Антологические стихотворения
Вакханка
Под тенью сладостной полуденного сада,
В широколиственном венке из винограда
И влаги Вакховой томительной полна,
Чтоб дух перевести, замедлилась она.
Закинув голову, с улыбкой опьяненья,
Прохладного она искала дуновенья,
Как будто волосы уж начинали жечь
Горячим золотом ей розы пышных плеч.
Одежда жаркая все ниже опускалась,
И молодая грудь все больше обнажалась,
А страстные глаза, слезой упоены,
Вращались медленно, желания полны.
Нимфа и молодой Cатир (Группа Ставассера)
«Постой хотя на миг! О камень или пень
Ты можешь уязвить разутую ступень:
Еще невинная, бежа от вакханалий,
Готова уронить одну ты из сандалий…»
Но вот, косматые колена преклоня,
Он у ноги твоей поймал конец ремня, –
Затянется теперь не скоро узел прочный:
Сатир и молодой – не отрок непорочный!
Смотри, как, голову откинувши назад,
Глядит он на тебя и пьет твой аромат,
Как дышат негою уста его и взоры!
Быть может, нехотя ты ищешь в нем опоры?
А стройное твое бедро так горячо
Теперь легло к нему на крепкое плечо!..
Нет! Мысль твоя чиста и воля неизменна:
Улыбка у тебя насмешливо-надменна.
Но – отчего, скажи, – в сознанье ль красоты,
Иль в утомлении так неподвижна ты?
Еще открытое, смежиться хочет око,
И молодая грудь волнуется высоко…
Иль страсть, горящая в сатире молодом,
Пахнула и в тебя томительным огнем?
Греция
Там, под оливами, близ шумного каскада,
Где сочная трава унизана росой,
Где радостно кричит веселая цикада,
И роза южная гордится красотой,
Где храм оставленный подъял свой купол белый,
И по колоннам вверх кудрявый плющ бежит, –
Мне грустно: мир богов, теперь осиротелый,
Рука невежества забвением клеймит…
Вотще: в полно́чь, как соловей восточный
Свистал, а я бродил, незримый, за стеной,
Я видел: Грации сбирались в час урочный
В былой приют заросшею тропой.
Но в плясках ветреных богини не блистали
Молочной пеной форм при золотой луне:
Нет, – ставши в тесный круг, красавицы шептали…
«Эллада!» – слышалось мне часто в тишине…
Золотой век
Auch ich war in Arkadien geboren[2].
Schiller
Я посещал тот край обетованный,
Где золотой блистал когда-то век,
Где, розами и миртами венчанный,
Под сению дерев благоуханной
Блаженствовал незлобный человек.
Леса полны поныне аромата,
Долины те ж и горные хребты;
Еще досель в прозрачный час заката
Глядит скала, сиянием объята,
На пену волн Эгейских с высоты.
Под пихтою душистой и красивой,
Под шум ручьев, разбитых об утес,
Отрадно верить, что Сатурн ревнивый
Над этою долиною счастливой
Век золотой не весь еще пронес.
И чудится: за тем кустом колючим
Румяных роз, где лавров тень легла,
Дыханьем дня распалена горючим,
Лобзаниям то долгим, то летучим
Менада грудь и плечи предала.
Но что за шум? За девой смуглолицой
Вослед толпа, все празднично кругом,
И гибкий тигр с пушистою тигрицей,
Неслышные, в ярме пред колесницей
Идут, махая весело хвостом.
А вот и он, красавец ненаглядный,
Среди толпы ликующих, Лией,
Увенчанный листвою виноградной,
Любуется спасенной Ариадной,
Бессмертною избранницей своей.
У колеса, пускаясь вперегонку,
Нагие дети пляшут и шумят;
Один припо́днял пухлую ручонку
И крови не вкусившему тигренку
Дает лизать пурпурный виноград.
Вино из рога бог с лукавым ликом
Льет на толпу, сам весел и румян,
И, хохоча в смятенье полудиком,
Вакханка быстро отвернулась с криком
И от струи приподняла тимпан.
Аполлон Бельведерский
Упрямый лук, с прицела чуть склонен,
Еще дрожит за тетивою шаткой,
И не успел закинутый хитон
Пошевелить нетронутою складкой.
Уже, томим язвительной стрелой,
Крылатый враг в крови изнемогает,
И черный хвост, сверкая чешуей,
Свивается и тихо замирает.
Стреле вослед легко наклонено
Омытое в струях Кастальских тело:
Оно сквозит и светится – оно
Веселием триумфа просветлело.
Твой юный лик торжествен и могуч, –
Он весь в огне живительном и резком:
Так солнца диск, прорезав сумрак туч,
Слепит глаза невыносимым блеском.
Венера Милосская
И целомудренно и смело
До чресл сияя наготой,
Цветет божественное тело
Неувядающей красой.
Под этой сенью прихотливой
Слегка приподнятых волос
Как много неги горделивой
В небесном лике разлилось!
Так, вся дыша пафосской страстью,
Вся млея пеною морской
И всепобедной вея властью,
Ты смотришь в вечность пред собой.
Диана
Богини девственной округлые черты
Во всем величии блестящей наготы
Я видел меж дерев над ясными водами.
С продолговатыми, бесцветными очами,
Высоко поднялось открытое чело,
Его недвижностью вниманье облегло,
И дев молению в тяжелых муках чрева
Внимала чуткая и каменная дева.
Но ветер на заре между листов проник, –
Качнулся на воде богини ясный лик…
Я ждал, – она пойдет с колчаном и стрелами,
Молочной белизной мелькая меж древами,
Взирать на сонный Рим, на вечный славы град,
На желтоводный Тибр, на группы колоннад,
На стогны длинные… Но мрамор недвижимый
Белел предо мной красой непостижимой.
Диана, Эндимион и Сатир (Картина Брюллова)
У звучного ключа как сладок первый сон!
Как спящий при луне хорош Эндимион!
Герои только так покоятся и дети…
Над чудной головой висят рожок и сети;
Откинутый колчан лежит на стороне;
Собаки верные встревожены, – оне
Не видят смертного и чуют приближенье…
Ты ль, непорочная, познала вожделенье?
Счастливец! Ты его узрела с высоты
И небо для него должна покинуть ты.
Девическую грудь невольный жар объемлет…
Диана, берегись! Старик Сатир не дремлет!..
Я слышу стук копыт… Рога прикрыв венцом,
Вот он, любовник нимф, с пылающим лицом,
Обезображенным порывом страсти зверской,
Уж стана нежного рукой коснулся дерзкой…
О, как вздрогну́ла ты, как обернулась вдруг!
В лице божественном и гордость, и испуг…
А баловень Эрот, довольный шуткой новой,
Готов на кулаке прохлопнуть лист кленовый