Исход. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика - читать онлайн

Ну а мы всё-таки, хоть и со второй попытки, попытаемся вернуться к нашим собеседникам, довольствующихся теми знаниями друг о друге, которые были все на виду и больше домысливались самими. Ну а простого «ты» вполне было достаточно, чтобы обратиться друг к другу и не быть им проигнорированным.

– Надо подумать. – Говорит в ответ тот «ты» у кого спросили (спрашивающий был также молод, так что использовать для обозначение одного из них «молодой человек» будет не совсем корректно).

– Подумай. – Говорит тот, кто спросил.

– Есть своя вероятность. – После короткого размышления, со своим беглым, зрительным пробегом по окнам здания напротив, сказал спрашиваемый.

– И какая? – следует вопрос.

– Немалая.

– А я вот скажу более уверенно, – ответил спрашивающий, – ставлю 99.9% на то, что любой из сейчас на нас смотрящий человек из этого здания, с этой процентной вероятностью заблуждается на наш счёт и путается. И первый шаг к этому ошибочному пониманию нас, это то, что любой человек сейчас на нас смотрящий, находится в своём напротив положении, в зеркальной противоположности от нас. Где для него наше левое является правым и наоборот. И вот эта, даже не ошибка, а скажем так, его точка зрения на нас, в итоге и приведёт к его заблуждению насчёт нас. – На этих словах он, если смотреть на окружающий мир с его точки зрения и пространственного положения, то находящийся слева от своего собеседника, с вызовом посмотрев в сторону здания, откуда по его убеждению, наверняка, сейчас кто-нибудь да смотрит в эту сторону, поднимается на ноги и начинает разминать ноги, прохаживаясь вдоль скамейки.

В свою очередь тот, кто остался сидеть на скамейке, сейчас оставшись в одиночестве сидеть, если за ним сейчас наблюдали, уже не мог претендовать на своё пространственное позиционирование в координатах сторон, его теперь было нельзя назвать ни тем, кто сидел слева, ни тем, кто сидел справа. Единственное, что к нему сейчас подходило, так это наименование: одинокая точка в бесконечном пространстве времени.

Тем временем тот, кто сейчас также потерял для себя идентичность по пространственному принципу и положению, то есть, кто был ни левым, ни правым, а был на ногах, походил, походил из стороны в сторону, явно раздумывая над тем, какую в итоге сторону всё-таки принять, чтобы всех перехитрить, кроме само собой себя, в какой-то момент остановился напротив своего сидящего и смотрящего на него собеседника и сел слева от него (он был человеком во всём левых взглядов, на что возможно повлияло то, что он был правша, а они руководствуются в своих действиях левым полушарием, так что то, что он сел слева, было отчасти предсказуемо). Сидящий же в это время на скамейке его собеседник, на всё это имел свою отличную точку зрения. Но он не стал её высказывать и оспаривать точку зрения на себя своего левого товарища, ведь лучше всегда во всём быть правым, чем нет.

И если с этой стороны, со стороны скамейки, всё как будто благополучно разрешилось, то вот те из людей, кто находился по ту сторону здания и смотрел сюда из окна, пожалуй, пребывали в полной растерянности, при виде всего этого вокруг да около скамейки хождения.

– И что всё это может значить? – самое разумное и простое, что могли спросить у самих себя те люди, кто стал невольным свидетелем всего происходящего около скамейки.

Хотя возможно были и те, кто ничего сверхъестественного и странного здесь не увидел и остановился на том, что сколько людей, столько и разной дури у них в головах.

– Значит, предлагаете создать новую модель, объясняющую реалии мира. – Глядя перед собой, завёл разговор тот, кто справа.

– Не совсем так, – ответил его собеседник, – я просто исхожу из того, что для каждого отрезка времени более логична что ли, своя модель мира. И что ещё отлаженно работало вчера и не давало сбоя, не обязательно себя так покажет сегодня. И по моему разумению, было бы неразумно останавливаться только на одном варианте, и не провести тестовые испытания, хотя бы в качестве запасного варианта, для другой модели мироустройства. И для этого есть все объективные причины. Основной движущий человека вперёд фактор, в современной модели мироустройства, в основе которой лежит эволюция, любознательность, а в быту любопытство, исчерпал себя. Человек по горло не просто насыщен, а он переполнен информацией и теперь ему нужно нечто другое, что могло бы придать импульс его движению вперёд, в будущее. Человек должен отдохнуть от своей переполненности, перенаправив всю эту информацию в новое русло, в тот же сосуд смирения и начать по-новому мыслить.

– И куда пойдёт старая модель? – спросил тот, что справа.

– Чтобы построить новый мир, или модель новой реальности, нужно демонтировать старую. – Последовал ответ.

– Разрушить?

– Каждому со своего места по-своему видится. Я же предпочитаю использовать термин демонтаж разрушению. И, между прочим, для демонтажа всегда больше сил приходится прикладывать, чем при строительстве здания. А это указывает на то, что демонтаж строения это не один только «деструктив».

– Просто для того, чтобы разрушить, особого ума не нужно прилагать, а это и придаёт величину приложенной силе.

– Разрушить может да, а вот демонтировать, и при этом так, чтобы на месте демонтажа без лишних затрат построить новый мир, то тут без этого умственного ингредиента не обойтись. Так что ты сам себе ответил на свои затруднения о самости этой разрушительной силы. – И, хотя речь об этих затруднениях вроде как не заводилась между ними, возражений на этот счёт не последовало, что указывало на всё-таки имевший место разговор о чём-то таком, и видимо он по времени произошёл раньше, скорей всего, на второй встрече. А тем временем это не всё, что хотел сказать говорящий и он продолжил убеждать своего собеседника.

– И если тебе, к примеру, надо убрать сглаз долой здание, не нанеся ущерба окружающему, – для эффектной картинки рассказчик бросил знаковый взгляд в сторону здания напротив, – то тебе понадобятся большие специалисты по этому, взрыв-техническому делу. Ведь тут не только нужно рассчитать необходимое количество взрывчатого вещества, но и правильно, с определённых местах его распределить по зданию, чтобы направленный взрыв так уложил здание, чтобы и пылинки с людей по соседству не сдуло. А уж если дело касается смены действующей модели существования, а это куда как сложный элемент мироздания, чем какое-то здание, то тут понадобится всего, – знаний, специалистов и много ещё чего, – в самой полной мере. Хотя сама схема демонтажа однотипная – заложить в нужном месте, в нужное время заряд и нажать кнопку. И дело в шляпе. – На подъёме завершил своё объяснение рассказчик.

На что его собеседник с пристальным вниманием посмотрел на него и с многозначным подтекстом спросил. – Хочешь сказать, что всё дело в шляпе? – Тот на него посмотрел со своим разумением и ответил. – Может быть и так. В любом случае, всё в итоге будет зависеть от того, у кого в руках все нити, и в том числе и шляпа. – На этом месте возникла задумчивая пауза, во время которой всё вдумчивое внимание собеседников было обращено в сторону здания напротив. Ну а о чём они сейчас размышляли, о том, что на самом деле включала в себя последняя оговорка, сколько понадобится заряда, где найти специалистов для того непростого дела, или под какие основания заложить этот заряд, совершенно невозможно догадаться, так их лица невыразительно и возможно, что скрытно выглядели.

– И что за модель придёт на смену прежней? – после небольшой паузы задался вопросом тот, кто сле…нет, тот, кто справа.

– Пока об этом рано говорить, она ещё только формируется на новых основах мироощущения человека. Но общие принципы, на которой она будет функционировать, известны. Новая модель строения мира, также как и все прежние модели объяснения существующего мироздания, будет строиться на основе интерпретации человеком полученных с помощью своих чувств из окружающего мира данных, затем сведения их в общую матрицу и построения новой системной структуры, которая и будет регламентировать человеческую жизнь. Но со своим очевидным и сущим «но». Новая модель будет строится на основе научно-технического прогресса, а не как все прежние модели, базирующиеся на эволюции. И не нужно обладать особыми знаниями, чтобы увидеть, что модель с научно-техническим базисом в своей основе, не только на пятки наступает эволюционной модели, а она на всех порах уже во многих сферах её опережает и замещает. И не признавать эту данность преступная глупость. И единственное, что сдерживает это нововведение, – как бы это не странно звучало, – те основы, которые заложены в фундамент этого здания. – Рассказчик кивнул в сторону здания и добавил. – Капитал.

– А как насчёт всего остального? – тихо спросил собеседник рассказчика. Для которого этот вопрос не вызвал своих, дополнительных вопросов, и он дал ответ. – Если ты имеешь в виду сердечную чувствительность человека, то скажу так, – заговорил рассказчик, – любовь самая большая иллюзия. Она кардинально видоизменяет представление человека о сути вещей и поступков той стороны, которая воздействовала на него этим природным инструментом. О чём ты и сам прекрасно знаешь. И если ты сумеешь отвлечённо, со стороны посмотреть на поступки своей второй половины, то сам убедишься в этом. – Рассказчик делает паузу, ожидая вопросов со стороны своего собеседника, но тот молчит и тогда он продолжает свои объяснения. – Но таковы уж требования и реалии современного времени, эта иллюзорность востребована лишь при природной модели существования мира. Для новой же модели мироустройства, этот инструмент коммуникации между людьми уже не будет необходим, и он, скорей всего, уже не впишется в современные реалии мира.

– Так вы хотите сделать из меня реалиста? – будто очнувшись от сна, вопросил собеседник рассказчика.

– Ни в коем случае, тем более это совершенно нереально, когда реальность есть материя по себе не имеющая чётких ограничительных определений. Ты всего лишь должен научиться отличимо распознавать одну реальность от другой. А для этого и нужна практика. – Говорит рассказчик.

– И с чего начнём?

– С законотворчества, с чего же ещё. – Удивляется рассказчик. – Всякое строительство новой модели мира начинается с прописания истин.

– Вот как. – Удивляет в ответ его собеседник. – И что есть на примете?

– Ну, к примеру, вот такая, – рассказчик посмотрел на приостановившуюся у концептуальной скульптуры гражданку симпатичной наружности, с собачкой декоративной породы на поводке, и озвучил только что им прописанную истину, – красота, даже не самая совершенная, повышает сердцебиение и повышает температуру тела. Что в свою очередь приводит к умственной активности мозг человека, наблюдающего за красотами другого лица.

– Интересное наблюдение. – Заметил собеседник вспотевшего в мыслях лица.

– Любое законотворчество строится на наблюдениях за окружающим миром и на основании его закономерностей и пишутся законы и прописываются истины. Что касается природных основ, на фундаменте которых стоит этот мир и с помощью гравитации не даёт на части разваливаться и разлетаться, то эти вопросы не в нашей компетенции, а вот в деле человеческих взаимоотношений, где чего-то уже всё давно развинтилось и нет никакого понимания, что там на самом деле происходит и что к чему и куда идёт, пора бы уже навести должный порядок. – Здесь рассказчик, тот, что слева по его разумению, на мгновение замирает и в тот же миг наполняется живостью и энергией, и с нею обращается к своему собеседнику. – Вот тебе навскидку проверочный тест. – На одном вдохе говорит он, указывая рукой в сторону … да всё туда же, перед собой. – На основе имеющихся знаний и лежащей картинки перед собой, создай свою, насколько можно устойчивую модель мироустройства этой части мира, как части общего. – Добавляется тот, что слева и включает в мысленный процесс своего собеседника тем, что, вложив силу в кулак, опускает его на колено своего соседа.

А тот получив этот нагоняй, ничего не ответил, а тут же включился в свой просмотр лежащей перед ним картины этого мира. И при этом он не просто во все глаза устремился туда взглядом, а он как будто только что включил стоящий перед собой телевизор, который моргнув светом экрана, одно мгновение по соображал над тем, что от него ждут, – а чего гадать и ждать от меня сюрприза, на каком канале я был выключен, на том и включусь (а за сетку вещания я не отвечаю и с этими вопросами не ко мне), – настроил себя на необходимый для просмотра лад и открыл на себя глаза телезрителя, в нашем случае тот, кто справа.

А наш наблюдатель, за то время, пока телевизионная картинка настраивала себя на свою чёткость и загляденье (каждый кадр жизни по своему эксклюзивен), мобилизовал в себе все свои зрительные силы, а также свой умственный со знаниями потенциал, – я технически мыслящий человек, не без памяти и веры в себя и одного человека, и в общем-то, всё, – и начал свой просмотр лежащей перед ним картинки нового мира, для которого он должен за это временное мгновение разработать и построить свою действующую модель.

И человек со скамейки, тот, кто взялся за свой тест, как и всякий зритель, начал свой просмотр лежащего перед ними мира с центральной его части, которая находится на самом виду, со входа в это монументальное здание «Мер и веса». – А название-то у него определённо знаковое, – рассудил с этого момента наблюдатель, – тебя, а точнее твой счёт, вначале обмеряют взглядом, а затем исходя из его веса и запишут в достойные внимания или презрения люди. А вот эти, точно вершители человеческих судеб. – Сделал примечание наблюдатель, заметив прибытие к отдельному входу люксового автомобиля. Далее нужно было немного подождать человека в современной ливрее, – в строгом костюме, с подвесным на шее бейджиком и само собой в белых перчатках без пылинки на них, – который откроет дверь этого люксового автомобиля, и тогда по очереди из него выйдут один в один похожие друг друга респектабельного вида господа, которых так роднит их презрительный взгляд ко всему этому миру.

