По железнодорожной платформе брёл рыжий пёс. Он совершал ежедневный обход территории деревни, считая это своей обязанностью. Ну как же, надо ведь проверить всё ли в порядке, не случилось ли за ночь чего-то плохого. Старожил, хозяин, хоть и шерсть в репейниках. Его уважали, подкармливали. Сегодня он уже побывал в северной части деревни, в западной, теперь вот до железнодорожных путей, разделяющих деревню надвое добрался, до платформы. А потом направится в южную часть, а в восточную не пойдёт, как не ходил уже несколько дней. Боялся он этой территории, что-то нехорошее там творилось. Вроде бы всё как прежде, но пёс чуял неладное, в самом воздухе витала опасность. Порой пёс пересиливал страх, приходил по вечерам к восточной части деревни и принимался выть, пытаясь сказать людям: «Уходите отсюда пока не поздно! Уходите!..» Однако никто не прислушивался к его предостережениям.
Прибыла электричка.
На платформу вышел мужчина в короткой кожаной куртке поверх тонкого серого свитера, на шее виднелся краешек татуировки – гитара, опутанная колючей проволокой. Густые русые волосы, щетина на щеках, ямочка на подбородке – Борису не раз говорили, что он похож на Курта Кобейна и это сравнение ему поначалу льстило, а потом начало вызывать лёгкое раздражение – с возрастом всё меньше хочется быть на кого-то похожим, даже на кумиров юности.
Он медленно набрал полные лёгкие воздуха и с блаженной улыбкой выдохнул. Деревня Белая Даль. Подмосковье. Красота! Прелые ароматы осени и лёгкий запах креозота с железнодорожных путей. Каких-то двести километров от столицы, а словно другой мир. И небо как будто выше и воздух прозрачней. Борису вспомнились строки из старой прекрасной песни: «На дальней станции сойду. Трава – по пояс. И хорошо, с былым наедине, бродить в полях, ничем, ничем не беспокоясь, по васильковой синей тишине…» Впрочем, то была летняя песня, а сейчас октябрь. Травы по пояс сейчас уже нет, к сожалению.
А это что за рыжее чудо?
– Привет, Тузик! – поприветствовал он пса. – Или ты Мухтар?
Пёс завилял хвостом, но не подобострастно, а с достоинством, мол, рад видеть тебя, человек, кто бы ты ни был, вот только щенячьего восторга ты от меня не дождёшься.
Борис потрепал его по голове.
– Ну, как тут у вас, а? Всё по-старому?
Электричка тронулась. На синем указателе «Белая Даль» каркнула ворона. Пёс посмотрел на неё с недовольством. Не любил он этих крикливых птиц.
Проводив электричку взглядом, Борис мысленно сказал ей: «Прощай навсегда», не желая сейчас думать о том, что через неделю снова зайдёт в вагон и поедет обратно, в душные объятия мегаполиса. Поезд ушёл и унёс с собой суету. Ну и отлично, пускай катится куда подальше. Борису казалось, что в последние месяцы он глядел на всё, будто бы сквозь мутное стекло, но вот окно распахнулось и повеяло чем-то свежим, целебным, а перед взором, наконец-то, предстало что-то настоящее, живое. А всего-то нужно было решиться и вырваться из бесконечного однообразия. Решиться сесть в электричку, выйти на этой станции с покрытой трещинами и выбоинами платформой и двумя почерневшими от времени скамейками. Почему иногда так сложно сделать самое простое и естественное?
Впрочем, Борису сейчас меньше всего хотелось упрекать себя. Он ловко спрыгнул с платформы на присыпанные гравием шпалы, хотя чётко помнил правила, которые ему в детстве вбивали в голову бабушка, тётя Ира, мать и отец: «Не прыгать с платформы! Не подлезать под железнодорожным составом! Ну и, само собой, смотреть направо и налево, прежде чем переступить рельсы». Они все говорили, что в ближайшее время тут будет построен мост-переход через «железку», а пока нужно смотреть в оба.
