«Я слышу их сердца, даже когда они молчат».
Я открыл глаза, потягиваясь приподнялся на кровати и медленно оглядел свою палату. Она мне не нравилась, хотя была светлой, просторной и в целом удобной. Получше многих мест, где мне приходилось ночевать, только в этом случае у меня не было выбора. Раздался резкий сигнал общего будильника. Говорят, чтобы сформировалась привычка нужен двадцать один день. Я целый месяц тухну в этом богом забытом питомнике для двуногих, а звук будильника все еще напоминает вопль раненого ишака.
Всегда ненавидел систему за то, что она уничтожает индивидуальность. Вот и сейчас, поднявшись с кровати, я чистил зубы и напряженно вглядывался в свое отражение, я думал, что мы все слишком одинаковые в этих дрянных, идеально белых футлярах для тела, по-другому назвать современные защитные костюмы, так называемые «мантии», язык не поворачивается. Они лёгкие, почти невесомые, с прозрачным визором в области лица, не пропускают ни одну известную науке мельчайшую частицу, а еще делают меня похожим на сраного ку-клукс-клановца, забывшего свой дурацкий колпак дома. «М-да, Ник, сегодня охоту на черных придется отложить. Негоже отстаивать чистоту расы, не выглядя при этом, как призрак, у которого день рождения». Я коротко хохотнул и искренне обрадовался тому, что даже в изоляции не потерял чувство юмора. «У тебя дела действительно хреново, если об этом даже пошутить нельзя» – так всегда говорил мне Джо, когда я делал вид, что у меня проблемы. Теперь у меня действительно проблемы, а моего друга весельчака Джо нет рядом, так что приходится шутить самому. От воспоминаний меня отвлек второй сигнал, оповещающий, что пора спускаться вниз на ежедневный осмотр и завтрак.
Я кинул последний взгляд в зеркало и усмехнулся своей вечной, небрежной щетине и взъерошенным кудрям тёмных волос. В комплекте с жгучими, тёмно-карими глазами они создавали образ неряшливого, но загадочного парня. Это не раз помогало мне найти спутницу на вечер, но лишь для того, чтобы поутру она убедилась, что мне всё-таки нельзя было доверять.
Проходя по коридорам, я со скукой оглядывал больничные стены цвета безвкусицы и вспоминал, как впервые сюда попал. Каждого пациента привозили отдельно, запакованного в громоздкий защитный костюм и только внутри выдавали лёгкие мантии. Я был так напуган, что без сопротивления позволил запереть себя внутри этого серого, безликого здания, а теперь оно медленно со смаком пожирало мою индивидуальность, поглощало мою личность. Когда меня подводили ко входу, я не мог оторвать взгляд от массивных металлических ворот, которые плавно открылись перед моими сопровождающими. Зачем медицинскому учреждению такие мощные ворота? От чего они должны защитить нас? Внутри всё было таким же безликим. Высокие потолки будто символизировали недостижимость свободы, а геометрически верные формы и ровные углы кричали о том, насколько мы несовершенны по сравнению с этим созданием лучших умов человечества. Медсёстры с опаской поглядывали на меня и стремились скорее отправить меня в мою палату и забыть, как о холодном ужасе ночных кошмаров. Только, когда я остался один в палате, я осознал, что возможно никогда не выберусь отсюда.
Сейчас же я стоял в ровном строю потенциально заражённых и думал о том, что уже месяц каждый мой день начинается одинаково. Наши защитные костюмы можно было снимать только на ночь, когда палаты закрывались и обрабатывались безвредным дезинфицирующим средством. Каждый день я вставал, умывался, надевал защитную мантию, шёл на осмотр, завтрак, потом сдавал анализы, принимал лекарство, ходил по врачам и бездельничал вечерами. Только тут я понял, зачем люди придумали праздники и дни рождения. Чтобы хоть как-то отличать херовы дни друг от друга. Чтобы иметь возможность в обычный, ничем не примечательный день, делать вид, что все вокруг менее дерьмово, чем обычно. «Николас Баддс – циник до мозга костей, ужасный пессимист и невыносимый зануда» – пафосно произнёс голос в моей голове. Я не удержался и элегантно поклонился доктору Вайлдсу, который диагностировал моё состояние новейшим сканером здоровья.
