– Кофе? – спросил я, когда мы оказались на кухне.
–…Чай…
Голос Эшли был холодным.
Она присела на краешек стула, словно птичка, в любой момент готовая сорваться.
Нечто подспудное, сковывающее около мужчины, с которым через полчаса предстояло заняться сексом, проявлялось в ней больше, чем во всех известных женщинах.
– Индийский, китайский, мелкий, листовой?
Роль изысканного любителя предполагала разнообразие.
Хотя сам я в нынешнем чае разочаровался: массовый представлял собой обрезки веника, обмакнутого в краску, настоящий «Дарджилинг» в нашем городе не водился.
– Обычный в пакетиках.
– Может, коньяку? – предложил я.
В обычной жизни я пил немного, поскольку дешевой выпивки не переносил, а минимально приемлемый «Хеннесси» уровня «V.S.» стоил слишком дорого для регулярного употребления.
Но он всегда имелся, скованной гостье я был готов налить рюмку. Только одну, не больше: пьяная женщина в постели, как правило, оказывалась кошмаром.
– Н-нет! – в черных глазах Эшли мелькнул ужас. – Никакого спиртного! Только чай!
– Чай так чай, – покладисто ответил я и полез в шкаф за коробкой с разовым «Липтоном».
Четвертая категория, к которой, кажется, относилась нынешняя избранница, тоже была знакома.
Такие женщины хотели чего-то нового, но не умели переломить стыд.
Или обладали чувственностью нулевого уровня, для поднятия которой требовались средства, мне недоступные.
Слияние с ними бывало по-школьному унылым: изнуряющим, лишенным беззаботной сладости и не приносящим удовольствия ни одной из сторон.
Подобное случалось в моей давней, лишенной опыта жизни – когда секс как логическое завершение чаепития воспринимался лишь досадной обязанностью. Или проходил со смехом при взаимном понимании ненужности этапа.
Да, как ни странно: мне приходилось встречаться с женщинами, которые хохотали даже в момент, который когда-то имел условное название «das ist fantastisch».
Посадив подобную гостью на такси, я задавался вопросом, для чего она ко мне являлась.
Сейчас было еще хуже: мы с Эшли еще не взглянули в направлении постели, а я уже этого не понимал.
Но все-таки я провел ее на кухню, предложил и кофе и чаю и коньяка.
Я вел все согласно протоколу: если женщина настойчиво домогалась встречи, то было неприлично сразу показывать, что ничего от нее не жду.
Систему первоначального узнавания я отработал, применение не составляло труда.
В моей узкой передней было тесно и по-ненатуральному светло, там я заботился лишь о том, чтобы раньше времени не задеть ее грудь.
Я увидел икры Эшли, когда отступил в гостиную, но ничего большего оценить не смог.
На кухне обстановка была более благоприятной: большое окно наполняло солнцем, квадратная форма позволяла расположиться свободно.
Я усадил гостью за стол так, чтобы ничего не мешало ее рассматривать. Она молча пила чай, опустив в чашку густые ресницы, чувствовала мой взгляд, но не противилась.
На вид ей можно было дать лет тридцать.
Лицо Эшли не могло назваться кукольно красивым, но притягивало. Благородное во всех чертах, оно хранило бледность.
Ее грудь была не большой и не маленькой, черное платье натянулось, но не давило тяжестью. Наверняка мне предстояло увидеть пару умеренных полушарий, какие я любил больше всего.
Бедра слегка расширялись, давали понять, что их обладательница недевственна и не пренебрегает чувственными опытами. Но в отношении материнства они молчали: я знал рожавших женщин с тазом не шире плеч и нерожавших, которым оказывался мал мой широкий кухонный стул.
Колени, придвинутые одно к одному, спокойно смотрели сквозь черный эластик, были круглыми и обещали удовольствие от прикосновения.
