Мира остро запомнила мучительность того путешествия. После него дом уже не был прежним. А навязчивое ощущение хода времени и его безвозвратности только обострилось вдали от привычной среды обитания.
– Ты любишь нарушать правила, – сказал Тим ей у трапа самолета, предназначенного выкинуть их обратно в монолитный массив сожалений и словно мстящего за что-то ветра.
Мире хотелось лишь молчать, чтобы в прерываемом сне добраться до собственного дивана и расплескаться по нему.
– Тебя заводит мысль, что ты плохая девочка, что ты исключительная, раз можешь переступать через что-то. Но ты не плохая. Тебе просто скучно. Ты из меня хочешь мою жизнь вытянуть. И разрушить ее, не думая.
Мира не верила своим ушам. Ей никогда не было скучно с пятидневной рабочей неделей и кучей увлечений. Реальность фонтанировала настолько, что своим переизбытком будто забивала личность и мечты, не давая им пробиться. Все больше хотелось просто задернуть шторы и не вылезать в нее.
– Ты сам всегда говорил про смехотворность правил…
– Значит, ошибся. Не все так однозначно. Ты сама любишь повторять это.
– Ты струсил, – нежеланно догадалась она. – Нарушился баланс твоего удобства.
– Есть вещи важнее юношеской потребности идти наперекор всему.
Мира почувствовала, как тяжело стало дышать. Она была убеждена, что он ее друг, что они двое против всех, Сид и Нэнси, Исида и Осирис… Она ведь тоже способна воскресить силой своей самоотверженности. Отозваться на любовь – уже быть влюбленным. А он же тогда отозвался! Эта завораживающая рок-н-рольная связь должна была родить нечто долгосрочное, непримиримое против остальных… То, о чем Мира столько мечтала, создавая себе воображаемых друзей в противовес тем, которым всегда чего-то недоставало, и со временем они растворялись где-то в пучине двадцать первого века. Тим так привлекал своей особостью, непохожестью на нее, дополняя ее суждения оголтелым юмором и пропуская в закрытые для нее прежде темы. Но, должно быть, она зря возложила на него столько надежд.
«Меня заводит не мысль, что я плохая, а ты…» – жалобно думала Мира после тирады. Тим мрачно приткнулся к иллюминатору, под которым проплывали вырезанные лоскуты полей и сосуды рек. Всклокоченный, статный. Постыло склонив голову, которая так часто запрокидывалась назад в приступе хохота. Он не стеснялся. Над ним не властвовали законы общества. Он был свободен. Так казалось… Он что есть мочи кричал, обращался к случайным прохожим, высмеивал религии… Мирослава обожала его за это. Благодаря этому Тим перерастал для нее обыкновенную жажду чужой плоти во имя процветания своей.
Она согласна была отдать мужчине пальму первенства лишь в одном – потребности блистать. Она не обладала даром увлекать. Ее никогда не бывало слишком много. Для этого ей казалась необходимой определенная внутренняя распущенность и даже неуважение к себе – раскрываться навстречу кому-то, кто не способен оценить.
А вот самовлюбленная наглость Тима обезоруживала и даже вызывала умиление, потому что в добавок приправлялась самоиронией. И одновременно раздражала. Как он смел иметь эти широкие плечи и абсолютное бесстыдство? Рядом с ним Мира часто думала о попранной справедливости, что не может позволить себе такую же степень свободы.
То, что на миг показалось достижимым миражом, уже накрыло своей безвозвратностью. Осень запятнала деревья, вгрызлась в поникшие листья. Неизменное начало конца природы придавало дням эту горько-острую прелесть. И все рано или поздно переместится в прошлое, как и их этот отпуск, как и все через переправу ее двадцати пяти лет… Как скоро наступит миг, когда впереди не останется ничего? И насколько бесконечно жутким он будет?..
Мира с несвойственной ей отчетливостью помнила, что Тим говорил еще, как предлагал ей раф, забирал сумки, сажал в метро… Она устала, бесконечно устала. Ей было все равно, как и когда она доберется до дома, проложенного через Неву. И доберется ли вообще. Сочащийся восход тоскливо покалывал талую красоту города и неразличимые очертания пара вдали, где-то на границе фаз. А осколки нарождающегося солнца прятались в распластанного дракона, покрывающего Неву.
После ослепительного солнца юга, от которого болели глаза и плечи. После босых прогулок по пляжу и тихих поцелуев под завораживающий шум невидимых, но опасных волн внизу, сурово шепчущих людям свою околдовывающую песню. После растворенного в воздухе счастья под застенчивое мерцание маяков, в ряд выстроившихся вдоль прибрежного городка. После задернутых штор в их номере и совместного обряда смывания пляжного песка. Ее отвращение к обнаженному мужчине как к чему-то чужеродному, что способно нанести вред и привести к нежелательным последствиям, сдалось под напором смутного желания, чтобы ее наказали. Все было не так страшно под защитой бледно – голубого купола сумерек в момент, когда море становится таким же серебряным, как нагретое небо. Тотальная свобода и отсутствие дум о том, что будет, когда придется покидать эти в закатные минуты пугающе мегалитически проявляющиеся горы. Тим так же старательно обходил эту тему, как и сама Мира.