Сегодня дождь. Нет, просто ливень. Будто кто-то льет ведра мутной воды нам на окна вот уже два часа. Я, конечно, как порядочный властитель душ и метров, сообщил Маше в шесть утра, что уже шесть утра, но не больше. Что я, балбес, что ли, гулять в такую погоду?!
Но в семь тридцать Маша проснулась сама и стала шуршать по квартире сборами на работу.
– «Не выходи из комнаты. Не совершай ошибку», – проникновенно и монотонно увещевал я Машу стихами Бродского, но Маша Бродского не любит.
Он ей говорит «слейся лицом с обоями», а Маша уже давно это сделала, и она в курсе, что «на улице, чай, не Франция», но её это совершенно не трогает.
Маша странный человек: она любит свою работу. Она туда таскается почти каждый день, и приходит счастливая и живая. Слава с работы всегда возвращался дохлым. Такой убитый жизнью тюфяк на двух лапках в ботинках. Потому что нужно было идти в художники, а не в менеджеры. Или мелодекламацией заняться, чтобы кто-то тебе аплодировал, когда ты часами чужие стихи вслух читаешь. Может быть, людям это нравится. Люди – странные существа: придумали поэзию и теперь всех ею мучают.
Одна Маша у меня на провокации не поддаётся, и стихами не интересуется. Хорошая девочка, умная.
Хотя нет, на счёт ума – это я погорячился.
– «Сегодня идеальная погода, чтобы ты влюбился в меня опять», – поёт Маша.
– Ну, если ему нравятся мокрые костлявые женщины за сорок, то есть шанс, что влюбится, – не слышит Маша моих комментариев, потому что поёт слишком громко.
Где у этих людей регулятор громкости?
Я мысленно выключаю Машу, выключаю дождь за окном, сворачиваюсь калачиком и утыкаюсь носом в собственную шерсть. Замкнутый круг и лента Мёбиуса одновременно. Хотя что нам время? Мы, коты, вневременные боги вселенных.
– «Спросишь, как поживает мой белый кот», – доносится из глубин комнаты голосом недорезанной Маши.
– Тише, Маша, тише, – не поднимая головы, говорю я ей.
– «Улыбнусь, робко так, а он все поймет, и уже несет нас водоворот», – пляшет по квартире придуркавато-счастливая Маша.
– Да, Маша, тебя несёт. Осторожней на поворотах с водоворотами. Береги коленки, их у тебя всего две, – вполголоса общаюсь я с одуревшей от Машиных духов комнатой.
А Маша настаивает, что погода сегодня идеальная. Если женщина себе что-то придумала, то переубеждать её бесполезно.
Всё! Ушла. Наконец-то! Блаженна тишина!
– Трдлинь! Трдлинь-длинь!
Это ещё что такое?
Кошачий бог! Она телефон дома оставила!!!
– Трдылиииинь! Длинь!
Счастье длилось восемь с половиной секунд. Кто изобрел телефоны? Дайте мне его! Я процарапаю на нём что-нибудь на языке рун.
– Трдлинь! Длинь! Длинь!
Ладно, встаю. Сейчас отвечу. О, у Маши на заставке симпатичный белый кот с черными пятнами на хвосте. На меня похож. Ладно, я сразу узнал, что это я. Что тут нужно делать? Лапой по экрану побить? Или погладить? Попробуем все варианты.
Сработало! Замолчало! Нужно что-нибудь ещё погладить. Или лучше сразу его на пол уронить?
О, а вот и фоточки! Маша мне их уже показывала. Это я! Это снова я! Это мы с ней вместе. Это я и кусок машиной руки. Это я у Маши на коленях. Это на спине у неё. Это на траве у дома. Это я ем кузнечика. Он был невкусный. Это я упал в лопухи. Было хорошо.
Нет ничего прекраснее на свете, чем фотопамять об ушедшем лете.
Какой я всё-таки классный!
Не выхожу из комнаты. Не совершу ошибок. В день безнадежно скомканный я совершенный слишком.