Но мост не построили, а детские запреты утратили то категоричное «нельзя», которое раньше ассоциировалось с чем-то страшным. Например, с месивом из окровавленной шерсти и костей на шпалах – с тем, что осталось от несчастного, угодившего под колёса поезда, кота.
Борис поправил на плече лямку спортивной сумки и бодро зашагал через пути. Он смотрел на живописные клёны с пожелтевшей листвой и думал, что бабье лето Подмосковью особенно к лицу.
Пёс тявкнул печально ему вслед: не ходи туда, человек, там опасно! Но человек даже не оглянулся. Странные они эти люди. Их предупреждаешь, предупреждаешь, а они не слушают. А значит – быть беде.
С этой стороны железнодорожных путей располагалась лишь малая часть деревни, всего пара десятков дворов. Дом тёти Иры находился на окраине. А дальше – поле. Огромное ровное поле, за которым едва виднелась окутанная дымкой полоса леса.
Борис решил на днях сходить туда за грибами, и едва не рассмеялся: суровый в глазах фанатов рокер забросил подальше свою гитару, взял корзинку и пошёл по грибы. Он представил себе Эдика с его скандинавской бородкой, бас гитариста группы «День тишины», и вокалистку Ингу, расхаживающих по лесу в поисках подосиновиков и маслят. Представил и тут уж не удержался, рассмеялся. Некоторые вещи, сочетаясь, выглядят ну очень комично. Хотя, почему бы и нет? Вон Инга, к примеру, яростная валькирия на сцене, в обыденной жизни вяжет шарфики и рыдает над любовными романами. А Эдик игрушечных солдатиков собирает. Фанаты об этом и не догадывались. А жаль. Некоторые рок идолы выглядели бы человечней, если бы все знали, что они, например, пекут на досуге пироги или собирают гербарии. Или за грибами ходят.
Борис отвлёкся от этих мыслей, увидев добротные кирпичные дома со спутниковыми антеннами на крышах. В последний раз он здесь был пять лет назад и теперь силился понять, насколько с тех пор изменилась деревня. Стало меньше деревянных строений? Меньше природного, органичного и больше неестественного, угловатого? Пожалуй, что так. В прошлую поездку Борис был сам не свой из-за смерти отца, да и приезжал-то всего на пару дней, а потому мало что помнил. В его памяти Белая Даль осталась той, старой, деревянной, с однотипными заборчиками и калитками. Теперь всё выглядело новым, и эта новизна не слишком-то радовала глаз. Взять хотя бы вон тот двухэтажный дом, выкрашенный в какой-то ядовито-зелёный цвет… Что за несуразный окрас? Наверняка хозяин этого строения чудик, который всячески старается казаться оригинальным. Обычно Борис к таким людям относился с симпатией, но сейчас…
Он усмехнулся, поймав себя на том, что глядит на деревню, как ревнивый муж на жену после долгой разлуки. То есть – с подозрением. Вот же брюзга! Дом с зелёными стенами ему не понравился, ну надо же! Собирался всю накопившуюся за последнее время стервозность в городе оставить, но нет, не вышло, как выяснилось, чуток с собой привёз. Ну, ничего, скоро свежий воздух и красота золотой осени всю дурь развеют. Для того и приехал!
Тётя Ира встретила его как солдата, вернувшегося с войны – радость сквозь слёзы. Ну и, конечно же, не обошлось без приветственного ритуала с поцелуями в щёки. А Борис, обнимая родную тётку, ощущал стыд, ведь живя в каких-то двухстах километрах от Белой Дали, впервые за пять лет удосужился приехать. Всё говорил: «Потом, потом, уже скоро…» А ведь тётя Ира была для него, как вторая мать. И вот он здесь, непутёвый блудный сын, который не услышит ни малейшего упрёка от этой одинокой женщины. Определённо – не услышит.