И на этом месте можно было бы и оставить этих господ, живущих своим отдельным мирком, – ничего не поделаешь, такая уж несправедливая реальность этого мира, и если у твоих ног лежит целый мир, то ужимисто выглядит твой собственный мир, в котором ты можешь перемещаться и свободно в общении пониматься, – да вот только эти господа никуда не пошли, а остановившись там, на крыльце отдельного, бокового входа, решили поговорить о своём насущном и при этом, глядя не друг на дружку, а в сторону нашего наблюдателя.

Исходя из этого, отчасти удивительного и от другой части невероятного факта, наш наблюдатель счёл, что стал интересен для этих господ и как человек имеющий на всё про всё своё независимое мнение, да и к тому же он испытывал классовую неприязнь к господам, решил, что он просто обязан от воротить от них своё лицо. Мол, пусть знают, что и помимо их есть люди, заслуживающие для себя внимание. Да вот хотя бы вон тот человек труда, трудящегося на ниве экспресс доставки пиццы – наш наблюдатель перевёл свой взгляд на подъехавший и остановившийся на прилегающей к площади парковки фургончик с определяющим его род деятельности названием, откуда начал выбирать привезённое с собой в фургоне, молодой человек в униформе.

– Пожалуй, он здесь выступает как статист. – Решил наш наблюдатель, переведя свой взгляд на гражданку с собачкой, которая и не пойми чего там стоит и ждёт. – Кого-то, да ждёт. – Сделал этот несущественный вывод наблюдатель, после чего поверхностно пробежался по имеющимся в наличие прохожим. Где в первую очередь для себя отдельно отметил парочку сурового вида людей, слоняющихся возле центрального памятника без всякого видимого дела. Так же его заинтересовала средних лет девушка, одиноко сидящая на одной из лавочек, установленных по другую сторону от памятника – она романтично выглядела (она кого-то ожидала и при этом без телефона, что уже замечательно и по своему интригует), вот и показалась этим интересной. Ну и как итог всему осмотру представленных этой картиной мира людей, находящихся в своей относительной статичности, это стоящий к нему спиной человек, задравший свою голову так запредельно вверх, что на него без опасений не посмотришь, и смотрящий в самые небеса, куда упиралось здание этого небоскрёба.

– И кого он там хочет высмотреть? – задался риторическим вопросом наш наблюдатель, переведя свой взгляд на то, что придавало динамику этой картине – тем прохожим, кто ответственно подошёл к такой своей идентификации, и не филонил, стоя на месте, и куда-то, только ему в известное место шёл.

Так одни из них проходили мимо, другие направлялись в здание инвестиционного банка (пора уже озвучить настоящее значение этого здания – такова уж специфика работы тех учреждений, кто поместился под его сводами, они не могут без того. чтобы не набить себе хоть даже так цену – хотя это был не совсем банк, хоть и инвестиционный, а это был некий конгломерат финансовой направленности разного рода компаний, о чьей деятельности и не всегда и в самих компаниях было известно, ну а чтобы в словах не путаться, будем называть этого здание кратко банк – в такого рода зданиях ведь может что угодно храниться, от денег до идей), а были и те, кто с довольным видом выходил из его дверей. Не иначе многомиллионный кредит одобрили (а других здесь и не дают), а может даже уже и дали.

Вон с какой знаковой оболочкой лица идёт человек в клетчатом пиджаке, в одной руке с телефоном, по которому он громко говорит, однозначно себя поздравляя с этим многомиллионным успехом (только так себя и поздравляют – через других людей), – бл**ь, ты не поверишь! Эти дурни мне поверили, одобрили и они, эти миллионы, уже со мной, – а в другой его руке крепко держится кожаный портфель, который он на этих словах прижимает к себе, как самое родное на свете (ну и чтобы ещё не вырвали).

И вот этот человек с телефоном в одной руке и портфелем в другой, больше всех завоевал внимание нашего наблюдателя, хотя бы по тому, что он направлялся в его сторону, а когда он пересёк те границы, которые собой очерчивала та скамейка, на которой своё место занял наш наблюдатель, то не пошёл дальше своей дорогой, а зачем-то там, за спиной нашего наблюдателя, остановился и, переделав его из зрителя в слушателя, начал его информировать насчёт себя и своего мировоззрения.

– Со всей своей ответственностью говорю, суть всякого брака это раздел. – Кого-то там направлял на путь истинный этот самоуверенный человек, и как он говорит, к тому же очень ответственный. – На первых порах, когда новобрачным делить, в общем-то, нечего, – их совместный капитал составляют только общие взгляды друг на друга, – их взгляды обращаются в сторону единственного, что у них сейчас есть, на инструмент, с помощью которого они будут строить эту свою ячейку общества, на права и обязанности, которые они и начинают между собой, не то чтобы делить, а скажем так, распределять. Где сторона более ответственная, – и не нужно объяснять, кто на этой стороне находится, – берёт на себя право заведовать правами, тогда как более безответственная сторона, – сам знаешь кто, – нагружается по полной этой ответственностью за всех и за себя и только посмей против вякнуть. Мигом прослывёшь безответственным человеком, который только об одном и думает, как бы на кого эту свою ответственность спихнуть.

– Интересно объясняет. – Вдруг, но при этом тихо, берёт слово тот, кто слева. С чем не может так же тихо не согласиться его сосед по скамейке. – Пожалуй.

– Мне, кажется, что с ним стоит познакомиться поближе. Как ты думаешь? – спрашивает левосторонний сосед.

– Ничего не имею против. – Следует ответ.

– Тогда я… – сказал сосед слева, приподнявшись было со скамейки, но тут он наталкивается на некую мысль и, вернувшись обратно, спрашивает своего собеседника. – Так что ты всё-таки решил? Всё или ничего, чёт или нечет?

– А разве это неочевидно, раз я здесь. – Следует ответ его ответчика.

– Тогда до встречи. – Говорит левосторонний сосед и, поднявшись со скамейки, идёт вдогонку за тем разговорчивым человеком с телефоном и портфелем.

– Конечно, чёт. А как ещё по-другому, если сегодня чётный день. – Усмехается человек на скамейке, после чего он запихивает анкеты в карман как попало, поднимается с места и держит свой путь прямиков ко входу в банк.

Глава

5

На правах своей юридической ответственности действуют, как карта ляжет, и дальше по своему плану.

Если не вслух, то уж точно про себя и для себя, не раз можно было от себя же услышать заявление о том, что ты, а точнее я, уж точно разумный человек, и уж не глупее окружающих людей. Ну а если в тебе кроме всего этого разумения присутствует свой апломб и амбиции, то ты на этих мыслях не остановишься и пойдёшь так много дальше, насколько далеко простирается твоё самомнение. Где тебя уже и это твоё разумение не всегда устраивает, и ты готов себе даже в данном случае противоречить, если оно будет тебе под ногами мешаться в деле достижения своих поставленных целей.

И вот примерно с такими противоречивыми и противоречащими самому себе мыслями думал и иногда смотрел на себя, вокруг себя и вслед хорошеньким прохожим, некто господин Орлов, о ком у людей его знающих и у самого него были полные противоречий мысли. Так на слуху и ему в лицо у людей его знающих, были одни мысли, полные оптимизма на его счёт и взаимовыгодного сотрудничества, а вот про себя у этих людей рождались совсем другого качества мысли и разумения: как пить обманет и обмишурит.

Узнай о чём господин Орлов, если честно, совершенно не питавший на свой и чужой счёт никаких иллюзий, то он бы это счёл за разумную позицию этих людей, и самих-то не сильно отличающихся от него, потомственного стяжателя чужой славы, денег, проходимца по чужим судьбам и поэта водосточных труб. Ну а зная о себе, кто ты есть на самом деле и не более того, всегда легче живётся, нежели тем, кто себя всю жизнь ищет и ещё строит на свой счёт иллюзии. И господин Орлов, пребывая в таком достатке и разумении на свой счёт, чувствовал себя преотлично и как следует из этого его, полного достатка положения, следовал своему предначертанию: с помощью инструментов юридического права, он рассеивал людские иллюзии и реализовывал его право на свою реальность, то есть приводил человека в чувство реальности.

И это только на поверхностный взгляд кажется, что человечество живёт в своей насущной реальности, где им движет его действительность своего существования, тогда как на самом деле, когда столкнёшься с единичным представителем человечества, то сразу начинаешь понимать, как ты глубоко заблуждался насчёт действительного положения вещей и разумного существования человека. Который, как после пяти минут с ним разговора выясняется, живёт не в реальном мире, а в своей иллюзии существования и понимания этого мира. Где ему, по его мнению, все обязаны и должны, и он на многое рассчитывает в отношении не только своих самых близких родственников, но и на ваш счёт (мелочью не поспособствуете). А вот когда нотариусом раскрывается и зачитывается завещание этих его близких родственников, а этот рассчитывающий на многое человек в своей уверенности на этот расчёт не знает равных в кабинете нотариуса, – а там, в кабинете, межу прочим, присутствуют более близкие родственники умершему дяди для этого племянника, – то тут-то к его потрясению и выясняется, в какой иллюзии он до этого момента жил. И его дядя Префект Петрович, совершенно с ним не считался и в упор не видел нужд своего племянника.

А племянник Префекта Петровича, между тем набрал долгов и всё в расчёте на своего дядю, который так его подвёл. И теперь на улице племянника ждёт другая реальность в виде суровых и неразговорчивых людей, а не надуманная им иллюзия с белым кабриолетом.

А вот вовремя познакомься он с господином Орловым, человеком без всякой иллюзии на ваш и кого другого счёт, то он бы вмиг рассеял эту вашу иллюзию, совершенно не подкрепленную юридическими фактами, зиждущуюся только на одних ваших предположениях.

– И с чего вы решили, что ваш дядя Префект Петрович, один из богатейших людей нашего города, вспомнит о вас в своём завещании, когда у него есть две прямые наследницы, дочери Алиса Префектовна и Зои Префектовна? – вот никак не может уразуметь этого племянника Префекта Петровича господин Орлов, всеядный представитель юридического сообщества. А племянник Префекта Петровича, балбес Антон и не скрывает своей глубокой уверенности в этом.

– А ему что, жалко. – Заявляет балбес Антон, на мгновение даже поколебав реалистическую позицию на это дело у господина Орлова, до этого момента и не встречавшего такую крепкую аргументацию своей позиции на чьё-то наследство.

– Даже если вашему дяде, Префекту Петровичу, построившему свою бизнес-империю на разорении людей попроще чем он, в голову такое и придёт, в чём я совсем не уверен, то что на это скажут его прямые наследницы, Алиса Префектовна и Зои Префектовна, которые как я слышал, не особо вас жалуют и далеко от своего папаши в его стяжательском мировоззрении не ушли. – Интересуется господин Орлов у балбеса Антона. А балбес Антон по истине не пробиваем в своей самоуверенности.

– А кто их будет спрашивать, когда я так на дядю рассчитываю. – Балбес Антон прямо ошарашивает господина Орлова, уже начавшего сомневаться в своей квалификации и что может быть, он не поспевает за прогрессом, который собой вносит свои поправки в разумения людей. И, пожалуй, господину Орлову в этом случае не хватит всей своей квалификации, чтобы образумить балбеса Антона.

Но это один из тех исключительных случаев, которые собой подтверждают необходимость существования людей такой профессии как у господина Орлова, кто не отдаст вас на растерзание хмурых людей, а он выступит своего рода предсказателем вашего будущего, которое он предопределит путём своего юридического сопровождения ваших действий на пути к тому же наследству дяди Префекта Петровича.

– А ты балбес Антон не будь олухом, и, прежде чем рассчитывать на такую благотворительность и память о тебе своего дяди, собери побольше информации о его домашних и что на работе делах. – С дальним посылом обратится к балбесу Антону господин Орлов. И если балбес Антон окажется не олухом, кому голову забили всей этой прогрессивной информацией о прогрессивном обществе, где все только тем и живут, что думают друг о друге в терпимом качестве, то он мигом смекнёт, что от него требуется. – И что мне нужно узнать, чтобы это помогло дяде не забыть меня? – глядя через прищур на господина Орлова, скользкого гражданина, задастся вопросом балбес Антон.

А господин Орлов, у кого есть свой интерес и расчёт на богатства Префекта Петровича, где ему ещё ждётся с Алисой Префектовной, особой слишком нервной для обстоятельного с ней разговора насчёт их совместного будущего, на которые наводили её мысли в разговорах с Орловым, уловил понимание балбеса Антона своих насущных задач. И он, приблизившись к нему на то самое расстояние, которое подразумевает конфиденциальность разговора без лишних ушей, тихо так ему говорит. – А ты засунь свой нос в его деловые бумаги. И сделай копии.

А балбесу Антону не нужно больше ничего объяснять, он догадывается, чем это предложение может ему грозить – нос прищемят, как минимум, а голову оторвут, то это уже по максимуму, а может и в самый раз. Но без всего этого ему точно будет не на что рассчитывать, и балбесу Антону, понявшему, что ему кроме себя не на кого рассчитывать, с расчётом на благоприятный для себя исход дела во все эти вмешательства в ящик рабочего стола своего дяди, приходиться принять это предложение господина Орлова. Ну а как там дальше пошло дело, то это нас всех не касается, да и не к месту об этом сейчас говорить.

