Истории будущего - читать онлайн

Глава 1 Что такое будущее? Время как река и время как карта

Что такое будущее? Ответ должен быть простым. Ведь мы все живем во времени. Значит, будущее – та стадия времени, которая еще не наступила?

Беда в том, что любое сколько-нибудь серьезное размышление по этому поводу практически сразу показывает, сколь сложен вопрос. У современных исследователей будущего даже нет единого мнения о том, что такое будущее. Как пишет Джим Датор, «кажется, будто время и будущее – два центральных понятия в исследованиях будущего, но на самом деле время почти не обсуждается основоположниками этого направления и редко подвергалось проблематизации впоследствии»¹¹.

Это ничуть не удивительно! Мысли о будущем способны взорвать мозг. Философия времени уводит в научные дебри, полные прекрасных идей, метафизических зарослей и философских ползучих тварей. Я постараюсь в нее не углубляться. Но мы зашли достаточно далеко, чтобы рассмотреть те затруднения, которые, подобно лианам, обвиваются вокруг понятий времени и будущего.

Чтобы понять будущее, нужно осознать время; но существует ли вообще время? Или это слово просто служит обозначением какого-то концептуального призрака? В гуманитарных науках некоторые ученые предпочитают расплывчатые определения – скажем, темпоральность (по всей видимости, его можно истолковать как «проживание времени»)¹². Современная наука не дает полных ответов. Как будто никто не живет достаточно долго для того, чтобы по-настоящему справиться со временем. Гектору Берлиозу [8] приписывается фраза: «Время – великий учитель, но, к сожалению, оно убивает всех своих учеников»¹³. Когда тратишь слишком много времени на изучение чего-либо, то, подобно персидскому астроному и поэту XI века Омару Хайяму, начинаешь ощущать себя танцором-суфием, который кружится в танце:

В «Потерянном рае» Дж. Мильтона даже последователи Сатаны не осознают времени:

Святой Августин много размышлял о времени, когда искал цель Божьего деяния. В чудесной 11-й книге «Исповеди», этом основополагающем тексте о времени, он спрашивал: «Что же такое время? Кто смог бы объяснить это просто и кратко?» Пусть он был глубоким и тонким мыслителем, но проблема времени, казалось, всегда ускользала от его понимания: «Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю». Августин настолько опечалился этому факту, что воззвал к Господу с молитвой о помощи: «Горит душа моя понять эту запутаннейшую загадку. Не скрывай от меня, Господи Боже мой, добрый Отец мой, умоляю Тебя ради Христа, не скрывай от меня разгадки; дай проникнуть в это явление, сокровенное и обычное, и осветить его при свете милосердия Твоего, Господи» [11]. Как пишет философ Дженанн Исмаэль, «налицо чрезмерное обдумывание»¹⁴.

Проблема времени занимала и занимает философов, мудрецов, земледельцев, шаманов, теологов, логиков, антропологов, биологов, математиков, физиков, игроков в азартные игры, пророков, ученых, статистиков, поэтов и прорицателей, а также все, кто беспокоился о своем будущем и будущем своих близких. Современные философы времени выделяют два основных подхода к проблеме времени, из которых каждый имеет собственные последствия для нашего понимания будущего¹⁵. Оба подхода, нужно отметить, восходят к древней философской традиции. Гераклит (ок. 535–475 гг. до Р. Х.) воображал мироздание как пространство непрерывных изменений. Отсюда следовало, что будущее должно отличаться от прошлого по определению. Ближайший современник Гераклита Парменид считал изменения иллюзией, а потому утверждал, что прошлое, настоящее и будущее должны быть во многом одинаковыми. Многие философские и богословские традиции пытались установить природу отношений между постоянством и изменением. Древние индийские тексты, известные как Упанишады, настаивают на том, что существует «внутреннее ядро, или душа» (атман), неизменная и тождественная себе, среди внешней области непостоянства и изменения. Во многих буддийских текстах, впрочем, встречается утверждение, что в мире нет внутреннего и неизменного ядра; все находится в движении¹⁶.

Первая из двух наших метафор следует Гераклиту. Время – своего рода поток, или река, влекущая нас через беспрестанные изменения. С этой точки зрения будущее должно отличаться от прошлого, и опознать его непросто. Именно так мы обычно воспринимаем время в повседневной жизни, а потому эта метафора сегодня кажется естественной для большинства из нас. Такое время схоже с бурным миром взлетов и падений, радостей и горестей, рождений и смертей; в некоторых индийских текстах этот мир описывается как сансара.

По другую руку стоят те, кто считает, будто наше ощущение течения времени и перемен – лишь соблазнительная иллюзия. «Реальное время», как выражался философ, покойный Д. Г. Меллор, вовсе не течет¹⁷. Оно больше похоже на карту, чем на реку. Это нечто вроде божественного взгляда на время – взгляда сверху. Согласно данной точке зрения, изменение – не то, что происходит, а скорее различие между двумя точками на карте в восприятии муравья, ползущего между ними. Наше ощущение отличия будущего от прошлого объясняется тем самым нашим собственным перемещением, а вовсе не предполагаемым течением времени. Следовательно, различие между прошлым и будущим невелико, а будущее в некотором смысле должно быть познаваемо, поскольку оно уже нанесено на карту. Та мысль, что постоянство лежит в основе поверхностных изменений повседневной жизни, обусловила, быть может, представление большинства людей о времени, как я покажу в главе 5. Но в современном быстро меняющемся мире ее воспринимают наиболее серьезно те философы и ученые, что обеспокоены логической загадкой времени как потока (об этой загадке мы поговорим чуть позже в настоящей главе).