– Мистер, Баддс, не двигайтесь, вы опять задерживаете нас всех.
– Прошу прощения, доктор, я совсем забыл, что тут ничего не должно происходить, иначе вдруг наше существование здесь станет менее ущербным.
– Перестаньте, у вас лучшие условия в стране.
– Благодарю! Всегда мечтал ни с кем не контактировать и в девять пятнадцать утра стоять перед взрослым мужиком в халате, который только и думает о том, чтобы опробовать на мне свои новые игрушки.
Я насмешливо смотрел на доктора Вайлдса в ожидании ответа. Его грубо выпирающий, тонкий нос казался ещё длиннее из-за его худобы, но в остальном черты лица были правильные, карие глаза устало, без эмоций смотрели сквозь меня. Он выглядел довольно молодо, только лёгкая проседь напоминала о его возрасте.
– Мы храним ваше здоровье, – покачав головой, сказал доктор Вайлдс. – только здесь вы можете…
– Брехня! – Барри резко и уверенно прервал доктора. – Вы что-то задумали, и мне это не нравится. Я уверен, что здоров, я чувствую свое тело лучше, чем все ваши навороченные приборы вместе взятые.
Барри. Настоящий сорвиголова, если уж сталкиваться с такими по жизни, то только по одну сторону баррикад, иначе несдобровать. Об этом настойчиво говорил его мощный подбородок, и ему вторили упрямо сжатые тонкие губы. Его удивительно светлые серые глаза резко контрастировали с чёрными, как сама тьма, волосами.
– Я не знаю, зачем вы держите меня в этом сраном изоляторе, но я обязательно узнаю, – произнес Барри, смотря доктору прямо в глаза.
Хм. Изолятор. Неплохо. Если я выживу, то обязательно напишу об этом книгу и назову «Изолятор».
Тем временем Барри продолжал препираться с доктором Вайлдсом.
– Мистер Хант, если вам наплевать на своё здоровье, то мы не можем позволить вам оказаться носителем вируса и заразить кучу народа.
– Поэтому в наших камерах установлена система, которая за пять секунд герметизирует камеру и подаёт в неё нейтрализующий газ?
Доктору явно стало не по себе, он не сразу ответил и тревожно оглядел весь наш строй.
– Док, это правда? – конечно же, именно я нарушил затянувшуюся тишину.
– Да, Николас, эта модификация внедрена в связи со спецификой вирусного поражения.
– Вы говорите, как робот, док. Обычно за искусственно усложнёнными формулировками прячется нечто неприглядное.
– Николас, неприглядно – это когда заражение у пациента доходит до второй фазы, он начинает сходить с ума, и его жизнь зависит от того, насколько темны его самые тайные уголки сознания. На моих глазах пациент разбил голову одного нашего санитара об раковину, а второму сломал обе ноги голыми руками, вывернув его суставы против естественного роста, затем он начал рычать и биться лицом об зеркало пока не потерял сознание от потери крови. Так что я даже не сомневался, принимая решение установить у нас защитную систему. К слову, мы ей воспользовались лишь однажды, – он посмотрел на Барри с явным удовлетворением от того, что после его речи от недовольного выражения на наших лицах не осталось и следа. – Верно, мистер Хант? Может вы поделитесь с группой, как нам пришлось вас «успокоить», притом, что второй фазы заражения у вас ещё не наблюдается?
– Мне нечего рассказать, доктор Вайлдс, вы заперли меня здесь и ждёте, что я буду вашим покорным подопытным кроликом?
Доктор молча продолжил осмотр, он неплохо справился с нападкой Барри, но всё же не смог сохранить невозмутимый вид.