И так во всём благоразумен и реалистичен господин Орлов, для которого нет большего удовольствия, как наставлять на путь истинный людей на счёт себя и окружающего так иллюзорно заблуждающихся. Ну а так как таких людей очень и очень немало, то, во-первых, он не знает отбоя в клиентах, а во-вторых, это позволяет ему жить на широкую ногу. Да так широко, что он в одиночку с этим делом не справляясь, открыл целую адвокатскую контору, где всем этим делом, вправлению мозгов людей, питающих на счёт себя какие-то иллюзии, и занимались.

Ну а господин Орлов, зарекомендовавший себя ценным специалистом, со временем слегка отдалившись от прямого участия во всех этих делах, теперь вышел на новый уровень – консультацию людей без иллюзий на его и какой-либо другой счёт. А это куда ответственней и сложнее дело, и требует от господина Орлова немалой цепкости и квалификационной умелости – здесь ему нужно было аргументированно доказать, что реальность его клиента куда как ближе реальности их контрагента. Что зато компенсируется большими гонорами и выходом с этими людьми в свет.

Так что то, что господин Орлов со временем стал совсем не чуть-чуть отдаляться от насущных реалий этого мира, а всё потому, что он всё время пребывал в высоких кабинетах людей могущественных, имело все свои основания быть. И то, что он отныне, и как он думал, во веки веков, будет смотреть на окружающий мир и людей его населяющих во своего высока, была для него своя не проходящая реальность. А раз реальность такова, какова она им в своей реальности видится, – а то, что это не иллюзия, то он по десять раз на дню это проверяет, заглядывая в своё электронное устройство, где на него с экрана смотрят большие цифры его счетов, ну и бывает он себя щипает, глазам своим не веря при виде такого своего богатства, – то он и ведёт себя исходя из этой реальности. Где он всесильный и могущественный для окружающих человек, а все вокруг для того и созданы создателем, чтобы быть ему в услужении и полезны в общем.

А если ты не проявишь в этом деле рвение, то господин Орлов и понять не сможет, для чего ты творцом создан и чего ты тут забыл в его консультативном бюро, которое было создано на месте его адвокатской конторы, затем переехало поближе к источнику своего благосостояния, в здание одной могущественной корпорации, и стало там через себя проводить все в своей совокупности сделки этой корпорации. Ну а господин Орлов, не сгущая краски, снимал все гонорарные сливки, став для совета директоров корпорации незаменимым человеком, раз он является одним из основных держателей акций. А отсюда все те преференции, которыми он наделён в этой, одной из многих финансовых корпораций, которые определяют устойчивость человеческого благополучия и жизни, посредством биржевых торгов определяя для человека направление и курс его жизни (сегодня его стоимость и значит ценность такая, а завтра может быть совсем другая).

Впрочем, господин Орлов не самое простое хамло, дорвавшееся до высших ступеней своего благополучия, а он в своих поступках движим человеческой природой и знанием человеческой психологии. – Человеческая природа такова, – вызвав к примеру к себе в кабинет на собеседование претендентку на место в его консультативном бюро, физически и юридически подкованную специалистку, начнёт рассуждать господин Орлов, прохаживаясь по своему кабинету и со всех сторон рассматривая эту специалистку по всякому праву, сидящую в самом центре его кабинета на стуле, – что вы, даже ничего такого за собой не подозревая и совершенно этому не способствуя, подсознательно будете желать мне угодить всячески. Ведь от меня и только от меня, – остановившись напротив специалистки по юридическому праву и претендентки на место в своём консультативном бюро, заглядывая в её умное, при очках и вполне себе привлекательное личико, вот так уточняюще обратился к ней господин Орлов, на этом сделав глубокую паузу.

А она сидит и боится пошевелиться, не без оснований опасаясь того, что господин Орлов сейчас к ней обратится с некой, каверзного характера и пикантного свойства просьбой, а она при этом зная, насколько эта его просьба неприемлема для её внутренней женской сути, вдруг и не зная почему, не сможет ему ни в чём отказать.

А господин Орлов тем временем на неё пристально смотрит и видно по нему, что он отлично понимает все эти затруднения специалистки по юридическому праву. И от этого ему так радостно и весело становится на душе, что он не обращается к ней с этой пакостной просьбой, а ему сейчас более интересней, держа над ней этот Дамоклов меч в виде этой просьбы, подёргать её за нервные окончания.

– Так что давайте будем честны друг к другу, называя вещи своими именами, не строя из себя не весть что и живя какими-то насчёт друг друга иллюзиями. – Продолжая смотреть на специалистку в упор, проговорил господин Орлов, явно на что-то неупотребимое вслух намекая. А специалистка, по чьему всему телу мурашками пробежало, смотрит на внутреннюю поверхность своих очков, до невозможности боясь заглянуть за их пределы. Где её будет ждать неоднозначно её разглядывающий и посылающий многозначительные сигналы взгляд господина Орлова. И ей нужно будет что-то на него отвечать. А вот что, то она это в некотором роде представляет и оттого боится, что с собой не справится и сделает для себя роковую ошибку.

Ну а господин Орлов продолжает давить на специалистку, загружая её голову новыми откровениями. – И давайте вы не будете стесняться проявлять свои истинные чувства приземлённости ко мне, а я за это в свою очередь буду вас поощрять. – Сказав это к побледнению лица специалистки, господин Орлов как бы от неё откланялся, переместившись к своему столу, на который он упёрся задом, продолжая наблюдать за специалисткой. – Но только запомните, – со своего нового места заговорил Орлов, – я иногда люблю подчёркивающий ваше ко мне уважение гротеск. Что это и как он может выражаться, то всё не так уж сложно. Можете целовать мне руки, а можете и в пол кланяться. А если ваше уважение ко мне для вас сверх меры, то я ничего скажу против того, чтобы вы встали передо мной на колени. Но только не при всех. – На этом Орлов замолчал и как догадалась специалистка, то он принялся ждать от неё проявления к нему уважения. А оттого насколько далеко оно у неё простирается, и будет зависеть его решение о приёме её на свободную вакансию.

И как специалисткой ещё понимается, то времени для обдумывания у неё нет и ей нужно немедленно принимать решение. И специалистка, запутавшись в своём сердечном ритме и сумбуре мыслей, уже и не контролируя саму себя, мало что соображая, и не пойми с какими мыслями и решением, задом отрывается от своего стула и тут же в ногах от слабости подкашивается, падая в итоге на пол, чуть ли не к ногам ухмыляющегося сверху господина Орлова. Вслед за этим специалистка приподымает свою голову, смотрит вверх и видит там, направленный на себя полный пакостей взгляд господина Орлов, который так и говорит ей, что он ждёт, не дождётся от неё проявления решительных действий. А иначе, вон она дверь на выход отсюда, где её никто, никто не ждёт. А вернее, ждёт неустроенность в её пошарканной и одичалой от поиска работы жизни.

Специалистка переводит свой взгляд на дверь, ведущую в кабинет господина Орлова, фиксирует на ней свой взгляд и …Стук в дверь ломает всю конструкцию планов господина Орлова, в один момент в лице с дёрганием переменившегося. Где он, быстро сообразив, меняет всю свою диспозицию по отношению к специалистке, и сладкоречивым голосом сейчас же заявляет специалистке, которой он вдруг подал руку, что он ей тут на живом примере продемонстрировал, – за что он просит у неё прощение, – какие бывают страховые случаи во взаимоотношениях между начальником и подчинённым. – И они тем и опасны, что могут неправильно поняты и не верно интерпретированы одной из сторон, посчитавшей себя в чём-то обойдённой. Но мы с вами не находимся в таком обязывающем друг друга служебном положении. Так что такого недопонимания между нами априори не должно возникнуть. Так что на этом наше собеседование окончено. Мы вашу кандидатуру на совете рассмотрим и о своём решении как-нибудь вам сообщим. – На этом закончил своё собеседование господин Орлов в рассматриваемом нами случае, который раскрывает многое о характере и внутренней жизненной сути господина Орлова.

И на этом можно было бы перевернуть эту одну из многих страниц его жизни, но посетитель, тот кто постучал в его двери, оказался более чем дотошным, и он не стал останавливаться на достигнутом, у дверей господина Орлова, по совместительству вице-президента корпорации «Мер и весов», а он открыл дверь без словесного разрешения со стороны вице-президента Орлова, не последнего человека в этом здании корпорации, а практически второго, после президента, и так сказать, застал господина Орлова за этим актом его сердечной близости к налагаемым на него его должностью обязанностям (быть всем нужным) и заодно к нуждам простого человека. Где он не выказал себя бесчувственным человеком, раз он высокий, очень высокий начальник, поручив своим подчинённым разбираться с этим обращением простолюдинки, а собственноручно взялся за это дело, тем самым показывая, что нужды простого человека ему близки и понимаемы. И тут дело не в каком-то там пиаре, где он выказывает близость к простому человеку, чтобы прослыть акулой бизнеса с человеческим лицом, а ему и в самом деле всё это очень близко и в душе цепляет.

Но так всегда бывает, то твои, даже самые чистые помыслы, не всегда как они есть воспринимаются и понимаются. А человек со стороны и само собой со стороны, в фокусе своей субъективности на всё это смотрящий, видит всё это под иным углом зрения, из-за чего он запросто может впасть в ошибку, и всякой там себе глупости и дурости надумать. Типа господин вице-президент Орлов слишком усердно подошёл к этому делу собеседования, которым, если на то пошло и прописано в правилах и должностных инструкциях, должны заниматься специально обученные люди.

И хотя господин вице-президент Орлов всем тут известен своим усердием и чреватым последствиями подходом к исполнению служебных обязанностей служащих корпорации (уж очень он дотошен и любит всякие проверки персонала, а по мнению служащих, докапывания до них), всё это, что своими глазами в кабинете Орлова увидел зашедший в кабинет посетитель, он с трудом может себе объяснить. И хорошо, что этот посетитель оказался понимающим человеком и к тому же с чувством юмора, а то бы он даже не знает, как бы господин Орлов сумел выпутаться из этого очередного, неоднозначно трактующегося вот такими соискательницами места в консультативном бюро Орлова положения.

И этот посетитель с чувством юмора, в свойственной ему юмористической манере интересуется у господина Орлова: Я не помешал?

И хотя ответ на этот его совсем не простой вопрос, а вопрос с подковыркой, очевиден, – ясен пень, помешал, – господин Орлов не цепляется к вошедшему, – ты, бл**ь, почему без приглашения вошёл, – а он, изящно улыбнувшись, говорит. – А разве не ясно. – После чего он даёт понять специалистке по юридическому и больше никакому праву, проявившей себя на собеседовании не слишком сообразительной, что её ждёт дверь на выход, а как только она под внимательными взглядами людей в кабинете покидает его пределы, то Орлов переводит свой взгляд на вошедшего человека и интересуется у него о том, что послужило причиной такого его, без предупреждения, появления здесь.

А вошедшему человеку это крайне удивительно слышать, когда господин Орлов прекрасно знает, что их сейчас там, наверху, в конференц-зале ждёт президент и собрание совещательных лиц корпорации, для подведения промежуточных итогов деятельности и выработки дальнейшей стратегии корпорации, уже который месяц топчущейся на месте в своих балансовых отчётах. Что совершеннейшим образом не устраивает основных держателей её акций, – вы же сами с пеной рта не унимались, заявляя, как вас всё это достало и не устраивает, – и они требуют от руководства смещений акцентов их деятельности в сторону каких-нибудь прорывных технологий. А то скупка активов по демпинговым ценам, слияние и поглощение, уже не дают того эффекта, который от этих инструментов деловой жизни финансиста ожидаешь. Да и в общем, это до омерзения стало скучно и пора бы что-нибудь новенькое придумать.

Ну а то, что такие мысли господина Орлова могут вызвать панику на биржах и звучать отчасти кощунственно, а отчасти революционно, – неужели финансовый мир дошёл до своей итоговой, шариковой, без всяких страз ручки, слома всей денежно-товарной системы, на которой строилось всё благополучие людей-богатеев, – то это уже не так всех волнует, когда в финансовом мире установился кризис мышления. И основная тенденция, которая нынче движет всеми этими людьми, очень близко стоящим к капиталам, то это ожидание чего-то неминуемого, с обязательным крахом всех их и другого человечества надежд. И теперь все эти люди при капиталах, только одним и занимаются – гаданием и предсказанием того, что станет тем спусковым крючком, который вызовет этот крах человеческой ликвидности.

– Несомненно, рыночные пузыри. – Утверждали одни финансовые аналитики, поглаживая свои выпирающиеся животы, чей пузатый вид наводил на мысли о том, чем на самом деле руководствовались эти аналитики в этих своих разумениях.

– А я бы с этим поспорил. – Заявлял в ответ другого качества аналитик при бабочке, но при этом никогда не спорил, а используя в своём лексиконе не проговариваемые обычным языком слова и само собой не понимаемые человеком с самым обычным высшим образованием, лишь разогревал публику и этих аналитиков, кто так разорительно для владельцев всех этих пузырей мыслил. Дальше противоборствующие в своём аналитическом разумении стороны, с глубокой озабоченностью в лице и прямо с каким-то пророчеством в голосе, обменивались нелицеприятными для друг друга прогнозами (а все финансовые аналитики крайне суеверные люди, вечно живущие прогнозами, их составляющие и шагу без них не делающие), выраженными всё теми же специализированными словосочетаниями, которые без специальной подготовки не выговоришь, а уж понять их и сами аналитики не всегда могут, и пытались превзойти друг друга в описании трагизма той ситуации, до которой довели прогнозы и аналитика противной стороны.