Одна метафора подразумевает, что мы встроены во время, другая – что мы, пожалуй, способны вознестись над временем. В недавнем обзоре философии времени два обозначенных подхода называются, соответственно, «динамическим» и «статическим». Правда, философы нередко называют такие временные последовательности – в знак уважения к известной статье (1908) британского философа Дж. Эллиса Мактаг-гарта – А-сериями и В-сериями¹⁸. Перед нами, разумеется, научный жаргон, но он так широко используется философами времени, что к нему стоит попривыкнуть.

На практике две указанные метафоры во многом совпадают. Даже Мактаггарт, рассматривавший время как иллюзию, соглашался с тем, что «мы наблюдаем время только как формирующее обе эти серии» [12]. Сочетание этих метафор встречается нам в одном из самых известных определений времени, данном сэром Исааком Ньютоном. В «Математических началах натуральной философии», важнейшем труде научной революции, Ньютон пишет: «Абсолютное, истинное математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью» [13]. Время Ньютона «течет», как река, но оно «абсолютно» и имеет протяженность, или «длительность», как линия на карте.

Чтобы сделать метафору времени как реки менее абстрактной, присоединимся к юному герою Марка Твена Гекльберри Финну и его другу Джиму, которые сплавляются по Миссисипи:

«В эту вторую ночь мы плыли часов семь, а то и восемь, при скорости течения больше четырех миль в час. Мы удили рыбу, разговаривали и время от времени окунались в воду, чтобы разогнать сон. Так хорошо было плыть по широкой тихой реке и, лежа на спине, глядеть на звезды! Нам не хотелось даже громко разговаривать, да и смеялись мы очень редко, и то потихоньку. Погода в общем стояла хорошая, и с нами ровно ничего не случилось – ни в эту ночь, ни на другую, ни на третью.

Каждую ночь мы проплывали мимо городов; некоторые из них стояли высоко на темных берегах, только и видна была блестящая грядка огней – ни одного дома, ничего больше. На пятую ночь мы миновали Сент-Луис, над ним стояло целое зарево… Каждый вечер, часов около десяти, я вылезал на берег у какой-нибудь деревушки и покупал центов на десять, на пятнадцать муки, копченой грудинки или еще чего-нибудь для еды; а иной раз я захватывал и курицу, которой не сиделось на насесте… Утром на рассвете я забирался на кукурузное поле и брал взаймы арбуз, или дыню, или тыкву, или молодую кукурузу, или еще что-нибудь» [14].

Течение времени в А-серии столь же величественно, как величественна сама Миссисипи. Оно уносит в будущее обломки целой вселенной, всякую звезду и всякую галактику, каждый атом, каждого жука, точно так же, как Миссисипи несет плоты, рыбацкие лодки, каноэ, яхты, колесные пароходы и коряги. Наша жизнь – часть этого потока.

Гекльберри Финн и Джим живут в динамичном, постоянно меняющемся гераклитовом мире, пока плот увлекает их в будущее. Кое-что кажется похожим – например городки, мимо которых они проплывают ночь за ночью, однако мелкие подробности продолжают меняться. Философы используют технический термин passage (букв. «течение». – Ред.), чтобы передать это ощущение бесконечных изменений. Рубаи Омара Хайяма в прекрасном переводе Эдварда Фицджеральда [15] (девятнадцатый век) вполне отражает смысл этого явления:

Во-вторых, мы узнаем из метафоры времени как реки, что будущее лежит в определенном направлении. Плот несет своих пассажиров вниз по течению от отправной точки в Сент-Питерсберге, штат Миссури (Марк Твен, судя по всему, имел в виду свой родной город Ганнибал). Будущее лежит ниже по течению или впереди, а то и просто ниже, если, подобно множеству говорящих на мандаринском наречии [17], мыслить прошлое как вершину, а будущее – как низ; или даже позади, если, подобно многим общинам австралийских аборигенов и носителей гавайского языка, мыслить будущее как нечто у себя за спиной¹⁹. Где бы оно ни таилось, будущее лежит в ином направлении, нежели прошлое.

В-третьих, мы постигаем, что будущее скрыто. В лучшем случае мы видим нечто вроде тумана, без ярких подробностей, запахов и красок, придающих прошлому и настоящему их блеск. В прошлом, припоминает Гекльберри Финн, как «брал взаймы» дыню или «захватывал» курицу, которой «не сиделось на насесте». Настоящее мимолетно, как случайный «глухой смешок» в ночи. Но, пока здесь, оно реальнее всего остального. Только в настоящем мы ощущаем ветер кожей лица, ловим ритм могучей реки, чувствуем вес «одолженной» дыни или обоняем запах дров. Наш опыт настоящего настолько ярок, что некоторые философы («презентисты») утверждают, будто это и есть единственная реальность. Помню, как слышал в Англии слова буддийского монаха Ариясило: «Прошлое сгинуло. Будущее еще не наступило. Слушай птиц!»

В последовательности А-серии прошлое и будущее сильно различаются. На схеме ниже показаны некоторые их различия. Эту схему подготовил Банк Англии в 2013 году, наглядно разъясняя прогноз по инфляции. Разделы до 2013 года описывают прошлое. Они основаны на подробной информации и образуют единую линию. После 2013 года подробности исчезают, а узловые точки расходятся туманным конусом возможностей, который вскоре становится слишком широким, чтобы сообщать что-либо полезное. Всего через три года Банк Англии способен на маловнятный прогноз о том, что 90 процентов вероятных исходов попадают в промежуток от снижения на 0,5 процента до роста почти на 4,5 процента. Разделенные лишь прозрачной завесой настоящего, прошлое и будущее в последовательности А-серии ничуть не схожи.