Тётя Ира как будто и не изменилась. Вернее, Борису казалось, что она была такой всегда: коренастая маленькая женщина, эдакий несгибаемый дубок. Морщинок на лице не так уж и много, а глаза ясные, полные жизни. У отца были такие же, пока его рак не сожрал.
Прежде чем зайти в дом, Борис взглянул на место во дворе, где давным-давно, словно тысячу лет назад, любила играть сестра. Раньше там была маленькая арка в кустарнике, что-то вроде шалашика. Зоя украшала своё «убежище», повязывая на ветки разноцветные ленточки и шнурки. После того, как она пропала без вести, Борис обнаружил внутри спрятанные «секретики» – прикрытые мхом коробочки, в которых лежали самые большие детские драгоценности: стеклянные шарики, красивые камешки, фантики, костяшки домино.
Теперь от шалашика и следа не осталось, но на кусте висела сиреневая ленточка. Сиреневая. Это был любимый цвет Зои. Ленточка выглядела чистой и совершенно не выцветшей – тётя Ира, как могла, чтила память о племяннице.
– Я вернулся, Зоя, – прошептал Борис с поникшей головой.
Он тяжело вздохнул и вошёл в дом.
За обедом много разговаривали, вспоминали отца, бабушку и погибшего на лесопилке дядю Андрея. Болтали о том, о сём. С большим удивлением Борис узнал, что тётя Ира прослушала все пять альбомов группы «День тишины», и её вердикт был таков: текст песен – хороший, а музыка… Здесь она дипломатично ограничилась словами «не моё» и «стара я для такой музыки». Для Бориса тётя Ира, слушающая тяжёлый рок, представлялась столь же комично, как и Эдик, расхаживающий по лесу в поисках грибов.
Разговаривали о Белой Дали, о том, что да как здесь теперь.
– Да живём потихоньку, – улыбалась тётя Ира. – Кто-то уезжает, кто-то приезжает. Магазин недавно новый открыли. А в прошлом году у нас съёмочная группа из Москвы была, фильм снимали! – она изрекла это с гордостью, а потом расхохоталась звонко: – Актёры оценили местный самогончик! Однажды так напились, что их потом по всей деревне искали, а двое подрались, фингалы друг другу поставили. Режиссёр так орал на них, так орал! Ох, и смех и грех… Это Соколов Виталий Иванович их споил, ты, должно быть, уже обратил внимание на его зелёный дом?
– О да, – рассмеялся Борис. – Трудно было не заметить. Цвет – вырви глаз. Похоже, этот Виталий Иванович Соколов тот ещё чудик.
– Да нормальный он, – махнула рукой тётя Ира. – Весёлый просто. Года три назад дом здесь купил, перестроил. Хороший человек, интересный. Живёт теперь тут и не нарадуется, что из города сбежал. Да ты кушай, кушай! Совсем ведь почти ничего не съел.
Борис улыбнулся, подумав, что если будет в день съедать порцию такого вот «почти ничего», то через неделю в вагон не влезет. Но, дабы не расстраивать тётю Иру, хоть и через силу, а фаршированный перец доел. С детства запомнил: она терпеть не может, когда в тарелках что-то оставалось.
Вечером Борис прогулялся до небольшого пруда за пределами деревни, а вернувшись, уселся на скамейку у забора. Солнце клонилось к закату, пожухлая трава в поле обрела янтарный оттенок, в окнах домов горел мягкий уютный свет. Лёгкий ветерок шелестел листвой клёна. Борис вспомнил, как в детстве вырезал перочинным ножом на коре этого дерева своё имя.