– А вас, милостивый государь, ждёт кризис ликвидности! – вот прямо так, как ушатом холодной воды, этим откровением окатывает своего оппонента, финансового аналитика, того, кто раздувает панику, заверяя всех, что пузыри не могут раздуваться до бесконечности (а как же тогда расширяющаяся вселенная), другой аналитик, стройного строения и сразу видно, что завидующего своему оппоненту, у которого если что, то есть жирок про запас, случись завтра это лопнувшее происшествие.

Ну а его оппонент с жирком в животе, терпеть не может, когда в его адрес звучат такие указывающие на его не стройность намёки, что есть дискриминация по умственному признаку. И он, приняв эти слова своего оппонента близко к сердцу, естественно переполняется возмущением, да так сильно, что всех в студии, откуда велась эта аналитическая передача, с прогнозами на будущее финансовых рынков, стало сильно тревожить состояние этого пузатого аналитика. Как всем подумалось, решившего на личном примере продемонстрировать тут всем, как в реальности лопается пузырь накаченный деривативами и пирожными. Так что всем пришлось зажмурить свои глаза, что бы в них при лопании этого пузыря не попало пирожными.

Но этот финансовый аналитик с пирожными внутри себя, справляется с этим своим переполнившим его возмущением, и в ответ даёт совсем неутешительный прогноз для своего худого оппонента. – А я как посмотрю на вас, – заявляет полный достоинств и аналитики аналитик, заставив всю студию и зрителей присмотреться к его стройному оппоненту, – то меня не покидает ощущение, что как минимум вы, уже вошли в рецессию. Которая и настраивает вас на подобный ход мыслей. – И как всеми видится по этому сухостойному аналитику, то всё так, как на его счёт сказал его оппонент. А из этого всего делаются весьма нехорошие для этого сухостойного аналитика выводы – его пессимистического характера прогнозы и аналитика не даёт ему возможности прокормить себя и значит, она может считаться деструктивной.

А вот по его не такому стройному оппоненту сразу скажешь, что его позитивное мышление на будущее рынков, хоть и не без своих закидонов в сторону временного схлопывания и пуганья инвесторов раздутостью рынков, – обещание рисков мотивирует вкладываться рядового инвестора, кому тоже нужен свой адреналин, – куда как прибыльнее, чем обещать невесть что.

Между тем господин Орлов обо всём этом вспомнил (что его ждут) и, взяв со стола приготовленную для него папку с конфиденциального характера документами, собрался было принять приглашение этого вошедшего к нему человека, являющего, как можно уже догадаться, доверенным ему лицом, но заметив по его лицу увлечённость некой запавшей ему в голову мыслей, согласно своему разумению мигом сообразил о чём он может думать, а как всё это понял, то задался к нему вопросом. – И что так смотрим? – Ну а так как этот его вопрос был больше риторического характера, то Орлов не стал ждать ответа на него, а сам на него ответил.

– А что так тебя удивляет. – Усмехнулся Орлов. – Такой уж я человек обстоятельный, несколько мнительный и добросовестный, если рассматриваемое мною дело касается рабочих моментов. И если это дело требует моего собственноручного, личного участия, – а бывает так, что без субъективности взгляда на дело никак не обойтись и не решить возникшую проблему, – то я не постесняюсь и не побоюсь запачкать свои руки, чтобы найти приемлемое для всех решение. Плюс я человек совершенно недоверчивый ко всей этой прогрессивной, научно-технической мысли, которая помяни моё слово, когда-нибудь человечество доведёт до своей ручки, точки сингулярности. Ну а тогда даже подумать страшно, что всех нас ждёт. Да ты вспомни к чему привело использование нами передовых технологий в деле кадровых решений. Когда мы в качестве, хорошо, что ещё эксперимента, кадровика человека, отвечающего за кадры, заменили считывающей машиной.

А вот об этом доверенному лицу господина Орлова можно было и не напоминать. Он как и все люди в корпорации, чей код допуска до конфиденциальной информации был практически без ограничений (здравый смысл это единственное ограничение не дающее ему право совать свой нос куда не следует – а вот следовал ли он этому правилу, то никто об этом не знает кроме него), обладал этой, со временем засекреченной информацией. Где неспокойные умы из руководства, те, кого, скорей всего, не устраивали кадровые решения той части руководства, кто отвечал за эти кадровые решения, сумели-таки продавить решение об использовании искусственного интеллекта в деле собеседования претендентов на вакансии. Где в итоге и выяснилось, что человечество ещё не готово к такому насчёт себя категорическому суждению со стороны бездушной машины. А человек, как бы он не преуспел в деле обездушивания себя, всё-таки до конца ещё не сумел выветрить из себя эту жизненную душевность, которая и не может принять всё то, что на его счёт настаивает принять этот автоматический механизм, чьи понятия и рассуждения насчёт качественного потенциала человека строятся на основе заложенных в него алгоритмов и схематичных планов.

И хотя этот роботизированный вариант представителя кадровой службы был беспристрастен, неподкупен, его никак нельзя было смутить возможностью обвинить в субъективности его взглядов на отдельные части претендентки на вакансию, – а по этой причине, под давлением самой свободолюбивой части человечества и было принято решение использовать этот кибернетический организм на этом поле человеческой деятельности, – и делал свои выводы без всяких двусмысленностей, прямо указывая на недостатки претендента на вакансию, – недостаточно умственно развит, просто идиот, а не пошёл бы ты в другое место трудоустраиваться дворником, – это всё в своей совокупности вдруг не устроило практически всех.

И что удивительно, так это то, что больше всех выражали недовольство те, кто как раз ратовал за использование этого автоматического устройства, чьи взгляды на них, как оказывается, ничем не отличаются от тех шовинистических и дискриминационных взглядов тех людей при кадрах, от которых они хотели отгородится с помощью этой техники. И что самое плохое для них, так это то, что против техники не выдвинешь иск за её столь ненадлежащие взгляды на себя. Правда, виновные всё же были найдены. Ими оказались программисты, кто отвечал за внутреннюю начинку этого устройства. Ну а так как кроме них никто в этих микросхемах не разбирался, то было решено отложить до поры до времени использование искусственного интеллекта в этой области человеческой коммуникации.

– Пусть уж лучше по старинке нас дискриминируют. Здесь за нами хоть остаётся право на последнее слово. А с этой машины и взять нечего. – На этом и порешили с этим искусственным интеллектом те представители из руководства, кто в начале ратовал за использование этого искусственного интеллекта, а затем как только поняли, что он лишает их всех преимуществ дискриминационного порядка, за которые их все уважали и страшились, то и отправили его на доработку. – Пусть ему там в микросхему впаяют уважение к человеку, невзирая на его пол и образование. А то, понимаешь ли, вздумал разделять человека по категориям. Не устраивает его, видите ли, что претендент на вакансию человек малограмотный и никогда не работал. А может он человек весь из себя хороший, а это отчего-то им не учитывается. Перед машинами все люди равны и нечего тут из себя строить и не пойми кого. – На этом и порешили те люди из руководства, кто всегда за справедливость.

Между тем доверенное лицо господина Орлова вернулся к настоящему, господину Орлову, ждущему от него понимания, и озвучил своё видение происходящего. – Риски не оправданы и не соответствуют выходному результату.

– А я не сомневался, что ты так скажешь. Не человек, а робот. – С горечью в голосе заявил Орлов, выдвигаясь на выход. Где он, подойдя к двери, остановился, посмотрел на своего доверенного человека и спросил его. – Вот скажи мне, дорогой мой человек, Семирамид Петрович, а ты-то что знаешь о всех этих рисках. Когда ты так постно смотришь на окружающее и как мне известно, не принимаешь никакого деятельного участия в его жизни.

– Я женат, Андрей Викентьевич. – Одёрнувшись в лице, сухо произнёс Семирамид Петрович, доверенное лицо господина Орлова.

– Я знаю. – Ответил господин Орлов, выдвинувшись на выход из своего кабинета. Ну а дальше он своей незамысловатой дорогой на самый верх, где находился конференц-зал, в котором и проводятся все эти заседания самых важных и значимых людей корпорации.

Ну а собирались здесь все эти важные и значимые люди для того, чтобы, так сказать, создать знаковые предпосылки для дележа этого мира, как это им будет в своей расчётливости удобно сделать. Но одно дело собраться все вместе и при этом в одном месте, и даже уже собраться поделить этот мир, а другое дело сложившаяся конъюнктура рынка, никак этого прямо сейчас не позволяющая сделать. И вообще в мире многое складывается не так, как хотелось бы и позволяло без особых затрат совершить эту сделку по разделу мира, а многое в этом мире стоит с противоположных позиций на эту их позицию по разделу мира.

Где главное против, это другие представительные и значимые люди, также собравшиеся в одном, но в другом месте, и собравшиеся поделить по своему разумению этот мир. И эти люди не менее собранней, чем эта группа людей, и у них в наличии имеется не меньше инструментов для проведения в жизнь этой своей политики. И что, наверное, самое трагичное из всего этого, так это то, что эти собранные люди никак не сговорчивы и они не желают ни при каких обстоятельствах отступать от своей точки зрения на этот делёж.

И всех их, что уже не подлежит обсуждению, ждёт жесточайший торг насмерть, со своим убыванием. Где оставшиеся в живых знаковые люди, и может быть ещё при средствах и инструментах влияния, в количестве, которое позволит им прийти к мировому соглашению друг с другом, наконец-то, сумеют этот мир поделить.

А пока что всё движется не спешным образом, с переброской мяча на сторону соперника. Ну а как всё это происходит, то тут ничего необычного, самым рутинным способом: совещание со скрипом ручек, поверхности кресел под задами заседателей и в нервных случаях зубов. Где докладчик, стоя у настенного экрана с наглядными материалами и графиками на нём, докладывает, а все остальные в пол уха его слушают, что-то у себя в голове высчитывая и мотая мысли на свой ум.

Ну а какая же причина на этот раз всех этих важных и значительных людей здесь всех вместе собрала? То если не вдаваться в свои детали и частности, то больше, конечно, недовольство ходом дел держателями основных пакетов акций корпорации, а уж всё остальное, как решение сиюминутных проблем и выработка стратегии развития корпорации, то в этом держатели акций мало что понимают и поэтому сразу же требуют голову им тут не морочить и немедля, бл*, перейти к делу – к своему подотчёту.

И если итоговые цифры им не нравятся, а они всецело на управляющих их активами людей рассчитывали и не так как им вздумается, то они с грозными лицами могут сделать и оргвыводы, переголосовав и выбрав другого управляющего для своих вдруг обесценившихся активов. И здесь третьего, как до сегодняшнего собрания всем им казалось, не дано. Если все в плюсе, то ты всех устраиваешь и продолжаешь наслаждаться жизнью председателя совета директоров, ну а если квартальный отчёт указывает на минус в балансе, то у всех акционеров начинает чесаться на твой пропащий счёт и почему бы не компенсировать им убытки за твой опять же счёт.

Но на сегодняшнем заседании совета директоров вдруг выясняется, что их корпорация не в плюсе и не в минусе, а стоит на всё том же месте и не двигается ни в одном направлении, что и квартал назад, а это наводит акционеров и директоров на никакие мысли. Они так сказать, не могут определиться, в каком направлении мыслить и что насчёт всего этого думать. Они ведь привыкли только в двух направлениях думать, где для каждого направления заготовлен свой алгоритм ответных действий. А тут им предлагается некая точка отсчёта, и не пойми чего, и в какую сторону, которая требует от них чуть ли не экспромта в мысленных действиях, чего они, привыкшие мыслить привычными схемами и программами действий, и разучились делать.

– Мы должны определиться и понять, куда наш корабль движется, – ко всем тут задаётся странным вопросом Иван Павлович, прямо ввергая всех членов совета директоров в умственный ступор. – Что это за ещё корабль такой? Какого он водоизмещения и крепко ли держится на воде? Так же хотелось бы знать, кто на нём капитан и как там насчёт провианта? Ну а мне, в частности, хотелось бы знать, хватит ли на всех спасательных шлюпок или на крайний случай жилетов? – нервно и волнительно дёргаются подбородки членов совета директоров, почему-то очень уверенных в том, что их корабль обязательно ждёт катастрофа, со своими неизменными последственными действиями, дракой за шлюпки и жилеты, которых, как всегда в таких случаях бывает, на всех не хватает.

И единственное, что держатели основных пакетов акций могут на это всё ответить: так это прямо, без всяких фигурных инсинуаций в виде упоминания всех этих спасительных кораблей в виде ковчега, спросить у сегодняшнего руководства, что оно предлагает делать в этом инвестиционном случае, когда стартовая позиция находится на исходной точке. А сами при этом взглядом упираются в эту исходную точку и пытаются рассмотреть в ней для себя нечто значимое (может быть и тот самый спасительный ковчег).

Ну а руководство корпорации, в лице его президента Ивана Павловича, с таким же интенсивным упором смотрит в эту точку, пытаясь выяснить для себя её внутреннюю структуру, на основе которой будет разрабатываться дальнейшая инвестиционная стратегия корпорации. И только один господин Орлов себя чувствует относительно всех не так зациклено на одной проблемной точке и целеустремлённо. А он отстранённо на всех, со знанием дел всех этих людей вокруг смотрит, и ему по большому счёту скучно и неинтересно на всё это смотреть, когда всё обо всех тут знаешь, и главное из этого знаешь, что от них ничего нового не стоит ожидать. И оттого, наверное, господину Орлову так невозможно себя сдержать зевается.