Рис. 1.1. Схема ожидаемой инфляции от Банка Англии (май 2013 г.).

Примечание: Незатененная область отражает уровень инфляции до 2013 г. Здесь все показатели известны. Правее же наблюдается добрая сотня возможных вариантов – при условии, что параметры будут «сходными» с теми, каковые рассчитывались на момент подготовки схемы. Темная область отражает наиболее вероятные варианты. Легко заметить, как быстро прогноз становится слишком общим, чтобы приносить пользу.

Источник: Kay and King, Radical Uncertainty, loc. 1625 Kindle.

Особенно загадочен тот миг, когда прошлое и будущее встречаются. Двигаясь вниз по течению, мы как будто приближаемся к призрачному межпространственному флоту возможных будущих. Но по мере приближения все больше и больше вариантов будущего рассыпаются в ничто, а затем туман рассеивается, и остается всего одно будущее. Оно становится ослепительным настоящим и скользит в прошлое.

Эта картина имеет некоторое сходство с той, что известна квантовым физикам как коллапс волновой функции. Множество возможных положений и движений субатомных частиц можно описать математически через вероятностную волновую функцию, отчасти похожую по форме на прогноз Банка Англии по инфляции. Если произвести замеры, все эти возможности вдруг исчезают, и остается единственное наблюдаемое состояние (как характеристика инфляции в минувшие годы на схеме). В последовательности А-серии возможные варианты будущего как будто рушатся, приближаясь к нам. Куда они деваются? Существовали ли они когда-либо на самом деле?

Рисунок 1.2.А-серия: бокал для коктейля

Можно обобщить основные признаки А-серии в виде диаграммы, к которой мы еще не раз вернемся в этой книге: назовем ее конусом будущего²⁰. Чтобы получить представление об общей форме таких конусов, вернемся к рисунку 1.1, на котором показан прогноз Банка Англии относительно грядущих процентных ставок. Приведем рисунок в порядок, повернем его на девяносто градусов против часовой стрелки – и вот вам схема, включающая прошлое и будущее. Слегка похоже на коктейльный бокал: все наши данные говорят о том, что прошлое одно, поэтому оно отображается общей линией, а будущее расширяется в конус со множеством возможностей.

Размышление о будущем посредством А-серии кажется правильным большинству людей в современном мире. Но так было не всегда. Философам времени и традиционным религиям известен второй тип времени, больше похожий на карту, чем на реку. Это как бы время с точки зрения богов – или В-серия по Мактаггарту.

Рис 1.3.

Время В-серии проще и упорядоченнее, чем в А-серии. Прошлое, настоящее и будущее не так уж отличаются друг от друга; это просто области на карте. «Сейчас» – это точка данного мгновения, а будущее находится в стороне от текущей позиции. Другой наблюдатель станет определять настоящее, прошлое и будущее иначе, как наблюдатель в Нью-Йорке воспринимает Запад иначе, чем наблюдатель в Москве. Вот схема, отражающая некоторые особенности времени в В-серии. Первым бросается в глаза отсутствие конуса! Эта схема больше похожа на червя, чем на бокал для коктейля.

Посмотрите на свой список дел или на школьное расписание – чем не темпоральный аналог географической карты? Стоматолог в 9:45, встреча в 11:30, ужин с друзьями в 18:30. Перед нами описание темпорального ландшафта, в котором будущее и прошлое – просто разные места. Конечно же, метафора карты предполагает и то, что будущее познаваемо: в 18:30 я встречусь с друзьями.

Время В-серии принимает, по выражению Хью Прайса, «взгляд из ниоткуда», когда все мгновения равнозначны²¹. Это вид на карту сверху. Вообразите, что вы летите высоко над Миссисипи и замечаете Гекльберри Финна и Джима на плоту. В отличие от них, вы не ощущаете силы течения реки, но сможете догадаться, откуда они отплыли и куда движутся. Для вас разные части вашего путешествия существуют как бы в едином пространстве. Умей мы воспарять достаточно высоко, можно было бы даже вообразить карту всего, что когда-либо существовало или будет существовать во вселенной. Координаты этой универсальной карты охватывают все пространство и время, от самого давнего прошлого до самого отдаленного будущего. В итоге нам предстанет огромный застывший комок всех событий и случаев, жизней и смертей, странная четырехмерная сущность, которую философ Уильям Джеймс назвал «блочным мирозданием» [18]. (А Эйнштейн говорил о «пространственно-временном континууме».) Блочное мироздание полнится объектами и событиями. Текущий миг не такой уж особенный, потому что, как утверждал Уильям Джеймс, «всякое событие, когда бы оно ни состоялось, полностью и в равной степени реально в том же отношении, в каком реальны события, происходящие в различных пространственных точках»²². Блаженный Августин не прибегал, разумеется, к современному научному жаргону, но и он, как кажется, верил, что Господь замышлял блочное мироздание: «Ты ведь вечно неизменен и одинаково от века знаешь все, что преходяще и изменчиво» [19]. Или, цитируя философа Саймона Блэкберна, «все события, прошлые, настоящие и будущие, существуют, как мухи в янтаре, разделенные большими или малыми расстояниями»²³.