Эшли казалась миниатюрной, но не хлипкой; ее стоило назвать крепкой, если бы под словом «крепкий» подразумевалась не склонность к полноте, а идеальная соразмерность частей.
Еще раз окинув гостью внимательным взглядом, я подумал, что к ее угольным волосам и мелово бледной коже идеально идет именно такой, черный наряд.
В этой женщине все казалось органичным.
Непривычными казались только широкие браслеты из непонятного материала на ее запястьях. Таких я никогда не видел.
Но любая женщина имела право быть экстравагантной в меру желаний.
Скорее всего, слияние с нею могло оказаться непривычным, но приятным.
– Еще чаю? – предложил я, заметив, что Эшлина чашка пуста.
– Нет-нет, спасибо, – она откинулась. – Хватит.
– Точно? – я зачем-то уточнил, словно это имело значение
– Да.
Я встал.
Стул ободряюще скрипнул.
Несмотря на скованность первых минут, все шло по плану.
Не могло не идти, если Эшли приехала сюда с обозначенными намерениями.
Все женщины были разными во внешних проявлениях; изъявив желание сходить на сторону, иные до последнего момента держались отстраненно, говорили знаками и жестами, молчали.
Я улавливал состояние без слов.
Сейчас настало время действия.
Последнее заключалось в том, чтобы продвинуться ближе к телу.
Переставив стул, я сел рядом с Эшли.
Ложка звякнула, она отодвинула чашку и быстро взглянула на меня.
Спокойно улыбнувшись, я опустил ладонь на круглое, розовато просвечивающее колено.
Она дернулась и с быстротой молнии отпрянула вместе со стулом.
Я успел ощутить, что несмотря на жару, нога под эластиком столь же холодна, как и рука.
– Извините… – пробормотал я.
Впервые за последние годы я растерялся.
В студенческие времена случалось всякое.
Двадцать лет назад все было иначе, чем сейчас. Девушки находились под тенью коммунистического ханжества, каждая требовала индивидуального завоевания; этапы включали различные – чисто советские – выверты типа эквилибристики на перилах балкона.
Надо сказать, что в период первоначального насыщения женским телом это не казалось утомительным. Напротив, плод, доставшийся нелегким трудом, казался более сладким.
Но потом стало ясно, что жизнь коротка и ее вряд ли стоит тратить на клоунаду.
Современность изменила все.
Женщины, которые нуждались в том, чтобы их добивались, остались старыми девами, либидо распыляли перед иконами.
Нормальные жили нормально.
Сейчас казалось обычным, когда девушка лет двадцати на порнокастинге говорит, что у нее было не «целых тридцать» сексуальных партнеров, а «всего тридцать».
Только неумные могли жить в целомудрии, откладывая все на потом.
Желающие секса вели себя просто.
Но если дорога в тысячу километров требует первого шага, то путь к высоте чувственного наслаждения начинается с прикосновения к коленке.
Реакция Эшли сбила с толку.
Теперь я не понимал абсолютно ничего.
Выпрямившись и проведя рукой по лбу, я сказал:
– Извините еще раз.
– Все в порядке, – гостья дернула головой.
Колени смотрели на меня и, кажется, тоже ничего не понимали.
Я вздохнул.
В кухне упала тишина, нарушаемая лишь ходом часов, которые висели на стене справа от вытяжки.
Когда-то очень давно – еще до женитьбы, при родителях – на кухне моей Ленинской квартиры тоже имелись часы. Не настенные, а простые, они стояли на буфете.
Те мелодично выпевали «тик-так». Я знал, что внутри вперед и назад колеблется маятник, напоминая о том, что время – живая сущность и от него зависит жизнь.
Нынешние китайские не тикали и не такали, а бездушно щелкали. Никакого маятника в них не имелось; микросхема выдавала импульсы, электромагнит толкал шестеренку: вперед, вперед и снова вперед.
Жизни в этих часах не было, они лишь отмеряли секунды.
Впрочем, в нынешнем мире не осталось почти ничего живого.