Ну а зевание на людях, да ещё так сладко и не с прикрытым рукой ртом, всегда очень заметно для окружающих людей. И как бы эти люди не были интеллигентны и с культурными на счёт себя мыслями, они всё равно ничего не могут поделать против своей внутренней, полной зависти природы, и сами начинают вытягиваться в лицах, в огромном желании так же сладко, с прикрытием глаз зевнуть.

И хотя это серьёзное заседание акционеров в своей повестке дня не предусматривало такой умственной разминки, да и не все здесь поймут такое твоё направление мыслей в сторону зевания на твои инвестиционные дела, отчего-то многим пришлось себя крайне сдерживать от такого самовыражения себя, щипая себя за ногу. А вот Иван Павлович, президент корпорации, по уважительной для него причине, – он в этот зевающий момент находился на ногах, у стенда с информационными материалами, – не смог себя уберечь и противостоять этому провокационному на себя давлению своей человеческой природы, со своим стадным чувством подражательства, и взял, да и зазевался.

И при этом он определённо был застан врасплох этой зевотой, раз не успел ни отвернуться, ни прикрыть себя рукой. А как только понял, что ему этого не прикрыть, то выпустил мышцы своего лица на волю рефлексии и так в зевании закатился, что увидевшие всё это участники этого заседания, даже испугались на мгновение за свои инвестиции, которые этот Иван Павлович, имея такой размах в глотке и явно, что и аппетит у него хороший, запросто может проглотить в своей неуёмности рационального мышления.

И хорошо, что Иван Павлович быстро сообразил, что в этом зевающем деле всякая задержка может привести к непредсказуемым кроме ответной зевоты результатам. Ну а чтобы люди не сильно на всё это демонстрируемое тобой отвлекались, нужно перевести их внимание в сторону источника возникновения этого отвлечения – к господину Орлову.

– И что всё это значит? – обратился с вопросом к Орлову Иван Павлович, как будто он и так не знает.

А сама по себе зевота, это не просто твоя физическая рефлексия на совокупность внешних и внутренних факторов, за что её часто и принимают там, – этот человек глубоко мыслит, – где живут приземлённой, бесхитростной жизнью, и большого значения не придают скрытным знакам и посланиям, а вот здесь, в этом мире недоговорённостей, недомолвок и в той же умалчиваемой степени определённости, всякая мелочь имеет своё значение и знаковость. И этот зевок господина Орлова, кто слыл за человека незаурядного ума, – он сделал головокружительную карьеру, от финансового аналитика до вице-президента, и к нему не только прислушивались, а и приглядывались, явно чего-то опасаясь (и вот тут-то и раскрывается интерес Орлова к дяде племянника, кто владел немалой долей акций корпорации), – и ничего просто и за просто так не делает. И эта его зевота так прилюдно продемонстрированная, явно что-то да обозначает. А вот что, то это и предстоит всем тут разрешить.

При этом зевать вот так демонстративно на таких вот собраниях не каждый себе может позволить. Что указывает на то, что господин Орлов занимал одно из самых высоких положений в этом финансовом мире, среди людей с глобальными мыслями насчёт современного миро-построения, где без своей иерархии не обошлось.

Так на самой первой и низшей ступени этой иерархической лестницы, человек себя осознавший не простым человеком, а много чего могущий, склоняется к тому, чтобы чихать на всех и на этом он будь здоров живёт. Далее, при продвижении им к вершинам управления, он каменеет лицом и мыслями, и перестаёт понимать всех этих людишек, мельтешащихся у него под ногами. Ну а если ты человек всё-таки незаурядного ума, то ты на этой ступени своего развития не остановишься, и встряхнёшь с себя всю усталость и незыблемость своего миро положения, и пойдёшь дальше в своём, как минимум, самовыражении. Где вот такая скучающая зевота, а никак не сонная, как могли бы подумать поверхностные и приземлённые умы, есть проявление твоей умудрённости жизненным опытом, не без своего перенасыщения знаниями всего и вся. Меня, мол, уже ничем не удивишь, я всё это уже слышал и знаю, к чему всё это приведёт.

А вот к чему всё это приведёт, многим здесь на собрании людям совершенно невдомёк (кроме само собой Орлова), вот они и начинают не сводить своих взглядов с Орлова, который явно что-то такое важное знает, что всем может грозить в будущем, или по крайней мере, он сумеет с прогнозировать эту беду. Ну а то, что всех их людей при финансах ждёт непременно беда, то это даже не обсуждается, когда они привыкли жить в стрессовых ситуациях ежедневно, – ведь капиталы нужно сохранить и приумножить, а это уже большой стресс, – и ничего другого не ожидают хотя бы ещё потому, что именно ставка на беду, а лучше, конечно, на глобальную, приносит наибольшие дивиденды. И им лишь одно нужно угадать, в какой области человеческой жизни ожидается катастрофа, чтобы сделать в эту область жизнь свои вложения.

– Да вот есть у меня мысль, со своими параллелями. – Вальяжно развалившись на стуле, покручивая в руках ручку, под внимательными взглядами людей вокруг заговорил Орлов. – Если взмах бабочки в Токио иногда может вызвать дождь в Нью-Йорке, то, чем я хуже её. А если этот так, в чём я нисколько не сомневаюсь и если будет нужно, то я готов это обосновать с помощью теологических инструментов, то вот эта моя зевота, чем не основание, если не для дождя в Нью-Йорке (с этим делом и бабочки справляются), а скажем так, для чего-то более глобального. – Господин Орлов на мгновение задумался и, вдруг озарившись во взгляде, выдал такое, что сразу никто тут и не понял. – Например, для апокалипсиса! – чуть не подскочив с места, громко заявляет господин Орлов, в тоже мгновение вогнав всех находящихся здесь в конференц-зале заседателей в свой умственный, наполненный тревожностью мыслей ступор. Где самым распространённым вопросом вставшим колом в головах всех этих инвесторов был: Что он этим хочет сказать?! Неужели, нас всех ждёт чёрный понедельник, с катастрофическим падением рынков?!

Правда были и такие, кто смотрел на всё более шире, и они, задавшись вопросом: «А может торнадо прямо в самом городе, раз он упомянул бабочку?», посмотрели в панорамное окно, которое ограждало этот конференц-зал от уличного пространства на этой высоте поднебесья. А там вроде бы ничего такого не наблюдается, но всё равно не утешает этих людей, уже уверивших себя в том, что точно будет буря.

И хотя господин Орлов совершенно ни у кого не вызывал доверия, что, в общем-то, было свойственно всем этим, инвестиционного образа мыслей людям, где единственным, чем они не могли похвастаться, потому что не имели этого у себя в наличие, так это доверительностью отношений с окружающим миром, где даже и к самому себе часто не было никакого доверия («Слабохарактерный и малохольный ты, Гриша, – обращался к примеру один из этих инвесторов к самому себе, – ведь дашь же слабину, если тебя в не трезвом виде о чём-то попросит девушка, сама сладость и желание. И не сомневаюсь в этом. – Всегда честен с самим собой этот Гриша, вынужденный признать в себе всю эту слабохарактерность»), всё же в таком деле, как инвестирование, нужно быть чуть-чуть ипохондриком и нельзя быть в чём-то до конца уверенным. Ну а то, что к Орлову нет никакого доверия, то это из той же пьесы.

Так что вполне вероятно, что на этот раз Орлов не от делать нечего нагнетает на них не уверенности и проявляет пессимизм, что ему всегда было свойственно, а для всего этого пессимизма есть все свои основания быть – вон какая во всём финансовом мире стагнация и все ведущие финансисты, скрепя зубы начинают признавать, что прежняя система финансового сосуществования идёт к своему слому и у них не осталось уже никаких инструментов, чтобы как-то повлиять на волатильность рынков и выйти в плюс. В общем, все упёрлись в невидимую стену и не знают, что дальше делать. А может у Орлова есть какой-то инсайд, о котором он так по своей глупости проболтался. И всем сейчас впору думать не о своих прибылях, а о том, как бы сохранить то, что у них есть и на чёрный день отложено в домашних и банковских хранилищах.

Ну а как только эта мысль пришла в голову всем этим инвесторам, людям всегда очень отзывчивым к разным страхам и опасностям для своего благосостояния (они все были отчасти параноиками), то тут-то их мысль заработала в этом направлении своей подготовленности к этому катастрофическому событию и своему спасению.

– Золота по моим расчётам на первое время должно хватить. – Быстро сообразил на счёт возможных катаклизмов на рынках и глобальных катастроф в человеческом плане всё тот же Гриша, человек с большим воображением и хитростью мышления насчёт своего спасения на этом и на том свете. Где для спасения на этом свете он больше рассчитывал на свои вложения в физические ценности, а на том свете он рассчитывал на свои обширные связи, которыми он обзавёлся на этом свете. А так как он никогда не клал яйца в одну корзину, а это в его случае значило, что он на всякое своё попадание в будущем рассчитывал, то он обзавёлся связями из разных слоёв человеческой жизни. Так что попади он в рай или ад, то и там, и там, у него будут знакомые, кто за него слово замолвит перед теми, кто там всё за всех решает.

– И что вы, Григорий Пантелеймонович, можете за себя сказать? – обратится к нему с вопросом Пётр из небесной канцелярии, пытаясь путём невинного слова подловить Гришку на его гордыне и самолюбии. А Гришка ещё в чистилище навёл справки у людей знающих, что здесь как и почём. И Гришка само собой не ловится на эту ловушку, и он с видом человека ко всему готового, смиренно говорит. – А что я могу о себе сказать, кроме одной нелепости. А вы, если вам это насущно нужно знать, пойдите и спросите у людей здесь уже определённых своим благочестием, проявленным ими при земной жизни, что я за человек такой. И достоин ли я райской жизни.

Ну а Пётр, конечно, всяких людей и людишек на своём посту повидал, и знает все их хитрости и на что они готовы, чтобы попасть в рай (на самую подлость и обман). И Пётр крепко так посмотрел на Гришку, и многозначительно ему так сказал. – А мы спросим. Думаете, что не спросим. – А Гришка молчит и ничего не отвечает, понимая, что этот придирчивый ко всякому греху в тебе и погрешности Пётр, – как будто и сам без греха сюды попал, – только и ждёт от него ответных возражений. Ну а Пётр, видя, насколько тёрт этот калач Гришка, заходит с другой стороны к нему. – И кто за вас слово может замолвить, а может быть и во всеуслышание заявить?

Ну а Гришка для виду немного подумал и с долей преждевременной расслабленности (что поделать, Гришка часто заносчив и поспешен) ему говорит. – Знаете, я не буду собой выказывать затруднения для жизни людей простых, а сразу обращусь взглядом в сторону того, кому на роду было написано не быть равнодушным к человечеству человеком. Позовите папу Григория, моего тёзку.

А Пётр, всё это услышав и не пойми от кого, на мгновение и дар речи потерял. Ведь он самый первый из списка пап папа, и он всех наперечёт пап знает, так как сам их в списках на этот престол утверждает, – бытует такое утверждение среди вот таких пап, – и ему как-то неслыханно слышать, что у пап есть мирские дела с каким-то мирянином, хоть и претендующим на место в раю. А за такое его панибратство с папой, где он посмел оттесать его тёзкой и вовсе убить его мало (но за такие дела преследуются в раю и поэтому такие методы приведения в чувства ослушников не приветствуются). И понятно, что Пётр тут начинает выдумывать всякие препоны для Гришки, вознамерившегося такие вещи заявлять. И Пётр хитро так, через прищур глаз посмотрел на Гришку и спрашивает его. – А какого такого папу Григория вам позвать?

А Гришка и не понимает в чём тут заминка, видя во всём этом препирательстве Петра его язвительный и привередливый характер. Я, мол, пострадал за это место на небесах, а всему этому люду, для того чтобы попасть сюда, теперь и ничего делать в особенности и не нужно. Не пакости по большому, и в общем, всего этого достаточно, чтобы тебя наверху, в раю, ждали. Вот он и старается максимально осложнить проход в рай людей, всю свою жизнь старавшихся не навредить человечеству, не слезая со своего дивана, испытывая тяготы такого своего местожительства, глядя с утра до ночи телевизор.

– Самого последнего. – Заявляет Гришка. И тут же ловит на себе полный радости взгляд Петра, как понимается Гришкой, ничего ему хорошего не сулящий. Что сейчас же им и выяснилось. При этом в такой словесной подробности, что Гришка охренел от такой иезуитской хитроумности этого Петра (а то, что Гришке на ум начали приходить такие им неизвестного качества слова, то всё объяснимо тем, что с кем пару минут пообщаешься, то этой гадости от него и наберёшься).

– А разве вам неизвестно, – чуть ли неоткрыто усмехается этот Пётр, – а скорей неизвестно, чем известно, – делает он оговорку и озвучивает то, что хотел сказать, – что последний, по вашим словам, Григорий, Григорий XVIII, не есть папа, а он признан за антипапу. – И Пётр на этих словах не удержался оттого, чтобы с победоносным видом посмотреть на Гришку. А Гришка, охреневший от такого бюрократизма небесной канцелярии, готовой на всякие несусветные выдумки, чтобы не допустить человека заслужившего своё место в раю до своего места, – они вообще охренели тут от безнаказанности, для них уже папа не папа, а какой-то антипапа, – в сердцах плюнул под ноги Петру и решил пойти прямиком в ад, где, скорей всего, таких препон для попадания туда нет.