В блочном мироздании не нужно оплакивать умерших или беспокоиться о будущем. Альберт Эйнштейн запечатлел это чувство в письме с соболезнованиями семье своего старого друга Мишеля Бессо [20]: «Он ушел из этого странного мира немногим раньше меня. Это ничего не значит. Для нас, верующих физиков, различие между прошлым, настоящим и будущим – лишь упрямая иллюзия»²⁴. Инопланетяне-тральфамадорцы из романа «Бойня номер пять» Курта Воннегута могли бы посочувствовать: они-то живут в четырех измерениях, и для них никто не умирает, потому что «все мгновения прошлого, настоящего и будущего всегда существовали и всегда будут существовать». Сходные взгляды на время можно найти во многих философских и религиозных традициях. Японский монах тринадцатого столетия Догэн [21] писал: «Жизнь – это положение времени. Смерть – это положение времени. Они подобны зиме и весне, и в буддизме мы не говорим, будто зима становится весной, а весна становится летом»²⁵.

Время В-серии имеет и другие странные особенности. Без конкретного «сейчас», закрепляющего наши образы реальности, приходится думать обо всем как о протяженном во времени и в пространстве, поэтому нужно всерьез рассматривать идею времени как четвертого измерения. Это означает, что при взгляде на Гека Финна и Джима с высоты они могут показаться не движущимися точками, а своего рода червеобразными линиями, что тянутся вниз по течению реки Миссисипи. Тральфамадорцы Курта Воннегута воспринимают людей как огромных тысяченожек, «и детские ножки у них на одном конце, а ноги стариков – на другом» [22]. Метафора карты еще угрожает нашему ощущению, будто изменения должны протекать лишь в одном направлении, от прошлого к будущему. По карте можно двигаться во всех направлениях, так почему бы не перемещаться и назад во времени, и вперед?

Многие философы и ученые готовы мириться с эксцентричностью времени в В-серии, потому что время в А-серии порождает, такое ощущение, все больше философских и логических загадок. Возьмем представление о настоящем мгновении, отделяющем прошлое от будущего. В В-серии это мгновение – отнюдь не особенное. Это просто характеристика того, где и когда вы оказались. Но во времени А-серии настоящее – особое место, которое разительно отличается от прошлого и будущего. Так разве нельзя провести черту по «сейчас»? Сколько длится это «сейчас»? Августин утверждал, что «настоящее не продолжается» [23]. Эта мысль оборачивается парадоксами, хорошо известными греческим философам. Как может что-либо произойти, если для этого нет времени? Философ Зенон (495–425 до Р. Х.) предлагал подумать о летящей стреле. За бесконечно малое мгновение она не сможет преодолеть никакое расстояние. Значит, она должна пребывать в покое – как до того и как в следующий миг. Следовательно, стрела не движется. Идея бесконечно малого «сейчас», кажется, не работает ни философски, ни интуитивно.

Но что, если «сейчас» не бесконечно мало? Что, если время, подобно материи и энергии, гранулировано? Это чем-то помогает? Возможно, существует мельчайший атом времени – хронон. Быть может, хронон – это время, за которое свет преодолевает наименьшее возможное расстояние, 10^–35 метров. Конечно, наш внутренний опыт постижения «сейчас» не может быть настолько ничтожным. Уильям Джеймс называл психологическое «сейчас» «особым настоящим». Оно, по-видимому, длится две или три секунды, пока разум собирает множество ощущений в единую картину настоящего, потому что наше восприятие зависит от неврологических процессов, которые редактируют и связывают информацию от многих «датчиков» и «процессоров», интерполирует отсутствующие данные, и ему требуется некий срок на все это²⁶. Для нас граница между настоящим и будущим представляет собой размытие впечатлений, образов, мыслей и звуков. Но если настоящее не бесконечно мало, то часть его должна проникать в будущее, а другая часть – уходить в прошлое, как темпоральная палочка для коктейля. Не делает ли это бессмысленной мысль о том, что будущее, настоящее и прошлое различны? Время в В-серии избегает перечисленных парадоксов, потому что не признает «сейчас» особенным.

Святой Августин отметил еще одно затруднение со временем серии А: где находятся прошлое и будущее, когда мы пребываем в настоящем, как всегда случается во времени А-серии? «Кто решился бы сказать, что трех времен, прошедшего, настоящего и будущего, как учили мы детьми и сами учили детей, не существует; что есть только настоящее, а тех двух нет? Или же существуют и они? Время, становясь из будущего настоящим, выходит из какого-то тайника, и настоящее, став прошлым, уходит в какой-то тайник?» [24] На самом деле мы никогда не переживаем альтернативное будущее. Мы неизменно принимаем единственное будущее, и к тому времени, когда наступает, оно превращается в настоящее. Так в каком же смысле существуют альтернативные варианты будущего до того, как мы встретим, так сказать, хотя бы одного члена этой делегации? Да имеется ли вообще делегация? Во времени В-серии будущее – просто точка на карте, поэтому таких проблем не возникает.

А вот еще затруднение, чреватое обилием вариантов. Если время и вправду течет, то как быстро? Гекльберри Финн рассчитал скорость течения Миссисипи у берега – четыре мили (6,4 километра) в час. Можно ли замерить время? Да, если мы знаем, что оно течет мимо. Ньютон понимал это затруднение и пытался его разрешить, отделяя абсолютное время – в его понимании некие пределы, подобные берегам Миссисипи – от времени относительного. Он толковал идею абсолютного времени, обращаясь к богословию, о котором размышлял ничуть не меньше, чем о физике. Он утверждал, что всеобщее присутствие Бога обеспечивает исходный «каркас» для пространства и времени. Позже он отринул эту мысль, но однажды описал мироздание через проницательную метафору – как «сенсориум бестелесного, живого и разумного существа»²⁷.