Все стало искусственным: от пластика, который дешево дребезжал в моей недешевой машине, до грудных имплантов, узнаваемых по первому прикосновению.
Да и на Эшли, чью ногу я неудачно потрогал, натуральными были только трусики. Или вообще одна лишь белая прокладка, которую, похоже, мне не предстояло увидеть.
Даже ее браслеты – какие-то кандалы без цепей – блестели, словно камень, но наверняка были отштампованы из композита и ничего не весили.
Правда, гостья вызывала натуральное желание, но в данной ситуации это не значило ровным счетом ничего.
В сексе самым важным условием я считал добровольность обеих сторон, причем с первой до последней минуты.
При неограниченности таящихся лавин любая женщина обладала ранимой душой – звенящей, словно флюгер на ветру ощущений.
В любой момент она могла передумать и повернуть.
Улавливая перепады настроения, я умел идти вперед осторожно, не спотыкаясь на неровностях.
Но даже вечная истина «добравшись до груди, ты овладел женщиной» порой давала сбой. Иногда, уже расстегнув бюстгальтер, мне приходилось застегнуть его обратно и везти гостью домой.
Конечно, подобный случай вызывал досаду, но я давил в себе раздражение и оставался нежным до расставания.
Женщины были женщинами – существами с другой планеты.
Прикладывать к ним свои мерки мог лишь сельский механизатор… да и то не выходя из коровника.
Моя любовь к женщинам позволяла прощать все.
Абсолютно все, вплоть до отказа уже в постели.
Кроме того, я умел трезво смотреть на жизнь.
Идиотизм нынешней ситуации казался смешным.
Настолько смешным, что к ней стоило относиться философски.
Завязывая знакомство с Эшли, я преследовал однозначную цель; ожидая ее, настроил себя на продолжение и окончание.
Тем более, что в эту субботу я чувствовал себя полным сил.
Я хорошо выспался, тщательно побрился, принял душ с дорогим душистым гелем, оделся в приличную одежду: новую рубашку и джинсы, не переведенные в разряд домашних из-за поношенности, а специально купленные для дома.
Я был готов ко всему и жаждал все иметь.
Даже при возможностях современного мира не всегда легко удавалось найти партнершу, соответствующую моим запросам. А они были не такими уж малыми: свою невечную жизнь я не собирался разменивать на толстух или футболисток.
Эшли принадлежала к излюбленному типу сложения.
В передней она понравилась настолько, что на кухне по вполне определенной причине я не поворачивался к ней боком.
Пересев поближе, я не скрывал своего состояния; все женщины в такой ситуации его замечали и обычно выражали удовлетворение.
Более того: если гостья ощущала, что я не испытываю к ней желания, я получал импульс неудовольствия.
По кодам внешнего вида элементарно просчитывались устремления.
Если женщина надевала короткое платье, не скрывающее, а подчеркивающее формы, то она знала, зачем это делает.
Когда она добавляла черные колготки – настолько тонкие, что от ног шло мерцающее сияние – и садилась, ничего не скрывая, то…
То не потрогать коленку означало выразить равнодушие и ее обидеть.
Я это понял давно: еще студентом, когда мои первые женщины – все материнского возраста – не дождавшись действий, начинали нерадостно раздеваться сами.
Но сейчас система дала сбой.
Эшли принадлежала даже не к четвертому типу, а непонятно к какому.
Это стоило принять как факт.
И смириться с возникшим осложнением.
Я не был мальчишкой, а свет не сошелся клином на ней.
Китайское время лишь недавно перещелкнуло полдень.
Пока могла оставаться свободной Ольга на спинке кресла.
Подумав о ней, я вспомнил еще Ирину, чья грудь мне понравилась.
А также – по ассоциации с ускользнувшей Эшли – Земфиру, которая стояла в полупрозрачном черном топе без бюстгальтера и в черных чулках, и я не мог понять, что манит больше: скромно просвечивающие соски или ослепительно белая полоска бедра.