Но как ошибался Гришка, уверовав в открытость для каждой заблудшей души этого адского места, где по его наивности думалось, нет всей этой бюрократии и можно быть откровенно честным со всеми. А там, как им по прибытии в это смрадное даже на входе место выясняется, ждёт точно такой формализм при встрече, бюрократический взгляд и не пойми кого на входе, и даже обращённые к нему вопросы несут в себе всю ту же содержательную направленность и внутреннюю демагогию.

– Значит, решили, Григорий Пантелеймонович, что вам у нас самое место? – интересуется этот чёрт в очках на входе. А Гришка и не собирается кривить душой и врать, когда он можно сказать, оказался у последней черты. И ему желается быть во всём откровенным. – Это не я решил, – заявляет Гришка и кивнув головой вверх, добавляет, – это им так посчиталось проще.

– Вот как! – с долей удивления сказанул чёрт в очках, переведя свой взгляд с верху на Гришку. – И что их в вас не устроило? – интересуется чёрт в очках.

– Моя внутренняя конституция и знания. – Откровенно заявляет Гришка.

– Знания?! – опять удивляется чёрт в очках. С чем и спрашивает Гришку. – И что это за такие знания, что вас не берут в рай?

– Да знаю я всё про их богадельню, – заявляет Гришка, – ну и заодно людей из рода пап, которые как вдруг выясняется, и не папы вовсе, а какие-то антипапы. – Ну и понятно, что чёрт в очках смущён всеми этими заявлениями и знаниями таких выдающихся людей этим Гришкой, с виду и образом мыслей вроде как для их места самый подходящий, но как тут выясняется, имеющий в себе червоточину, не дающую ему полностью морального права требовать для себя беспрепятственного прохождения в их обитель греха. И чёрт в очках говорит: «Одну секунду», и скрывается за внутренними дверьми его кабинета, где и велось это собеседование с Гришкой.

Ну а Гришка и не сомневается в том, что вновь будет обманут. И не только во времени, но и в надеждах. Что так и произошло, когда этот чёрт в очках вернулся в кабинет не через секунду, а где-то через полчаса, в сопровождении странного типа с козлиной бородкой и при рогах.

– Вы, Григорий Пантелеймонович, наверное, уже догадались, кто я? – совершенно для Гришки непонятливо улыбаясь и вот таким образом настаивая на своей знакомости, заявляет этот тип с бородкой. А Гришка, ни смотря на то, что этот тип ему кажется своей физиономией знакомым, и понятия никакого не имеет, кто он таков. А вот так признавать его за человека ему знакомого, с кем он, может быть, состоит в приятельских отношениях, Гришка не привык и не собирается делать.

– Сатир, что ли? – Гришка своим вопрошанием прямо коробит всё лицо в оспинах этого типа с бородкой. Но он, тем не менее, сдерживается от переполнившего его возмущения с помощью наступа своей ноги на ногу этому чёрту в очках, в момент заткнувшегося в своей улыбке.

– Я вижу, что вы, Григорий Пантелеймонович, человек пытливого склада ума. Что для нашего хозяйства самое то. Но ваши попутные знания всех этих знаковых людей, не дают нам права губить в нашей глубинке ваши перспективы на будущее. И по нашему душевному измышлению, мы приняли решение, отправить вас назад, в свет. – Гнусно улыбаясь в лицо Гришке, заявляет этот гражданин неизвестной для Гришки конструкции. Отчего в Гришке, так уставшего с долгой дороги и в ногах, – а то, что он летел под горочку, нисколько не умаляет его трудности в преодолении этого пути, – озлилось всё внутри на этого гражданина бюрократического мироустройства. Для которого сердечного признания и слова мало, а ему поди что нужно предоставить на каждый свой грех справку на бланке строгой отчётности, и чтобы там была круглая, а никакая другая печать.

И в Гришке всё так возмутилось на этого гражданина бюрократической наружности (все они козлы), что он подскочил с места с кулаками наготове и заорал. – Ах ты, формалист чёртов?! Да я тебе сейчас покажу, где раки зимуют. – И только он так возник против бюрократизма и проволочек, как, раз, и он опять в кабинете небесной канцелярии, перед лицом всё того же Петра, явно не ожидавшего его вновь увидеть и оттого чуть не упавшего со своего стула.

А Гришка хоть и взлетел так для себя неожиданно и стремительно обратно, на этот раз не растерялся. И он, прежде чем, огорошить Петра своим заявлением: «Чё, не ждал?!», сообразил заглянуть в лежащие перед ним бумаги. Где многое для себя, за других людей, и в частности за этого Орлова и понял – чтобы попасть в эти небесные чертоги, нужно быть званым. А почему так это решил Гришка, то всё очень просто. Он на лежащем перед Петром листке прочитал: «Андрей первозванный». А как только он это прочитал, то его пробило этим догадливым озарением. А также ещё тем, что этот Орлов, типа Андрей первозванный, судя по его имени, определённо что-то такое знаковое знает, что его приведёт сюда, в эти небесные чертоги в скором времени, а вот всех остальных, будет и не пойми что ждать. Так что нужно к нему прислушаться и постараться из него выудить эту необходимую для понимания будущего информацию.

Правда, Гришке, а точнее Григорию Пантелеймоновичу, совершенно не удаётся сосредоточиться на своём внимании к Орлову, а всё потому, что он человек увлекающийся, и если ему в голову какая-то мысль зашла, то он пока с ней не разберётся, то ему сложно быть внимательным. Ну а сейчас он занялся подготовкой к своему спасению. Где на пути к нему сделан только первый шаг: прикуплено на первое время золота два пуда. А этого, по разумению Гришки, явно недостаточно, чтобы спастись и прокормиться, когда в этом апокалиптическом будущем, которое им всем тут предрекает Орлов, нет чётких критериев истины, то есть не установлена система ценностей и непонятно будет, что почём торгуется.

– Надо будет закатать побольше банок с разносолами, а не губу, как привык. – Остановился на этой мысли Гришка, вдруг вспомнив свою докапиталистическую молодость, где он не был ещё настолько оторван от земной жизни и ещё что-то делал руками, а не жил в расчёте на чужой ручной труд и глупость человеческую. И Гришка в этот момент откровенности позволил себе самокритику, чего он давно по отношению к себе не позволял. – Только они в трудные времена и спасут, а не какая-то валюта, и не пойми со временем, что это за слово такое. Хм. – Усмехнулся про себя Гришка и, вдруг наткнувшись на обращённый в свою сторону потный взгляд банкира Немировича, человека невыносимого во всём для Григория Пантелеймоновича, терпеть не могущего людей с потными взглядами и мыслями на тебя и твою действительность, закипел в его адрес злобными мыслями.

– Закатал губу, – глядя на Немировича, злобно ему в мыслях ответил Гришка в ответ на его предложение, немыслимое для тех условий своего пребывания (апокалипсиса), в которых себя сейчас мыслил Гришка, – мильон мне предлагать за банку закатки. А вот это ты видел! – было сунул дулю под нос Немировича Гришка, но быстро одёрнул руку, видя в раскрытом рту Немировича агрессию против его дули, где он намеревался откусить ему палец совсем не со зла, а от голода.

А это всё ещё больше укрепило Гришку в решимости сегодня же взяться за это дело, закрутки банок с разносолами.

А в кабинете между тем идёт своё мысленное движение. Где Иван Павлович обратился со своим мнением к Орлову.

– Хочешь сказать, что твоя зевота не просто рефлекторный дыхательный акт, а это некая причина, созданная из неких внутренних соображений природной сущности сегодняшней ситуации. И она посредством тебя отправленная в мир, через цепь взаимосвязанных явлений приведёт какую часть мира, а может и весь мир к некоему знаковому событию. Здесь зевнулось, а на другой стороне земного шара откликнулось. – С долей иронии в лице и словах, вопросил Иван Павлович. А Орлову не только не смешно в ответ, а он совершенно не видит, над чем тут можно иронизировать.

– Как минимум, это не исключается человеческой природой и существующим миростроением. – С полной серьёзностью во всём себе заявляет Орлов. И все его слушают и при этом его слова не вызывают недоверие, а ему почему-то хочется верить. – И отчего-то фигуральная аналогия с чиханием на одной стороне земного шара и ответный насморк у всей планеты, у вас никогда не вызывала желание иронизировать. А ведь между тем, вы, откликнувшись на этот мой посыл, сами запустили эту цепь неотвратимости. И теперь, чтобы вы не делали, её невозможно остановить, пока она не дойдёт до своего следствия и замкнёт свой круг.

– И чего нам всем ждать от вашего зевка? – интересуется Иван Павлович, как всеми понимается, до чего же упрямый и упёртый тип. Его Орлов так обстоятельно, с прямыми доказательствами пугает, а ему хоть бы хны, и он не ведётся на все эти его посылы. – Знамение ему подавай. – Догадались многие из находящихся в кабинете людей, зная консервативность мышления Ивана Павловича, которая, бывало, дорого им стоила, когда он отказывался прислушиваться к современным веяньем в деле монетарной политики.

– Я уж как-нибудь, по старинке обойдусь, вкладываясь в золото, – совершенно никого не боясь и, не стесняясь, Иван Павлович смело так не скрывал своего ретроградства, – а все эти слепые трасты и офшоры оставьте для себя.

А что спрашивается, есть знамение в их финансовом мире? Это, если не инсайд, то что-то вроде этого. Где лицом, продающим, а может из мстительных, справедливого характера побуждений выдающим вам эту информацию, является не кто-то изнутри той самоорганизации людей, которая влияет на курс и движение рынков, – либо к схлопыванию, либо к их разрастанию, – а этим лицом может быть и не лицо вовсе, а какая-то внешняя управляющая этим миром структура, та же природа, которая с помощью своих знаковых сигналов (тайфунов там или землетрясений) предупреждает человечество о таком надвигающемся природном катаклизме, от которого уж точно никуда не спрячешься в этом полным людей городе, а уж насчёт функционирования всех этих бирж и рынков, точно не стоит заводить речь на время вдруг разбушевавшегося всемирного потопа, или землетрясения. А может и до того времени, пока люди вновь для себя не придумают увлекательное для себя занятие по перемещению материальных средств с помощью нарисованных бумажек.

– Чего ждать? – многозначительно так переспрашивает Орлов. Затем с видом человека много знающего и столь же много скрывающего, обводит взглядом присутствующих в кабинете людей. Где он на некоторых лицах делает фиксируемые всеми остановки, что немедленно вызывает у всех, в том числе у того человека, на ком остановился взгляд Орлова, вопросы: «Что, чёрт возьми, он в нём (во мне) увидел?». После чего Орлов оставляет этого человека в глубоком на свой счёт заблуждении, – что, чёрт возьми, я о себе знаю такого, что может представлять для всех огромный интерес, – и в итоге добирается до Ивана Павловича.

– Отклика. – Заявляет Орлов. Чего само собой недостаточно для всех здесь находящихся людей, и они ждут от Орлова объяснений.

– Может поясните. – Интересуется Иван Павлович, сейчас выступающий общим рупором всех здесь находящихся людей.

– Отчего же не пояснить, поясню. – Говорит Орлов. – Человек во всём реакционен, от слова рефлексия. И его зевота, есть всего лишь его рефлексия на некие внешние обстоятельства. А вот на какие, то если вы пораскинете своими мозгами, то в момент сообразите. – И, хотя Орлов в этом своём заявлении, можно предположить людьми без задней мысли мыслящими, предположил у людей находящихся здесь, в кабинете, наличие мозгов и значит ума, а людьми не так поверхностно мыслящими было предположено совсем другое, – он, падла, на что тут намекает, – никого из них не устроил этот ответ Орлова, и не пойми с какой стати, понадеявшегося на их изобретательность ума. Нет уж, если хочешь что-то сказать, то доводи до ума свою мысль, а иначе мы имеем полное право тебя понять, как нам заблагорассудится.

И Орлов видимо сообразил, с какой придирчивой публикой он имеет дело, раз он взялся за объяснение своих слов. – Человек перенасытился информацией до такой степени, что ему до отупения стало скучно. Вот он и начал так неприкаянно себя мыслить, зевая на всё в этом мире. И чтобы вернуть его обратно в себя, а он несомненно оторвался от самого себя и реальной жизни, всё больше пребывая в виртуальном, иллюзорном мире демагогии, его нужно обратно приземлить. Иллюзия живёт ровно до того момента, пока её считают реальностью. А для этого нужно вернуть в прежнее ценностное значение, ни в коем случае не потребительство, а материальность этого мира. Что это значит? Скажу в общем. Человеку нужно вернуть физический контакт с реалиями мира, что давно утрачено им. Где между человеком и действительностью сооружено столько прокладок в виде информационных манипуляторов в психологическом и джойстиков в физическом плане. И тогда только человек сможет вновь себя обрести в настоящем своём качестве. Что, надо признать, невозможно сложно сделать в настоящее время, когда настоящий человек этого времени убеждён в такой своей человеческой значимости, где он вершина пищевой и цифровой цепочки. И поэтому нужно принимать кардинальные меры для переустройства на свой счёт человеческой мысли. Нужна шоковая терапия, где бы человек убедился в том, как он на самом деле жалок и ничтожен перед лицом реальности. А иначе, когда наступят смутные времена, – а к этому неотвратимому событию всё и идёт, – человечество, пребывающее в своём иллюзорном мире, оторванном от реальности, опять не будет готово к будущему. – На этом Орлов поставил точку и обратно сел на свой стул, с которого он подскочил во время этого своего эмоционального высказывания. Ну а сев обратно на свой стул, он театрально упёрся локтями рук об стол, на которые в свою очередь он упёрся головой, которую он обхватил своими руками, и в таком виде стал всем вокруг действовать на нервы.