В светском мире современной науки теологические решения уже не в почете. Мыслители девятнадцатого столетия попытались заменить ньютоновское представление о Боге как «каркасе» реальности концепцией «эфира», тонкой, словно паутина, среды, через которую перемещаются энергия и материя и по которой можно измерить скорость их перемещения. Предпринималось множество попыток обнаружить этот эфир, но ни одна из них не увенчалась успехом. Самой известной из их числа был эксперимент Майкельсона – Морли, проведенный в 1887 году. Ученые исходили из предположения, что скорость света должна быть меньше при движении против или поперек течения эфира, а потому надеялись выявить различие в скорости двух световых лучей, которые движутся под углом девяносто градусов друг к другу. Но никакого различия выявить не удалось. Тем самым сторонники теории А-серии сохранили гипотезу о потоке, текущем из прошлого в будущее, но не получили способов измерения этого потока. В главе 2 мы рассмотрим революционное решение Эйнштейна, раскрывшее эту загадку.

Время в В-серии избегает парадоксов А-серии, но ставит два важных вопроса для размышлений о будущем. Во-первых, представление о блочном мироздании можно истолковать так, что будущее якобы предопределено и нет необходимости делать выбор. Тем самым подводится, как кажется, черта под свободой воли, этикой и моралью. Во-вторых, во времени В-серии изменения как бы не имеют четкого направления. Это серьезный вызов для мышления о будущем, поскольку мы лишаемся одного из наиболее эффективных способов прогнозирования – ведь если А влечет Б, то, когда событие А происходит, мы можем предсказать событие Б в ближайшем будущем. Ударьте по мячу; я уверенно предсказываю, что в ближайшем будущем он начнет двигаться. Если коротко, детерминизм и причинность угрожают нашим базовым предположениям о том, как справиться с будущим. Это высокая цена за простоту времени в В-серии.

К счастью, на эти вопросы есть хорошие ответы, которые подкрепляют наши интуитивные ощущения, которые подсказывают, что (1) мы все-таки можем строить будущее, ибо оно не полностью предопределено прошлым, и что (2) причина предшествует следствию, поскольку многие изменения протекают в единственном направлении – от прошлого к будущему.

Некоторые из перечисленных доводов восходят к древности, но в своей современной форме они опираются на фундаментальный сдвиг в научном мышлении, случившийся в конце девятнадцатого столетия и задавший рамки текущего понимания реальности и будущего для науки и философии. С семнадцатого века и вплоть до начала века двадцатого большинство ученых признавало детерминизм логичным и даже воодушевляющим. Они надеялись, что наука будет открывать все больше и больше механических законов, которые усилят нашу способность предсказывать будущее, и считали, что все события в «механистической» вселенной, от гибели солнца до лишней чашки кофе поутру, были, есть и будут предопределены с мига творения. Омар Хайям передал идею детерминизма поэтически:

Если Омар Хайям прав, то всякое планирование возможного будущего бессмысленно. Счет игры известен заранее. Отменяет ли время B-серии идею выбора заодно со всеми нашими представлениями об ответственности, этике и морали? Ответ таков – совсем не обязательно.

Классический современный взгляд на детерминизм изложил великий французский ученый Пьер-Симон де Лаплас, блестящий математик, которому выпало жить в эпоху жизнерадостной уверенности во всесилии науки. В 1814 году он воспроизвел детерминистскую логику постньютоновской науки в работе под названием «Опыт философии теории вероятностей». «Происходящие события связаны с предыдущими посредством того очевидного принципа, что то или иное на свете не может случиться без причины… Потому мы должны рассматривать нынешнее состояние мироздания как следствие предшествующего состояния и как причину того, что воспоследует. Допуская наличие разума, способного постичь все силы, одушевляющие природу, и соответствующее положение живых существ, – разум, достаточно обширный для того, чтобы подвергнуть эти сведения анализу, – мы признаем, что он охватил бы одной и той же формулой движения величайшие тела мироздания и легчайшие атомы; для него не было бы неопределенности, а будущее, как и прошлое, предстало бы въяве перед его взором».

На практике же, признавал Лаплас, человеческий разум всегда будет оставаться «бесконечно отдаленным» от понимания, присущего такой всеведущей сущности²⁸. Наше неведение обеспечивает иллюзию свободы выбора. Но надо помнить, добавлял Лаплас, что свободный выбор – именно иллюзия.

Этот довод известен с древности. Еще две тысячи лет назад Цицерон вложил его в уста своего брата Квинта в сократовском диалоге «О дивинации». Квинт защищает утверждение стоиков, будто «все на свете происходит по велению судьбы», потому что имеется «упорядоченная последовательность причин, где одна причина связана с другой и где всякая причина влечет следствие». Отсюда Квинт заключает, как и Лаплас, что при достаточном объеме знаний возможно предсказывать будущее. «Время продвигается наподобие разматывающегося каната, оно не являет ничего нового, ничего такого, что бы раскрылось впервые» [25].

Крайний детерминизм всегда беспокоил богословов и философов, поскольку при отсутствии свободы выбора люди не могут нести ответственность за свои поступки, а значит, нужно прощаться с этикой и моралью. При этом богословы авраамической традиции стремились согласовать представление о свободе человеческого выбора с представлением о всемогущем и всеведущем Божестве. Ученым же требовалось установить, оставляют ли законы науки место для индивидуального выбора, непредвиденных обстоятельств или обыкновенной случайности.

Против крайнего детерминизма всегда хватало сильных доводов. Так, Августин, полемизируя с Цицероном, утверждал, что людям дана свобода выбора, несмотря на всемогущество и всеведение Бога. Господь предоставил человеку ограниченную свободу выбора, но в Своем неизмеримом «предвидении», Сам находясь вне времени, Он также «предусмотрел», что мы будем желать свободно!²⁹ Современные философы времени выдвигают сходные утверждения: мол, блочное мироздание реально, однако создается оно как механическими причинами, которые в целом предсказуемы, так и событиями, непредсказуемыми в момент их возникновения, будь то квантовые события или выбор, совершенный целеустремленным существом. Блочное мироздание доступно лишь «взору» сущностей, стоящих вне потока времени, но конструируется оно (по крайней мере, частично) сущностями, включенными в этот поток. Сегодня идея совместимости свободы воли и детерминизма известна под банальным обозначением «компатибилизм» [26].