Белая Даль. Всё здесь навевало воспоминания и вызывало тихую грусть. Прошлое затаилось и в этом старом клёне, и в кустарнике, в котором когда-то было «убежище» Зои, и в пруде, чьи берега густо поросли камышом. И в поле. Когда-то Борис с отцом часто сидели на этой самой скамейке и глядели вдаль. Отец рассказывал о море, о своей армейской службе на ракетном крейсере, а Борис представлял себе бескрайние просторы и резвящихся средь волн дельфинов. Тогда жизнь казалась бесконечной полной чудес дорогой. Тогда всё было хорошо, ведь в доме мать и тётя Ира готовили ужин, возле скамейки играла с котёнком Зоя, а между раковыми клетками и поджелудочной железой отца стояли годы. Теперь всё это осталось в далёком «когда-то».
Борис закрыл глаза.
Издалека донёсся гудок тепловоза. В каком-то доме ругались, видимо, муж и жена – словно две собачонки тявкали: одна писклявая, а другая басовитая. Мимо станции промчался поезд: тух-тух, тух-тух, тух-тух… Раньше Борис мог по стуку колёс отличить грузовой состав от электрички. Теперь уж нет.
Звуки Белой Дали. Такие обыденные, органичные, приятные слуху. Звуки, запахи – как лекарство. За этим лекарством Борис и приехал сюда.
В последнее время с ним что-то неладное творилось. Хандра, пресловутый кризис среднего возраста. Период, когда кажется, что самое интересное в жизни уже позади – и это в его-то тридцать пять лет! Когда смотришь в окно, но не замечаешь ни весёлой детворы, ни цветов в палисаднике, ни отблесков солнца на листве, а видишь лишь грязный мусорный контейнер или трещину в асфальте.
Хандра делала жизнь бесцветной. А для музыканта это смерти подобно. Борис вот уже пять лет играл в группе «День Тишины». Поначалу подражали различным группам, играющим готический рок, потом утяжелились, выбрав направление пауэр-метал. Но всё равно это было подражание. И только с приходом в группу Инги, у которой был невероятно мощный голос, выработали свой оригинальный стиль. Хотя, некоторые критики говорили, что в творчестве «Дня Тишины» чувствуется влияние «Nightwish». Со временем группа обзавелась хоть и немногочисленной, но преданной армией фанатов. Альбомы записывали, по стране гастролировали, были участниками нескольких рок фестивалей.
Дела шли неплохо, но главное – было много планов на будущее.
И тут – затяжное и какое-то беспричинное уныние. Всё не в радость. На этой тоскливой волне месяц назад Борис написал песню и представил её ребятам из группы. Те не оценили. Эдик заявил, что это самая депрессивная вещь, которую он в жизни слышал, под такую песню подыхать хорошо. А Инга сказала, что петь такое даже под угрозой смерти не станет. «Да что с тобой творится? – разволновалась она. – Ты сам не свой в последнее время. Как в воду опущенный, ей богу. А теперь ещё и эту чушь унылую сочинил! С таким настроем закончишь, нахрен, как тот, на кого ты так сильно похож».
Борис не обиделся. Он и сам понимал, что его новая песня действительно унылая чушь, и что самое плохое, ничего другого сочинять не хотелось. И как-то всё равно было, словно все эмоции выцвели, уступив место скучному равнодушию.
А неделю спустя, на концерте в московском клубе «Кристалл», Борис увидел в толпе Зою. Инга только-только закончила припев, и Борис начал играть отработанное до автоматизма соло. Тут-то и заметил пропавшую много лет назад сестру. Вокруг бесновались люди, а она стояла точно каменное изваяние. Светлое платье, чёрные прямые волосы, обрамляющие бледное лицо. Именно такое её помнил Борис. Именно такая она долгое время являлась во снах. Младшая сестрёнка, которая однажды в деревне вышла поиграть во двор и исчезла без следа. Но вот же она, здесь! Зоя стояла так безмятежно, словно от остальных людей её огораживал невидимый кокон. Казалось, никто даже не замечал девочку в светлом платье.
