Для этого времени года река была подозрительно теплой. Ее зеленоватое течение опутывало ноги шелком желанных прикосновений. Хлопковая юбка вздулась и потемнела, к ней прилипли водоросли. Елозя ладонями по воде, Мира думала, как славно вытравить из себя неотвратимый крах последних дней. Всегда такая вежливая, предупредительная… она бы усмехнулась сама над собой, если бы могла.
Закончить… как заманчиво. Простота этого решения разом перекрыла чудовищность произошедшего. Если бы не страх потустороннего, куда проще было бы сделать это. Страх узнать больше того, что было позволено органами чувств и о чем можно было догадываться лишь по косвенным признакам. Сделать и освободиться… а вдруг еще не время, вдруг она все вершила неправильно и теперь будет расплачиваться за свой поступок, совершенный в краткий момент слабости?.. Может, перерастет, рассосется, как прежде… залижется. Но боль в центре грудины была чрезмерно сильна при воспоминаниях о Тимофее. Настолько, что будто выпаривала кровь. Страшно, но она даже не злилась на него. Злилась бы – это бы существенно помогло в ярости обрести освобождение.
Брат… о котором она мечтала, взахлеб читая о династических притираниях средневековых монархов. Брат, нежданно раскрасивший эту странную домашнюю весну, плеск и метания мая. Брат, приведший к катастрофе.
Одинокий родительский дом заблестел, рассмеялся, как прежде, когда она училась в школе и водила на дачу подруг. Тогда каждый день был открытием – столько еще было непонятно и плохо исследовано. А на балконе, обращенном к полям и лесу, можно было целыми днями читать Мориса Дрюона из макулатурной коллекции бабушки.
Дом стал полной чашей. Выловились из сервантов хрусталь и фарфор. Все будто стали счастливее с приездом этого весельчака с непобедимой энергией, вдохнувшего жизнь в замшелые стены вымирающего русского дома. А сконфуженный отец заглядывал дочери в глаза, как будто прося о прощении.
Мира, любящая отца – с самого начала лучшего друга, сперва взорвалась. И у него, и у матери, она знала, существовали свои секреты, которые они не спешили раскрывать друг другу. Но чтобы так, поломанной жизнью кого-то еще… Она негодовала на отца, на ту женщину и на собственную мать, потому что та не только все знала, но и воспринимала случившееся с циничным философствованием. Понятно, за эти годы она вылила на отца такой ушат помоев, что уже, кажется, даже залезла в кредит.
Еще до свадьбы у отца была интрижка. Та женщина забеременела и родила этого потрясающе красивого мальчика, которого его младшей сестре было, тем не менее, жаль. И хоть Тим явился следствием случайной связи когда-то давно, как в «Старшем брате», удар для Миры был тяжел. Что заставило ее родителей продолжать жить вместе? Лицемерие, чувствовала Мира. Но не ей судить. На отца Мира не могла злиться долго – слишком свежи были воспоминания о его ощутимой, полнокровной и яростной поддержке на протяжении всей ее жизни.
С отцом не было замкнутого круга. Он влиял на внешнее, земное. Мира не выбирала, как он, по его шаблонам, отпечатанным в подсознании. Мать же запечатлелась в митохондриях, в костном мозге. В самом разрезе улыбки и особенно – в восприятии.
Мира же для Тима стала будто прикосновением к миру утонченной сосредоточенности на собственной душе. Они нашли друг в друге недостающие осколки себя. Мира, изнывающая от разрыва прошлых связей с земляками – кто разъехался, кто напрочь ее позабыл – с осознанной радостью прошлых ослепленностей людьми протянула к брату ладони.
Сильный экстраверт, которыми она так восхищалась в юности и к которым все не могла подобраться, безраздельно перешел в ее властвование. Тогда она еще действительно пыталась коллекционировать людей, не понимая их неизбежный уход. Расплавленное блаженство того лета вернуло ее неиспользованную частицу юношества. Того самого, с чердаками и тропинками.
В очередной раз резануло от недалеких воспоминаний. От здорового запаха Тима, нетипично приятного для мужчины. В нем не было навязчивой маскулинности, отвратительности следуемым шаблонам. Не было даже желания притоптать, разрушить чью-то цельность, чтобы обрести успокоение и уверенность в собственной неотразимости.
И в миг Тима снова не стало. Где-то он есть, да что толку? Неужели все снова будет как прежде, без дружбы, без вдохновения? Лишь серый Питер и кофе с коллегами… Ленивый шелест дождя, бесцельное блуждание по вычерченным улицам. И мучительность мысли, что они должны быть едины, чтобы Тим никуда не ушел. Что они должны стать парой, чтобы не появился кто-то еще и не разрушил их союз.
Захотелось прекратить эту интенсивность. Если и чувствовать себя живой, то не так… Спонтанно прыгнуть в воду, плюнув на все земные связи. Ведь несколько последних десятилетий человечеству талдычили, как ничтожна планета вместе с нашими собственными жизнями.