После Лапласа крайний детерминизм начал утрачивать свое положение даже в самых строгих науках наподобие физики. Философ науки Гарри Лаудан пишет, что в конце девятнадцатого столетия большинство ученых уже отвергало представления о полной познаваемости мира. Вместо этого они взялись за «более скромную задачу по созданию теорий, которые были бы правдоподобными, вероятными или хорошо проверенными. По утверждениям Пирса и Дьюи [27], этот сдвиг был одним из величайших водоразделов в истории научной философии: ученые отказались от желания познать до конца все на свете»³⁰.

Имеется несколько причин столь радикального изменения научных представлений о познании, реальности и будущем.

Философы доказали, что никакая логическая система не в состоянии предоставить полностью достоверное знание. Бертран Рассел приводил в качестве примера простое на первый взгляд замечание: «Утверждение ложно». Если сказанное – ложь, то замечание не может быть правдой. Если же сказанное – истина, то замечание должно быть ложным. В 1930-х годах «теоремы о неполноте» Курта Геделя показали, что все логические системы должны содержать утверждения, истинность которых невозможно доказать. В теории вычислений Алан Тьюринг убедительно обосновал вывод о невозможности определить заранее предел развития компьютерных программ³¹. Совсем недавно швейцарский физик и математик Николя Гизан показал, что даже в мире чисел абсолютная точность может быть недостижимой³².

В начале двадцатого столетия квантовая физика опровергла детерминизм в физике: в субатомном масштабе многие события непредсказуемы по самой своей природе. Направьте свет на поверхность с двумя отверстиями и попробуйте угадать, через какое именно отверстие пролетит конкретный фотон. Это попросту невозможно сделать. Значит, как выразился физик Ричард Фейнман, «будущее… непредсказуемо»³³. Да неужели?! Выходит, зря возлагали вину целиком на наше неведение. Сегодня подобные неопределенности буквально преследуют физику. Учитывая, что наша вселенная состоит из непредсказуемых субатомных частиц, которые складываются в мириады различных образований, это сильный довод против крайнего детерминизма Лапласа. Общие закономерности и тенденции, безусловно, имеются, но они не способны определить будущее в деталях, а потому не позволяют выдавать «идеальные» предсказания даже в принципе.

Теория хаоса предлагает еще одну причину отказаться от упований на «идеальные» предсказания. В начале 1960-х годов метеоролог Эдвард Лоренц установил, что тривиальные различия в начальных условиях могут каскадно распространяться по сложным системам (образцом которых выступает погода) и приводить к совершенно различным результатам. Будто бы бесконечно малое начальное различие может многократно возрасти за счет положительной обратной связи. Перед нами так называемый эффект бабочки, получивший такое название в честь метафорической идеи Лоренца: дескать, взмах крыльев бабочки в одном уголке Земли может обернуться ураганом в другом месте. Пандемия COVID‑19 – отличный пример события, изменившего мир и вызванного изменениями генома одного-единственного вируса, настолько крохотного, что его можно разглядеть только в электронный микроскоп.

Пожалуй, к числу наиболее сильных доводов против строгого детерминизма относится тот, который выдвигает эволюционная биология. Если будущее предопределено с абсолютной точностью, почему эволюционные процессы порождают столько сущностей и видов (в том числе наш собственный), которые как будто пытаются вмешаться в ход событий? Зачем мирозданию вкладывать столько «эволюционной энергии» в механизмы принятия решений, если свобода выбора отсутствует? (Мы обсудим некоторые механизмы выбора в следующих главах.) Этот довод тоже восходит к древним временам. В трактате «Утешении философией» средневекового мыслителя Боэция, написанном полторы тысячи лет назад, когда автор сидел в тюрьме Павии [28], госпожа Философия спрашивает, может ли исход гонки на колесницах быть предопределен. Боэций отвечает, что этого не может быть, «ведь бесполезны были бы усилия искусства, будь все движимо принуждением» [29]. Вот именно! Зачем Богу предоставлять людям возможность делать правильный выбор, если исход состязания заведомо известен?

Подведем итог: большинство современных интерпретаций вселенной сходится в том, что конкретные события и исходы предопределены не полностью. Как заметил физик Фил Андерсон в 1972 году: «Способность свести все к простым основополагающим законам не означает способности исходить из этих законов и реконструировать мироздание». В пространстве современной науки налицо небольшие «подвижки». Уильям Джеймс писал: «Части имеют некоторую свободу воздействия друг на друга»³⁴. Если Гекльберри Финн и Джим окунут весло в Миссисипи, они сумеют слегка повернуть плот. Время в В-серии отнюдь не принуждает нас к крайнему детерминизму, потому что, похоже, внутри блочного мироздания происходят какие-то смещения. Ба!

Но еще остается проблема причинности, ведь время в В-серии выглядит так, будто оно допускает изменения вперед и назад во времени, тогда как представление о причинности требует, чтобы изменения осуществлялись лишь в одном направлении, чтобы причина предшествовала следствию.