Продолжая машинально и абсолютно без энтузиазма запиливать несложное соло, Борис твердил себе: «Это не она! Это не может быть Зоя! Это похожая на неё девочка! Просто какой-то недоумок-папаша провёл на выступление свою несовершеннолетнюю дочку, несмотря на возрастное ограничение! Или это галлюцинация? Вон Эдик говорил, что частенько видит во время концертов демонов…»
Борис сбился, запорол соло. Попытался совладать с собой, но не смог. Хорошо остальные участники группы сгладили «косяк», продолжив композицию так, словно ничего и не случилось. Да и люди в зале будто бы и не заметили лажи.
У Бориса руки тряслись. Он отступил вглубь сцены, боясь снова посмотреть в зал. Но всё же решился. Зои не было. Морок рассеялся. После концерта Инга категорично заявила Борису, что ему нужен отдых. Остальные ребята её поддержали.
И вот он здесь. Любуется закатом. Борису казалось, что уже много лет ему не было так спокойно. Не иначе магия какая-то. И от хандры и следа не осталось, будто приехав сюда, он пересёк некий барьер, который отсёк весь негатив. Даже песню новую захотелось написать – романтичную, но с грустинкой.
Он подумал о Зое. Представил, как она выглядела бы, став взрослой. Воображение настойчиво рисовало красивую ладную девушку. Сейчас у неё была бы семья, дети. И, наверное, она стала бы журналистом. Почему-то казалось, что именно журналистом. Когда сестрёнка исчезла, Борис часто мучил себя вопросом: где она? Он ни на секунду не допускал, что Зоя мертва, в голове словно бы стояла преграда от таких мыслей. Позже эта преграда падёт, но тогда она спасала от чего-то страшного и непоправимого для его детской психики. Через несколько дней после исчезновения Борис подслушал разговор тёти Иры с соседкой. Они говорили, что Зою, скорее всего, похитили. Возможно, цыгане, хотя, как заметила тётя Ира, цыган в деревне давно не видели. Но мало ли что! Вон платформа всего в двух шагах – схватил, затащил в электричку.
Борис ухватился за мысль о цыганах, как за спасительную соломинку. Пускай лучше будут цыгане, чем пугающая неопределённость. Он множество раз видел их в Москве, и они не казались ему людьми опасными. Шумные, странные, пёстрые, но не страшные. Вот только зачем им маленькая девочка понадобилась? И как они умудрились похитить её так, что никто ничего не заметил? Она ведь наверняка кричала, вырывалась, звала на помощь, когда её тащили к электричке.
Вопросы, вопросы, вопросы…
Вопросы, которые порождали сомнения, однако всё же не могли пробить спасительную преграду в голове.
Не могли, пока он не повзрослел. Понимание, что сестрёнка всё-таки мертва, пришло постепенно и сопровождалось не болью, а тоской. Образ девочки среди пёстрого цыганского табора стал восприниматься как детская наивность. И порой Борис очень жалел, что преграда распалась, ведь девочка теперь была в темноте, словно одинокая крошечная планета в бескрайнем холодном космосе. Вопрос «где она?» потерял смысл.
А отец до последних своих дней надеялся на чудо, верил, что с Зоей всё хорошо. Надеялся и заражал надеждой мать. Незадолго до смерти, когда рак поджелудочной железы превратил его в обтянутый желтушной кожей скелет, отец произнёс: «Интересно, моя девочка научилась плавать? Она ведь мечтала об этом, но воды побаивалась…» И это не были слова, сломленного болезнью маразматика, чьё сознание погрузилось в прошлое, да так и застряло там, не желая возвращаться в наполненную безысходностью действительность. Отец, вопреки жестокости рака, до последнего вздоха сохранял ясность ума. До последнего вздоха верил, что Зоя жива, здорова.
Солнце почти закатилось за горизонт. Борис поднялся со скамьи и направился в дом. Открывая калитку, услышал позади странный звук, словно бы невнятный шёпот множества людей. Оглянулся, прошёлся взглядом по сумеречному полю… Никого, тишина.
Почудилось.
Опять почудилось.