– Что он всем этим хочет сказать?! – закипели в мыслях все вокруг люди, в тревоге за себя глядя на этого подлеца Орлова, всегда так ловко умеющего вогнать их в страх и в ступор своего и его непонимания. Он тут всякого им наговорит, а им потом сиди и ломай голову над всем им сказанным. А пренебрегать им сказанным никто не осмеливается. А всё потому, что Орлов хоть и порядочная скотина, но его прогнозы на будущее часто сбывались. А не иметь это в виду, как минимум, не предусмотрительно.

И как ожидалось Орловым, поглядывающим по сторонам из-под своего наклонного и ручного прикрытия, то все эти господа вокруг, принялись ломать голову над всем им сказанным, пытаясь выскоблить оттуда крупицы истины. Как из катренов Нострадамуса, его современники пытались для себя выудить свои предначертания, а наши современники подогнать произошедшие исторические события под них, так и эти люди с капиталами, кто в своих действиях как бы ориентировался на финансовую аналитику, тогда как на самом деле, на самое что ни на есть прогнозирование, где вместо гадалки с картами им гадает не на кофейной гуще и не на картах, а на графиках финансовой турбулентности рынков, человек при дорогом костюме и бабочке на сорочке из аглицкой мануфактуры, пытались из этого нагромождения смыслов и слов выяснить, что всех их и рынки ждёт.

– Значит, нужно вкладываться в реальный сектор экономики. – Мигом сообразил банкир Немирович.

– Виртуальное богатство уже не столь прибыльно, несмотря на хорошие темпы роста. Физическое богатство, хоть и не столь прибыльно, но оно ощутимо растёт в цене, давая реальное осознание ценности жизни. – Решил Григорий Пантелеймонович вкладываться по-крупному в реальный сектор экономики.

– Иллюзия живёт лишь до того самого момента, пока человек её считает реальностью. Хм, интересно. – Задумался Иван Павлович. – Принимаемые человеком вещи за ценности, до того лишь момента ценны или говоря нашим финансовым языком, ликвидны, пока они человеком так воспринимаются. И многое для него ценно лишь из его иллюзорной блажи. И рассей эту его иллюзию, хотя бы на тоже искусство, что уж точно искусственно и иллюзорно в двойне, то всё это искусство и ценности особой не будет представлять для человека. – На этом моменте Иван Павлович посмотрел на Орлова, а затем перевёл свой взгляд в сторону окна, из которого виды, конечно, открывались потрясающие ваше сознание, особенно, если вы боитесь высоты птичьего полёта, но не это главное, что можно и увидел в это, на всю стенку окно, Иван Павлович. А, имея воображение и целеустремлённость, как у Ивана Павловича, можно было увидеть нечто очень далёкое, и не только в пространственном плане, а скажем так, в плане перспектив, то есть в будущем времени.

Где, к примеру, в одной из самых знаковых художественных галерей, наряду с картинами, под авторством известных всем знатокам искусств, коллекционерам при деньгах и художественным экспертам художников, вдруг появляется полотно совершенно никому неизвестного художника. При озвучивании имени которого, первое, что в голове возникает спросить, так это: Кто это такой? И он что, рисовать умеет?

– Как видите? – последует ответ агента, представляющего этого художника, ещё даже живого, и его, только по его заверению, высокохудожественное полотно. И как спрашивается, ему можно поверить, если он лицо заинтересованное и тому подобное.

И, понятно, что никто не собирается на это смотреть без своего знакомого искусствоведа, кто насквозь видит все эти картины из современности или же выдающих себя за раритет прошлого, а также самих этих художников, выдающих себя за кого только ни попади, и гениев и Веласкесов, но только не тех, кем они на самом деле являются. Так что на этом разговор закончен и до следующей встречи, к примеру, до того времени, когда представляемый вами художник трагически погибнет. И уж тогда, когда будет ясно, что он больше ничего не нарисует, а это как оказывается, дорого стоит и высоко ценится в художественном мире, милости прошу в нашу художественную галерею.

Но на это раз видимо вышло из ряда вон недоразумение, где наряду с признанными во всём мире художниками, была вывешена картина вот такого непризнанного и никому неизвестного художника, который поди, что господи, ещё жив живёхонек и ещё не умер.

И ладно бы она была повешена где-нибудь в сторонке, ближе к запасному выходу, под лестницей, – это, может быть, хозяин галереи за небольшое вспоможение продвигает в люди амбициозного миллионщика, решившего покорить мир художественного искусства, – но эта, так себе картина, заняла чуть ли не самое центровое место в галерее. Где справа от него была помещена в своей неприкрытой голытьбе Венера Веласкеса, что во времена возрождения не считалось неприкрытой правдой и вызовом существующим порядкам и поистрепавшейся в аморальности морали, а слева, само собой в том же притягивающим восхищённые взгляды виде, та самая Даная, одного крайне известного Рэмбо…? Нет, …ранта.

И тут без вопросов самого возмутительного и интригующего характера мимо этой центральной картины не пройдёшь. – Какого хрена здесь делает этот мужик косоглазый? – А как только этот вопрос во весь голос вопрошающего и посмотревшего на эту центральную картину проговорится, то к нему сперва придёт понимание того, что эта разносторонность во взглядах этого изображённого на картине мужика, выраженная художественным приёмом портретиста через косоглазость, вполне себе к месту и что только так и должен изображаться мужик, с бесхитростностью в себе и взглядах вокруг, когда он оказывается в непосредственной близи и посередине между двух голых баб.

А как только коллекционер различных дорогих художеств, а может на его месте окажется самый обычный зритель для такого рода галерей, новоиспечённый миллионщик со своей пышной во всём подругой, перед которой он решил выпендриться вот таким высокохудожественным образом и заодно подать заявку на включение себя в эксклюзивный клуб ценителей искусства и прожигателей в своей эксклюзивности жизни, узрит насколько не глуп сей даже не художник, а исполнитель всех этих художеств, то он пальцем руки, на котором надет перстень с огромным брильянтом, подзовёт к себе местного искусствоведа и поинтересуется у него, сколько эта мазня стоит.

А как только он узнает не сопоставимую с его разумением сумму стоимости этой картины, которую за неё запрашивает этот неизвестный никому малевальщик, то он, этот малевальщик, может быть, в первый раз получит для себя заслуженное именование: «Вот это художник! Вау».

– А я-то ещё за обычного простофилю принял этого художественного типа, а он вон какая сволочь. – Уже не с прежней снисходительностью посмотрел новоиспечённый богатей на эту картину, сперва вызвавшую у него столько благостных эмоций, коими он не преминул поделиться со своей титулованной на многих конкурсах красоты спутницей, перед которой он не хотел почему-то ударить в грязь своей отъевшейся физиономией, и оттого выказывал себя таким большим ценителем искусств, чуть ли не эстетом.

И хотя это у него получалось не слишком вразумительно, со своей природной самобытностью, настоянной совсем на другой культуре, само собой не возрождения, а с самого рождения он какой есть взрождённый, это нисколько не мешало его спутнице, Пелагее Армандовне, мисс одного вселенского конкурса, отчего местные галеристы часто путали куда нужно смотреть, восхищаться своим спутником, Емельяном Лоскутовым.

И когда Емельян Лоскутов, обнаружив эту картину перед собой, громко заметил своей спутнице: «А этот мужик совсем не дурак, хоть и кажется», то Пелагея Армандовна заливистым смехом полностью поддержала Емельяна в этом. Правда не без того, чтобы не проявить женское коварство и не поинтересоваться у Емельяна, а чтобы он делал в таком же случае, окажись прямо сейчас с другой от него стороны обнажённая дама.

Емельян же человек со своей прямотой и не такой хитростный, как мужик с картины, и он как только услышал от Пелагеи такую возможность нахождения с той стороны от него, куда он сейчас не смотрит, такого открытого качества дамы, то сразу же заинтересовался и обернулся в указанную сторону. Но там ничего обещанного Пелагеей им не встретилось, и он несколько озадаченный насчёт Пелагеи Армандовны, позволяющей себя так обманывать его ожидания, смотрит на неё с суровым взглядом и делает ей замечание.

– Нет там никакой неприкрытой бабы, Пелагея Армандовна. И я даже не могу понять, для чего вы всё это сейчас придумали. – Чуть ли не процедил в зубы всё это Емельян, изрядно напугав Пелагею Армандовну, вдруг понявшую, что она слишком далеко зашла в своих предположениях насчёт умственного потенциала Емельяна. И теперь ей нужно было срочно сообразить, чем сгладить это недовольство в глазах и разумении Емельяна.

– Так я про ту, на которую пялится этот мужик с картины. – Пелагея Армандовна умело переводит стрелки на Данаю с картины, и Емельян, посмотрев на неё, сплюнул и своей всё загребущей рукой убедил Пелагею Армандовну в том, что он её точно не променяет на всякую крашенную тётку. – Тем более ты прекрасно знаешь, что я не люблю баб при теле. – Заметил Пелагее Армандовне Емельян, выпуская из своих рук некоторые мягкие подробности Пелагеи Армандовны, которая она перед собой напоказ никогда не выставляет, что не мешает встреченным ею прохожим видеть их во всех своих подробностях, но только сзади.

А между тем Емельян пребывает в некотором умственном затруднении, после того как услышал озвученную искусствоведом сумму стоимости этой картины. Ведь ему, если честно, то и даром не нужны все эти картины, даже если их будут ему навязывать в качестве бонуса к какой-нибудь настоящей покупке. Но он уже во всеуслышание, – а вокруг уж слишком скоро собрались как раз те люди из того клуба, в чьём содействии по признанию себя за человека, достойного внимания и принятия в первые дома Лондона он был заинтересован, – и тоном подразумевающим наличие желание её купить, проявил свой интерес к ней. И теперь отступать от намерения её купить было делом почти что невозможным, если только не проявить знания и толк в искусстве, чего у Емельяна отродясь не было по причине его самобытности, или же нужно будет всем вокруг продемонстрировать свой характер. А вот последнего у него не занимать.

– М-да. – Многозначительно так сказал Емельян, а сам в этот момент принялся оглядываться по сторонам на предмет понимания того, кто его тут окружает. А окружают его, как Емельяном сейчас выяснилось, самые достойные люди, всё сплошь коллекционеры, видные авторитеты в мире искусства и само собой сэры. Где ближе всех к нему оказался самый привередливый и придирчивый к новоиспечённым миллионщикам, стремящимся к признанию и легитимизации себя среди аристократии старого света, сэр Гарольд Дендервильский, само собой герцог и по одной из бастарских линий, претендент на королевский престол.

– Месье Емельян, – с первых же своих слов, сэр Гарольд, названный за свой одутловатый вид Емельяном сэром Компотом, проявил свою предвзятость к Емельяну, и тем самым покоробив его слух. Где он Емельяна видимо на дух не переносил (он пах не тем парфюмом, который имеет хождение на том острове, где проживает этот придирчивый сэр Компот), и оттого не только не спешил, а не считал за благо для своего местожительства принимать Емельяна за соотечественника, хоть и пришлого. А так как сэр Компот (так он и будет называться из-за своей привередливости к людям другого умственного мироустройства) терпеть не мог в особенной для себя невозможности различных месье, то он и оформил Емельяна через это месье.

– Я не мог не заметить, что вы более чем выразили свою заинтересованность в этой картине. Так что же вас в ней так привлекло? – с отточенной до изысканности плотоядной улыбкой спросил сэр Компот Емельяна. У которого при виде всего этого отточенного ханжества сэра Компота только руки чешутся и ничего больше не думается, как только их почесать об эту улыбку сэра Компота.

– А вот скажите, сэр Компот (прозвучало, конечно, сэр Гарольд, но Емельян так этого сэра ценил, что в его не йоркширском выговоре, так и проскальзывали эти компотные нотки), – повернувшись к сэру Компоту, обратился к нему Емельян, хороший товарищ, хоть и коммерсант с некоторых пор, но уж точно не месье, кого он вообще не понимает, – что было использовано для создания этого картинного шедевра?

– Что вы имеете в виду, месье Емельян? – явно специально с первого раза не понял Емельяна сэр Компот. Чтобы значит, указать ему на непреодолимую пропасть между своим и его интеллектом и менталитетом, типа нечего и думать вам, простолюдин и чуждый для нас человек, Емельян, о том, чтобы быть нам, аристократам, ровней, а также ещё раз подчеркнуть и заметить Емельяну, что он для сэра Компота всегда будет месье.

За что Емельян при других обстоятельствах давно бы вынес всё это разумение из головы сэра Компота кулаком, но как говорилось выше, сейчас обстоятельства не те, и Емельян, еле совладав с собой, решает повториться.

– Что и какой инструмент был использован для этой создания этой картины? В общем, что он в неё вложил. – Задал вопрос Емельян. И на этот раз сэр Компот вопрос понял, но при этом сделал такой удручённый на Емельяна вид, показывающий, как он совершенно не понимает таких несознательных в искусстве людей, как Емельян.

– Чтобы создать такую картину нужны превосходные краски, полотно и знание человеческой природы. – С невероятным пафосом сказал сэр Компот, свысока посмотрев на никчёмного Емельяна.