К началу двадцатого столетия физики обратили внимание на то, что большинство фундаментальных физических уравнений будто бы вполне применимо вне зависимости от того, воображаем ли мы движение времени как поступательное (вперед) или обратное (назад). Вот пример: станем снимать на камеру электроны в движении и попробуем выяснить, движется ли пленка вперед или назад. Сделать это не получится³⁵. Сегодня физики, работающие в исследовательских центрах наподобие Большого адронного коллайдера под Женевой, регулярно сталкиваются с частицами вроде позитронов, способных, похоже, перемещаться вспять во времени. Для этих физических частиц время словно не имеет заданного направления.

Этот факт переворачивает все наши представления о причинно-следственной связи. Некоторые ученые горячо приветствовали данное открытие, поскольку сама идея причинности уже перестала отвечать научной картине мира. В восемнадцатом столетии Дэвид Юм показал, что невозможно застать причинно-следственную связь, что называется, с поличным. Два каких-то события действительно кажутся взаимосвязанными: когда вы бьете по мячу, тот отлетает. Но доказать, что удар заставил мяч двигаться, мы не можем. Беда в обилии возможных причин. Это сокращение мышц моей ноги принудило двигаться мяч? Или отсутствие чего-либо, что удерживает мяч на месте? Или нейроны в моем мозгу заставили меня ударить по мячу? Или во всем виноват Большой взрыв, сотворивший меня, мяч и футбольное поле? Как утверждал Бертран Рассел в 1912 году, идея причинности ведет к бесконечной регрессии. Статистикам хорошо знакома проблема скрытых причин. К 1950-м годам накопились данные о взаимосвязи между курением и раком легких, но британский статистик Рональд Фишер, печально известный оппозиционер и курильщик (а также наемный консультант табачных компаний), заявлял, что существует, не исключено, некий еще не открытый ген, стимулирующий и курение, и рак легких (может, все наоборот, и это рак легких побуждает к курению). Такие аргументы на удивление трудно опровергнуть³⁶.

Перечисленные затруднения столь велики, что в начале двадцатого столетия многие мыслители, в том числе Бертран Рассел, предлагали науке и философии отринуть представление о причинности, заодно с представлением о том, что время имеет направленность³⁷. Впрочем, даже Рассел осторожничал, и не без оснований – подобно немалой группе ученых той поры, он начал разочаровываться в строго расписанном мире ньютоновской науки. Разочарование побудило его к рассмотрению более свободных, вероятностных способов понимания причинно-следственной связи и отношений между прошлым и будущим.

Даже Юм признавал, что идея причинности, несмотря на все логические препоны, незаменима на практике, поскольку исправно получает подтверждение и обоснование. Рассел соглашался с этим мнением. Мы вправе говорить о причинных законах, пока не объявляем их «всеобщими или необходимыми». Иными словами, мы можем опираться на представление о причинно-следственной связи для прогнозирования вероятностей с немалой уверенностью, пусть абсолютная уверенность и недостижима. «Если… нам известно большое количество случаев, в которых за А следует Б, и немного тех (если они вообще имеются), когда эта последовательность нарушается, тогда мы располагаем поводом утверждать, что А влечет Б», при условии, что мы не связываем с понятием причинности никакое метафизическое суеверие из круга прилепившихся к этому слову³⁸.

В конце двадцатого столетия идея причинности вновь приобрела популярность, но уже в более скромной форме. Ученый-компьютерщик Джуда Перл показал, что можно избавиться от бесконечной регрессии причин, если рассуждать о причинности с точки зрения локальных акторов, вмешивающихся в локальные процессы³⁹. Именно так, кстати, люди осмысляют причинность в реальном мире. Мы не пытаемся охватить все на свете причины, а берем только те, которые кажутся нам важными. Что произойдет прямо сейчас, если я ударю по этому мячу? Тут возможен довольно точный прогноз с учетом того, как сильно я собираюсь ударить, надут ли мяч, лежит ли он неподвижно, и так далее. Перл показал, что этот более умеренный подход к причинно-следственным связям можно применять с надлежащей математической строгостью.

Идея стрелы времени – идея о том, что время имеет направление – тоже вернулась к нам, претерпев соответствующие изменения. При изучении простых объектов наподобие субатомных частиц и вправду трудно определить направление времени. Но в нашей повседневной жизни мы имеем дело с более сложными структурами – и обнаруживаем множество свидетельств в пользу существования стрелы времени. Если снимать на видео, как разбивают и взбалтывают яйцо, мы узнаем направление времени⁴⁰. Время движется в том направлении, в котором упорядоченное становится менее упорядоченным, в котором лопается скорлупа и смешиваются желток и белок, а не в том направлении, в котором яичница-болтунья превращается в цельное яйцо.

Ученые описывают все это на техническом жаргоне термодинамики, а термодинамика, как говорится, – штука тонкая. Они утверждают, что «энтропия», или неупорядоченность энергии и материи, имеет склонность возрастать по мере перемещения индивидуума из прошлого в будущее. В итоге, пускай общее количество энергии во вселенной неизменно, с течением времени энергия проявляет стремление к бытованию в менее упорядоченных формах. Все меньше сходства с упорядоченным течением электрического тока и все больше – со случайными колебаниями тепловой энергии, которая в своих крайних формах слишком хаотична для полезной деятельности. Более организованные потоки энергии («свободная энергия») способны на многое: они даже упорядочивают материю, формируя более организованные структуры. Но в ходе использования свободная энергия становится более хаотичной и менее упорядоченной (аккумуляторная батарея, так сказать, в конце концов садится), а энтропия возрастает. Эта неумолимое рассеивание свободной энергии придает направление всем изменениям. Из него следует, что энергия будет течь и впредь, а потоки свободной энергии могут создавать и поддерживать сложные сущности. Но те же самые сложные сущности (включая нас с вами) склонны распутывать потоки энергии по мере их применения, и, как это ни парадоксально, само наличие этих сущностей ускоряет рассеивание свободной энергии⁴¹. Из-за рассеивания энергии затрудняется существование сложных сущностей, а энергия и материя постепенно становятся все менее упорядоченными. Таково основание одного из самых фундаментальных научных законов – второго закона термодинамики.