Сейчас стоило перетерпеть несколько вежливых минут, вести себя адекватно – сообразно обстоятельствам, развивающимся независимо от моей воли.
Я опять встал.
Теперь стул не скрипел; он был со всем согласен.
– Эшли, давайте я отвезу вас домой, – сказал я, глядя сверху на ее ровные черные плечи. – Могу сам, могу отправить на такси. Заплачу водителю прямо тут, ясное дело. И запишу его номер на всякий случай. Как вам будет удобнее.
– Нет.
Голос прозвучал тускло.
– Не беспокойтесь, меня привезли и отвезут.
Гостья повернулась к часам.
Солнечные блики скользнули по ее волосам, уголь отлил красным.
Я все-таки кое в чем ошибался: голову она не красила, цвет был натуральным, живым.
– Давайте еще посидим.
– Посидим? – невольно отозвался я.
– Да. Или вы куда-то спешите?
– Я никуда не спешу.
Ответить следовало иначе, но я подумал, что Ольга никуда не денется.
Равно как и Ирина и Земфира – и остальные, из которых в любом случае останется хоть одна.
По большому счету, я не то чтобы пресытился, но не ждал от новых тел ничего нового.
Но в миниатюрной Эшли – точнее, в ее поведении – было нечто неизвестное.
И ее не хотелось упускать.
– Давайте посидим, Эшли, если вы хотите.
Я снова сел, взглянул прямо.
Грудь, угадываемая под платьем, смотрела на меня.
– Сделать еще чаю? Или, может быть, все-таки кофе? У меня есть хороший «Эгоист».
– Нет, спасибо.
Она покачала головой, волосы опять заискрились медью.
– Можно, я просто подержусь за вашу руку?
– За… мою руку?
Неожиданностям при общении с этой женщиной не имелось предела.
– Да. За вашу руку.
– Пожалуйста.
Избегая прикосновений к ее телу, я положил руку на стол.
Гостья потянулась, положила ладонь на мои пальцы.
Я вздрогнул, ощутив смертельный холод.
Ничего подобного со мной еще не случалось.
Я посмотрел женщине в лицо – она схватила темными глазами, держала сильнее, чем рукой.
Впрочем, и пальцы ее тоже были сильными.
Только сейчас я отметил, что на них нет ни перстней, ни колец.
Для женщины такого типа – при всех странностях поведения – украшения казались атрибутом.
Ее руки ее просили не браслетов из пластика, а бриллиантов в платине, потому что весь облик молча говорил о достатке.
Общение с Ралиной сделало из меня знатока женской одежды.
Начальница отдела продаж нашей процветающей компании получала гораздо больше моего, но жила в однокомнатной квартирке и ездила в маршрутном автобусе, где ее толкали локтями все, кому не лень. У нее не имелось машины, не хватало денег на такси, поскольку всю зарплату она тратила на тряпки, сумки и туфли.
Для Ралины не существовали ни Турция, ни Китай; слово «отечественный» для нее было синонимом «дрянной», она покупала только оригинальные вещи европейских производителей VIP-класса.
Я прекрасно ее понимал.
Я сам томился, вынужденный жить в социуме плебеев, где даже миллионеры выглядели огородниками.
Мне казалось само собой разумеющимся, что нормальный человек стремится вырваться из среды оборванцев, хочет хотя бы внешне отличаться от них.
Не имея близких подруг в том смысле, какой принят среди обычных женщин, Ралина регулярно хвасталась обновками передо мной. Благодаря ей я помнил названия почти всех брендов, многие узнавал на вид и представлял цены.
По ошеломляющей простоте черного коктейльного платья я понимал, что оно – как минимум – от «Прада», хотя Эшли не напоминала дьявола.
Дьяволом в ее глазах, возможно был я.
А она не подходила ни под одну известную мне категорию.
Видимо, при всех своих опытах я знал женщин недостаточно.