А Емельян видимо настолько приземлённый человек, что его совсем не пронимает трагизм своего существования, на который ему так на прямую сейчас указывает сэр Компот. И Емельян, вместо того чтобы покаянно себя вести и во всём начать слушать светоча нравственности, сэра Компота (для начала нужно перестать его так называть), берёт, и с пренебрежением, и усмешкой заявляет. – И всего-то. Так это всего-то три копейки. Тогда как сумма его требований к покупателю соизмеряется многими нулями, и вдобавок скорей его глупостью, чем ещё чем-то другим. А больше я ничем этот курс обмена и не могу объяснить.

И понятно, что сэр Компот, услышав такое кощунство в этих стенах, чуть не поперхнулся пуговицей с рукава своего костюма, которую он на эмоциональном подъёме откусил и чуть было ею не закусил своё нервное состояние. И что самое постыдное для сэра Компота, и что он себе до конца своих дней никогда не простит, так это то, что он не смог себя повести выдержанно, со всей своей невозмутимостью. А он вместо всего этого, чем всегда подчёркивался его аристократизм, повёл себя эмоционально не воздержанно, попытавшись доказать этому хамлу Емельяну, – это он уж понял только потом, – недоказуемое.

– Художник в свою картину душу свою вложил. И в этом её главная ценность! – На повышенных тонах заявил сэр Компот, сверкая в ярости своими глазами.

А Емельяна ничуть такая ярость в глазах сэра Компота и выбранный им тон для своих объяснений не тревожит, и он как стоял на своём, так и продолжал упорствовать. Но при этом он начал себя вести более развязно по отношению к сэру Компоту, который совершенно не давал для этого повода.

Так Емельян, повернувшись к сэру Компоту напрямую, прямо на его глазах принялся загибать пальцы на своей руке, приговаривая. – Значит, я так всё это дело понимаю. – Емельян, явно пользуясь моментом, где сэр Компот был застан врасплох своим неблагоразумием, посчитав и не пойми с чего, что сэру Компоту может быть интересен кто-то другой, кроме него самого, завёл речь о своём понимании.

– Этот художник потратил три копейки в не доминированных рублях на краски и кисточки, ну и ладно чёрт с ним, копейку на холст. Затем нарисовал на холсте то, что ему, а не нам, его зрителю, было по душе. И за всё это в итоге затребовал нас раскошелиться не на свою себестоимость, тьфу, на те же три копейки, плюс затраты на свою производительность, а на самую что ни на есть астрономическую сумму. И знаете, как всё это называется? – жёстко так задался вопросом Емельян к сэру Компоту, однозначно имеющему отношение к формированию этой окончательной цены за картину (свою толику процента). А сэр Компот сейчас только одно знает, он может получить в зубы при попытке обосновать заявленную цену в качестве разумной. И поэтому, наверное, сэр Компот стоит и помалкивает, отлично зная, насколько дороги в их стране услуги дантистов.

А Емельян, видя, как смирен стал сэр Компот, как человек не особой жёсткости и. в общем-то, не злопамятный, отлегает от своих намерений насчёт сэра Компота, которого, если честно, то проучить бы не мешало, и делает небольшое отступление в деле своего ответа на свой же вопрос. – А насчёт того, что он вложил свою душу и художественное умение в свою картину, а это и есть её основная ценность, то это всё на самом деле есть иллюзия, которую мы сами и принимаем за чистую монету, и в зависимости от нашей дурости платим. Так вот, сэр Компот, – Емельян уж совсем распоясался, позволяя себе такое запанибратское отношение к сэру Гарольду Дендервильскому, где он ухватил его за пуговицу пиджака, представляющую его и являющуюся его неотделимой частью.

А сэр Компо…то есть Гарольд, и поделать ничего не смеет, так он ошарашен этим к себе позволением со стороны Емельяна, который определённо на этом не остановится и попробуй только сэр Компот дёрнуться, то он точно потеряет одну видную часть от своего костюма, а именно пуговицу. А это уже не первый предмет из его костюмного ансамбля, который он теряет от этой встречи. И понятно, что сэр Компот не может себе позволить такие большие траты, и он стоит и не шелохнётся, будучи полностью во власти Емельяна, с кем он сейчас находится в столь натянутых отношениях.

А Емельян, может быть, как раз и хотел, чтобы сэр Компот, наконец-то, сорвался на нервный крик и заодно с того крючка, на который он его подцепил, но раз такого не происходит, то Емельян продолжает демонстрировать окружающим их людям, насколько они близки с сэром Компотом. – Вы, как и я разумный человек, и математику, а значит и экономику знающий, – продолжил говорить Емельян, ошеломив сэра Компота этим своим предположением о разумности сэра Компота в той же степени, в какой и он. – Да как это понимать?! – перекосился весь в лице сэр Компот, услышав такое кощунство. А Емельян тем временем не сбавляет темп и наседает на сэра Компота, сделал вопросительную оговорку.

– Да, сэр Компот, – как бы озадачился Емельян, наткнувшись на некую мысль, как из его прозвучавшего вопроса можно было понять, подразумевающую, что у сэра Компота нет никакого образования, а всё в нём только напускное, – а что вы заканчивали? – с таким видом Емельян спрашивает сэра Компота, как будто об этом сэра Компота и не нужно спрашивать, когда по его глупой и унылой физиономии и так всё видно – сэр Компот только с виду образованный, тогда как на самом деле, он знать не знает счётной и какой другой грамоты, по причине врождённой и заложенной в него его аристократическим воспитанием самоуверенности – вести какой либо счёт не его уровень и считаться с кем бы то ни было, его недостойно.

И может быть так всё и было, но не может же сэр Компот признать вслух правоту какого-то Емельяна, и сэр Компот с видом человека, у которого задеты самые его высокие чувства, чувства собственного достоинства в данном случае, со свойственной себе эпичностью заявляет. – Оксфорд.

А Емельян, что за человек такой неугомонный и невыносимый, начинает со всех сторон озирать сэра Компота, которому от такой навязчивости взглядов на себя Емельяна становится не по себе и хочется заметить Емельяну, что так признательно в приличном обществе себя не ведут. Но сэр Компот не успевает сделать это назревшее заявление, так как Емельян его опережает своим новым, потрясшим сэра Компота до глубины своих лайкровых колгот заявлением. – Что-то не похоже. – Вот так, во всеуслышание огорошивает всех вокруг Емельян, с хитрым прищуром глядя прямо в ноздри вздёрнутого верх носа сэра Компота.

И сэр Компот, а также все вокруг влиятельные господа из того самого закрытого клуба самых влиятельных людей, и понять ничего не могут за Емельяна, а также за сэра Компота, то есть Гарольда, который им всем был как брат, а тут такое о нём вдруг выясняется, – сэр Гарольд самозванец. И теперь все с открытыми навыкат глазами, а кто-то (сэр Компот) и с открытым ртом, стоят и ждут от Емельяна объяснений.

А Емельян не считает себя обязанным кому-то ни было объяснять, что он имел в виду, так сэра Компота сокрушая с его постамента непререкаемого авторитета, а он продолжает продвигать свою мысль. – А там говорят, не плохо учат арифметики и экономическим дисциплинам, раз стоимость обучения там таких бешеных денег стоит. Есть такое? – Емельян обращается с вопросом к сэру Компоту. А тому ничего другого не остаётся делать, как поддакнуть Емельяну: «Есть такое», а иначе подозрение насчёт его необразованности, получив для себя новые факты, укрепится в сознании других сэров, уже косо на него посматривающих со стороны.

– Так вот, маржа в случае со всеми этими художниками выходит просто фантастическая. – Емельян продолжил свои рассуждения. – А в каких случаях она бывает такая запредельная? – задаётся вопросом Емельян и сам же на него отвечает. – Всё верно, в спекуляционных. А всякая спекуляция, это подлог реального положения вещей своей иллюзорностью. И из всего этого, что я здесь вижу, я делаю вывод, что здесь имеет место картельный сговор искусствоведов, за спиной которых стоят вот такие беспринципные типы как вы, сэр Компот. Где художники, как вы сказали, с помощью кисточек вкладывают свою душу в картину, а вы всё это оцениваете как вам будет угодно и нужно, и за свою немалую толику продаёте этот шедевр ничего не понимающим в искусстве людям при деньгах, кому заранее внушили, что вкладываться в искусство не пережиток ума, а оно того стоит. – На этом моменте Иван Павлович, в своём воображении всю эту ситуацию и представивший, делает остановку и уже вернувшись к себе из всего этого представившегося видения, подводит для себя итог.

– А ведь и в самом деле, мы там, в этих художественных галереях, платим, в общем-то, за иллюзию. И только ли там? – вопросил себя Иван Павлович, глубоко задумавшись.

– Собрать воедино всю ту значимость, которую создаёт иллюзия, и которая для каждого индивидуума олицетворяет его самую заветность, за которую он готов отдать свою душу, своего рода концентратор желаний, излучающий иллюзию, – а это и есть точка сингулярности в области творения, где в своей кульминационной точке накопления творческого потенциала, происходит творческий взрыв и рождение шедевра, – и, завладев человеческими умами, творить. И это не иллюзия, а самая что ни на есть реальность. Кому она видится в виде того же художественного шедевра, кому-то в виде любви, а кому-то… – Иван Павлович на этом месте задумался. – Надо провести эксперимент. И участвовать в нём должен тот, кто реалист из реалистов, считающий, что он сам создаёт эту реальность. – Иван Павлович покосился в сторону Орлова и задержался на нём изучающим взглядом.

Когда же им посчиталось, что он всё для себя увидел и решил, он вернулся к происходящему в кабинете для совещаний в широком составе. Где сейчас всё внимание и все вопросы также были обращены в сторону Орлова.

Но вот что на самом деле задумал этот господин Орлов, во многом непредсказуемый для этого совета директоров человек, оттого он и ходил в вице-президентах, а не президентах, от кого ждут как раз предсказуемости, то этого никто из совета уразуметь не смог. И когда все покинули конференц-зал со всем этим непониманием Орлова, а там остались сам Орлов и Иван Павлович, то последний проводив последнего члена совета до дверей, дождался, когда дверь за ним закроется, после чего посмотрел на Орлова и с долей ехидства во взгляде спросил Орлова. – А может аукнется?

Орлов, давно уже занявший своё прежнее положение за столом, со своей вальяжностью сидения, внимательно посмотрел на Ивана Павловича и не согласился с ним. – Нет, зевнётся. И здесь принципиальная разница. – Продолжил он. – Что есть аукнется? Это производная от «Ау», то есть поиск, найти. А что такое есть зевота? Это тоже отчасти свой поиск. Но только не во внешних пределах человека, а в его внутреннем копании себя, в его внутренней компоненте. И это не потерявшаяся частность, а это куда глобальней для человека. Поиск себя и своего значения, определяет его жизнь и будущее. И можно сказать, что скука, чьим физическим выражением явилась зевота, наряду с ленью является локомотивом человеческого движения вперёд, ещё называемым прогрессом.

– Ну, ты и загнул. – Усмехнулся Иван Павлович.

– Таковы реалии нашего мира и другого не дано. Так что, ты готов искать? – С полной серьёзностью умозаключил Орлов.

– А что искать, когда и так всё ясно. – С прежней иронической невозмутимостью ответил Иван Павлович. – С какого места начал свой взлёт стартап, на том месте он и замкнётся. То есть на тебе. – Пронзительным взглядом посмотрел на Орлова Иван Павлович. И теперь в нём и не было никакой возможности усмотреть какой-либо несерьёзности, взгляд Ивана Павловича был неумолимо холоден и жёсток.

– Так какие ваши планы? – после этой внимательной друг к друг паузы, спрашивает Иван Павлович.

– Как и обычно. Ограбить этот мир. – Заявляет Орлов.

– И под каким соусом? – интересуется Иван Павлович.

– Мир нынче глобален, отсюда и свой вывод. Глобальной неприятностью на подобии вселенской катастрофы. А по-другому и не встряхнёшь этот мир. – Заявляет Орлов.

– Хорошая встряска всем нам не помешает. – Задумчиво говорит Иван Павлович. – А, судя по тому тупику, что стоит на лицах этих людей, – а уж кому-кому, а не им жаловаться на свою судьбу, – то они для себя никакого выхода не видят из создавшегося сейчас в мире положения. Где ничего не растёт и что удивительно, не падает, а находится в одном нулевом положении.

– Затишье перед бурей. – Делает свою вставку Орлов. Иван Павлович вначале не понял, что он сказал, а потом уразумев, повторил. – И точно, как перед бурей. – После чего он подошёл к столу, строго напротив Орлова, взялся руками за спинку стула и обратился к Орлову. – Ты знаешь моё отношение ко всем этим прогнозам. Не терплю я всю эту спекуляцию на моём доверии и игру на разуме. Но всё же скажи мне, какие у тебя на их счёт прогнозы? – спросил Иван Павлович, кивнув в сторону дверей.

– Сдуются. – Без раздумья ответил Орлов.

– Это и для них предсказуемо, – рассудил Иван Павлович и, отстранившись от стула, выпрямился, посмотрел за спину Орлова, затем взглядом вернулся обратно в кабинет и, вытянув вперёд руку так, как будто он нащупывает действительность на предмет её погоды, нет ли дождя, многозначительно обратился к Орлову. – А как насчёт дождя?

– Дождя? – в некотором затруднении понимания Ивана Павловича, переспросил Орлов вначале себя, а затем уже обратился с вопросом к Ивану Павловичу. – Какого дождя?

– Который к чёрту смоет весь этот рынок, в который превратился наш мир. – В таком эмоциональном накале всё это заявил Иван Павлович, что Орлов и сам поддался, сделав интересное и весьма опасное предположение. – Нашу биржу, что проводится в стенах нашего здания?