Строго говоря, второй закон – вовсе не закон, а могучая направляющая сила в развитии мироздания. Нет никакого научного закона, который бы препятствовал тому, чтобы все атомы яичницы-болтуньи собирались обратно и снова составляли совершенную скорлупу. Просто шансы против такого хода событий чрезвычайно (колоссально! ошеломляюще! невероятно!) высоки. Сложные структуры в конце концов разрушаются, потому что в мире гораздо больше возможных неупорядоченных схем, чем схем упорядоченных; если продолжить крутить условную космическую рулетку, можно более или менее гарантировать, что в конечном счете выпадет какое-то менее упорядоченное состояние. Если коротко, мы ожидаем соблюдения общего правила (еще одно «моральное» убеждение), что в отсутствие преднамеренного впрыска более упорядоченной «свободной энергии» откуда-то извне (если не найдется тот, кто наведет порядок), сложные структуры склонны к упрощению по мере движения от прошлого к будущему. В будущем ваша спальня станет менее опрятной, если вы бросите прибираться. Стрела времени указывает в направлении нарастания беспорядка и возможного разрушения.

Есть и другие причины полагать, что большинство изменений носит направленный характер. Бросьте камень в озеро: рябь всегда устремится прочь от центра воронки, она никогда не двинется к центру, внутрь. Это признак любого волнообразного движения, включая перемещение энергии во вселенной, и причины данного явления мы пока не очень хорошо понимаем⁴². А самый наглядный пример направления времени дает космология Большого взрыва. Наша вселенная расширяется в одном темпоральном направлении – в будущее.

Время В-серии не исключает процессов, обращенных вспять во времени, но кажется, что сложные и неуклюжие сущности вроде нас с вами могут пренебрегать этими возможностями, будучи поглощенными задачей справиться со временем и будущим здесь, на планете Земля. Допустим же, что время имеет направление, даже в B-серии, и возможно привлекать идею причинности для предсказывания вероятных событий в будущем. Уф!

Итак, может показаться, что блочное мироздание В-серии как будто опровергает наши представления о свободе выборе и причинности, но современная наука говорит нам, что даже в блочном мироздании отнюдь не все предустановлено заранее, что большинство изменений, на нас воздействующих, происходит направленно, а причины действительно предшествуют следствиям. Это означает, что мы и вправду можем делать выбор в отношении будущего, и в большинстве случаев для нас разумно полагаться на идею причинно-следственной связи для прогнозирования вероятного будущего. Мысль о будущем возможна! Какое облегчение!

Глава 2 Практическое мышление о будущем Время как отношение

В главе 1 исследовались некоторые тайны будущего через философию времени. Но в нашей повседневной жизни будущее – отнюдь не абстракция. Для нас важна не идея будущего, какой бы точной или строгой она ни была. Для нас важны реальные дела, совершаемые во времени, и мы ожидаем, что наши представления о будущем окажут здесь необходимую поддержку. Доведись мельчайшей бактерии участвовать в философских дебатах, она, полагаю, согласилась бы с последним из марксовых «Тезисов о Фейербахе»: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»⁴⁴. Что же, как на практике мы справляемся с неопределенностью? Мы живем в турбулентности и темноте времени А-серии, но тоскуем по познаваемому будущему, намеченному во времени В-серии. Великий индийский религиозный эпос «Бхагавад-гита» [30], или «Песнь Бога», содержит основную историю, которую можно истолковать как поэтическое исследование этого глубокого стремления.

Принц-воин Арджуна собирается вступить в бой. Звучат «раковины, литавры, бубны, барабаны, трубы громоподобным гулом» [31]. Арджуна опасается, что будущее принесет страшную братоубийственную бойню, ибо видит в противоборствующей армии «дедов, отцов, наставников, дядей, товарищей, братьев, сыновей и внуков». Его приводит в ужас неопределенность времени А-серии, он потрясен и сбит с толку. Поэтому он просит своего возничего, бога Кришну, остановить ход времени и устроить нечто вроде космического тайм-аута. Кришна подчиняется: «Остановил… огромную колесницу между двух войск». Арджуна и Кришна попадают в странную темпоральную пограничную зону, свободную от динамизма и специфики времени А-серии, но без богоподобных перспектив времени В-серии. В этом «тихом месте» принц просит у бога совета о будущем. Арджуна настолько сокрушен мыслью о грядущей битве, что отказывается сражаться: он «поник на дно колесницы, выронив лук и стрелы: его ум потрясен был горем». Но Кришна объясняет, что никто не может избежать жизненных сражений: «Не начинающий дел человек бездействия не достигает». Даже бездействие – тоже действие. Затем Кришна позволяет Арджуне бросить беглый взгляд на божественное видение времени, в котором будущее уже намечено: «Я Время, продвигаясь миры разрушаю… И без тебя погибнут все воины, стоящие друг против друга в обеих ратях». В блочном мироздании, которое Арджуна видит глазами Кришны, нет смысла оплакивать свою смерть или смерть своих врагов. «Ибо я был всегда, так же и ты, – говорит Кришна, – и эти владыки народов, и впредь все мы пребудем во веки». Мельком увиденное Арджуной неизменное царство времени В-серии рождает в его сердце безмятежность, необходимую для действий в мире. Кришна заключает: «Поэтому встань… и решись на сраженье!»