Олеся. Настоящее
– Ты же одна сейчас? – Аверченко имеет какой-то избирательный слух: все, что ему не нравится, он просто пропускает мимо…
– У тебя проблемы, Евгений. Только не пойму с чем: с памятью, зрением или с умением считать…
Перетаптываюсь на пороге. Уйти бы уже, хлопнув дверью перед его носом. Запереться на все замки, набросить цепочку… И снова жить в спокойствии, с бабулей и сыном…
Но что-то не позволяет. Что-то держит меня вот здесь, в холодном подъезде, в тапочках на босу ногу…
Знание, что он так просто не уйдет? Что может вернуться и завтра? Или, еще хуже, начнет стучать и долбиться, пока опять не открою?
Или что-то еще, другое? Ищу в его глазах что-то. Проклинаю себя за эти попытки, ненавижу свою слабость… И все равно: ищу.
– Я видел, что у тебя ребенок, Олесь. Не передергивай. И не притворяйся, что не понимаешь… Ты же умела мои мысли читать, помнишь?
Делает шаг в мою сторону.
А я… Я не могу. Я спиной упираюсь в собственную дверь. И бежать мне уже некуда.
Беспомощно поднимаю ладони, пытаюсь хоть так удержать дистанцию… И Женька, всегда такой упёртый, не замечающий препятствий, застывает. Всего в миллиметре от моей кожи – как будто вкопанный.
– У тебя нет мужчины. Я вижу это. И мальчик твой не сказал, что вкусняшки ему приносит папа. Только про тебя говорил. Это ведь так?!
Этот вопрос… Больной. Унизительный. Мать-одиночка – сколько раз меня втаптывали в грязь этими словами. Даже те, кого это никак не касается! Размазывали меня по асфальту, не давая и шанса на оправдания!
В устах человека, виновного в этом статусе, он несет заряд разрушительной силы.
Меня колючками изнутри разрывает. И от этой боли хочется вцепиться Аверченко в лицо, выцарапать ему глаза. Чтобы ушел и никогда не возвращался больше!
Внутри все дрожит. Но я только сжимаю зубы и смотрю на свое отражение в его радужках.
– Олесь? Что ты молчишь? Я же просто хочу узнать о тебе хоть что-нибудь!
– У тебя сменились интересы, да? Простые невинные дурочки – уже скучно? Хочется чего-то с изюминкой? Чтобы еще и с детишками были?
Кулак врезается в стену рядом с моей головой.
Испуганно замираю. Чего-чего, а вот таких выходок за Женькой раньше не наблюдалось… Теперь становится страшно по-настоящему…
– Да что такое-то? Почему ты каждое мое слово в штыки воспринимаешь?
Он с таким изумлением смотрит на свои разбитые костяшки… Словно и сам от себя такого не ожидал.
– Мне кажется, вопросы не мне нужно задавать…
Потихоньку оттаиваю. Бить он меня не собирается. И кровь на кулаке – отлично отрезвляет самого Аверченко.
– А кому? Скажи, Олесь. Я обязательно их задам…
– Найди себе хорошего психиатра.
– Найду. Найду, обязательно! Я с тобой свихнусь окончательно, Олесь! Вот прямо сейчас с ума сойду!
Я видела людей под разными веществами. В нашем районе какие только не встречаются…
Но то, что творится с Женькой, ни на что не похоже. Его ломает, но взгляд остается чистым, цепким и пристальным… И очевидно, что ему плохо. До такой степени, что даже мое равнодушие и неприязнь начинают таять… Не могу смотреть, когда кто-то страдает!
– Уйди. Не мучайся. Тебя сюда никто не звал. – Пожимаю плечами. Чем еще ему помочь – не могу придумать… Лучший выход – забыть друг о друге снова. Лучший для всех нас.
– Да конечно!
Не успеваю моргнуть, как оказываюсь стиснута его руками. Крепко держит мою голову в ладонях, впивается губами в мои губы… Это совсем не та нежная, томительная ласка, что до сих пор меня мучает во снах. Голодный, жадный, убивающий поцелуй, выпивающий дыхание. Он что-то требует от меня безмолвно, терзает, мучает…