Никогда не был знаком с кем-то вроде Барри, он грубый, постоянно угрожает персоналу клиники, а однажды ухитрился взять в заложники санитара, никто так и не понял, как он смог открыть дверь своей палаты. А еще на каждое событие у него найдется своя теория заговора. Чистой воды параноик. Опасный параноик. Но при этом у него нет жестокости в глазах, он очень харизматичен и буквально притягивает к себе женщин, я вижу, как медсестры наблюдают за ним, одна даже случайно заглянула к нему в душ, но ее вовремя остановила старшая медсестра. Меня так глазами не пожирали даже те, кому я подарил коллекционное издание своего романа «Непроходимая пелена». Честно говоря, мне кажется, что они его даже не прочитали, и относятся ко мне, как к забавному, но странному мужчине средних лет, к которому забираться в душ стоит только, когда рядом нет никого вроде Барри.
Размышляя, я продвигался по очереди в защитном костюме. Сзади меня шёл Филлип, ему уже шестьдесят четыре года, во время первой волны заражения у него умерла жена. Он был довольно приятным, добрым, и, несмотря на возраст, крепким старичком. Стоило мне на секунду остановиться, как я услышал его насмешливый голос:
– Мистер Баддс, вы так и будете стоять или все же перестанете утомлять всех своей медлительностью?
– Извини, Филлип, я забыл, что для тебя каждая минута может стать последней.
– Николас, если бы вы двигались столь же быстро, как вам в голову приходят ваши искрометные замечания, цены бы вам не было.
– Филлип, вряд ли запеченный картофель убежит от тебя, если я поразмышляю еще пару минут, стоя в очереди.
– Я не хочу оставить ему ни единого шанса.
Добряк Фил. Если бы не всепоглощающая печаль в его глазах, он был бы очень обаятельным. Но стоит только отвлечься от его слов и внимательно посмотреть на него, как станет ясно, он уже давно мертв внутри и не понимает зачем живёт. Я видел множество людей на грани – наркоманов, готовых продать своего ребенка за дозу; мужей, в порыве гнева убивших своих жен; матерей, которые из-за невнимательности потеряли своих детей – но ни у кого я не видел столько безнадежности во взгляде. Вся его жизнь была ради любви. Никогда я не видел человека столь романтичного, столь поглощенного любовью. Но как раз он полностью отражал обратную ее сторону. Филлип был счастливейшим человеком, пока рядом была его жена Рози, но, когда она умерла, он в мгновение превратился из жизнерадостного старичка в безжизненную груду мяса, натянутую на хилый изможденный скелет.
– О чем вы сейчас думаете мистер Баддс? – голос Фила вырвал меня из сковавших разум мыслей.
Пока я был погружен в себя, мы взяли свои порции и сели за одноместные столики.
– О том, что нужно скорее приняться за еду, а то ты снова обвинишь меня в медлительности.
Фил на секунду усмехнулся и следующие пятнадцать минут все его внимание было обращено на картофель и овощной салат. Все «предположительно зараженные» были отделены друг от друга защитными прозрачными барьерами. Мы всегда были либо отгорожены друг от друга, либо упакованы в свои легкие полупрозрачные скафандры.
Я огляделся и увидел, как Сара и Джон прильнули к прозрачному барьеру с обеих сторон, ладонь к ладони. Джон выглядит очень подавленным.
– Сладкий мой, это все закончится, и мы снова будем вместе.
Сара и Джон припали друг к другу сквозь защитное стекло и всем своим видом выражали неудержимое желание ощутить тепло любимого тела хотя бы на секунду. На мой взгляд это было довольно неуместно и глупо, но кого волнует мнение одинокого скептика. Они всегда старались быть рядом настолько, насколько это было возможно в нашей ситуации.
– Дорогая, я не могу спать без тебя. И я постоянно думаю о том, что именно я тебя заразил. Ты просишь не упоминать об этом, но я не могу, я во всём виноват, – тихо сказал Джон.
– Джон, я люблю тебя. Мы же ничего не знаем наверняка, так? Диагноз не подтверждён. Если уж я тебя не виню, то может и тебе стоит перестать?
– А может вам обоим стоит перестать напоминать каждому из нас о том, насколько мы одиноки? – я сказал это, пожалуй, слишком громко и тут же пожалел об этом. «Не стоило мне влезать, да что это такое со мной».
– Извините меня, ребята, до нашей изоляции я был взаперти только по своей воле, и то в компании своих лучших друзей Джима Бима и Джэка Дэниелса. Я не хотел вас обидеть, просто вырвалось.
Они молча с укором посмотрели на меня и вернулись к своему разговору.
– Ты тёмная лошадка, – голос Барри раздался слишком неожиданно, и я вздрогнул. – на вид тихоня, а язык острее катаны.
– Ты не особо похож на самурая, но спасибо. Вот ты, например, вылитый «Терминатор» в исполнении Арни, я все жду, когда ты скажешь: «Мне нужен твой скафандр, бахилы и ключ-карта».
Барри расхохотался.
– Вот об этом я и говорю. Но вот чего я не пойму, я прочитал одну из твоих книжек, и ты представлялся мне скучным, зацикленным на отношениях преданным щеночком, а в жизни ты довольно неплохой парень. Единственный плюс твоей книги – это постельные сцены, от которых точно намокли бы девочки, если бы смогли добраться до них сквозь непроходимую пелену романтического бреда.
– Мне, конечно, льстит, что у тебя встал на мой роман, но можно было обойтись без деталей. Вообще ты не похож на мужика, который по своей воле будет читать девчачьи романы, где ты достал мою книгу?
– Александра дала почитать. Это та горяченькая медсестра, которую я совсем скоро сделаю счастливой на пару часов.
– Я так и знал, что она его не прочитала.
– А вот если бы весь твой роман состоял из постельных сцен, как знать, может быть она бы осчастливила тебя, мой друг.
– Интересно, мой друг, как это возможно в изоляции? Только прошу тебя, не говори: «Правила созданы, чтобы их нарушать».
– У нас тут скорее «„Разделитель“[1], чем „Форсаж“»[2].
– Не уходи от вопроса.
– Ник, а ты крепкий орешек. Я скажу лишь, что в этом деле скука – мой лучший помощник. Чем скучнее живет человек, тем сильнее цепляется за любую возможность рискнуть.
– Все люди разные, Барри, для кого-то скука – это стабильность, кто-то всю жизнь стремится упорядочить свою жизнь так, чтобы в ней было минимум постороннего вмешательства.
– Да, мой друг, ты прав. Но малышка Александра совсем не такая. Она как вулкан, который дремал сотни тысяч лет, а я – литосферная плита, начавшая необходимое движение.
– Я говорил, что ты не особо похож на самурая, так вот, на геолога ты похож еще меньше.
Мы оба громко рассмеялись, глядя друг на друга. Это был настолько редкий момент веселья, что все тут же уставились на нас, в их глазах читалось изумление. Но нас не особо волновало, что о нас подумают. Думаю, это и была та самая общая черта, благодаря которой мы с Барри сходу смогли поладить. Мы долго смеялись, как будто хотели растянуть это чистое мгновение удовольствия, как можно дольше. Нас прервал очередной унылый, протяжный сигнал, который оповещал об окончании завтрака. Для меня он олицетворял всю общечеловеческую боль, в его неумолимом вое все наши потери плотно сплелись с разрушенными надеждами и теперь пробивались прямиком к сердцу, несмотря на толстые стены и защитные одежды. Боль не остановить барьерами и не спрятать за дверью. Её можно лишь принять, позволить стать частью себя и надеяться, что найдешь силы не дать ей поглотить себя полностью. Я посмотрел на ожесточенное лицо Барри, и понял, что не одного меня постоянные сигналы довели до ручки, но далеко не все предпочитают молча принимать удары судьбы, Барри из тех, кто встречает удары судьбы молниеносным кроссом справа. Этот поединок будет воистину легендарным.