Он настолько здоровенный, что не помещается в проем, приходится немного сгибаться. Ему.
А мне – невольно отступать.
Это чисто инстинктивное желание жертвы, слабой и небольшой в размерах, убраться с пути крупного сильного хищного зверя. Не факт, что захочет употребить, но лучше не рисковать. Целее будешь.
Я ловлю себя, практически, в полете. Одна нога уже шагнула назад, тело уже отклонилось, повинуясь пещерным звериным инстинктам…
Но все же человеческого во мне больше.
Потому и успеваю затормозить.
Делаю вид, что этот идиотский недо-танец – чисто моя инициатива, а не потребность убраться подальше от него, резко вскидываю подбородок и без страха встречаю темный взгляд прищуренных в вечном гневе глаз.
Чего ж ты такой злой-то, извращенец?
– Стучаться не умеем, как я понимаю? – сухо комментирую его хамское появление.
– Не успел, – коротко информирует меня Егерь и нахально заваливается в комнату.
Делать это ему приходится, пригибаясь, а потому движения все больше напоминают медвежьи. Обманчиво медлительные и неуклюжие. И опасные.
Черт, похоже, я все-таки подсознательно очень сильно боюсь этих извратов. Оно и понятно, конечно, учитывая их историю, но все же я думала, что этот период уже отступил…
Но нифига, судя по тому, что нахождение в одной комнате с Котом мне показалось очень опасным…
А уж про ситуацию, которая сейчас, вообще молчу.
Дрожь такая, что как только умудряюсь себя контролировать, чтоб руки не тряслись, фиг его знает…
– Что тебе?.. – голос у меня предсказуемо хрипит, потому замолкаю и сглатываю, ощущая сухость в горле, дикую и дерущую.
Егерь молчит, рассматривает меня…
Взгляд его не скользит, как до этого, медленно и тягуче, а, как упирается в одну точку, так там и застревает. В районе моих голых плеч и груди. И это уже в край неприлично!
Я вспоминаю, что стою – в майке, и майка у меня – тонкая, а лифчик по привычке не надела, потому как нечего туда особо класть…
Хотя, судя по дикому взгляду Егеря, вполне есть чего.
Осознав, на что он пялится, отшагиваю все же в сторону, тянусь к свитеру. Плевать, что подумает! Главное, укрыться от этого похотливого разглядывания!
– Ты охренел? – комментирую свои действия, поспешно прикрывая грудь свитером. Надевать его пока не собираюсь, справедливо опасаясь даже на секунду отвести взгляд от хищника. Мало ли, чего ему в голову… Уже взбрело? – Какого фига так пялишься?
Егерь удивленно смаргивает, кажется, только в эту секунду осознавая, что действительно смотрел, переводит взгляд на мое возмущенное лицо… А затем глаза его становятся еще более злыми, а скулы – каменными, он мгновенно надувается своей привычной яростью а затем гневно выдает:
– Размечталась, бля. Нужна ты мне, селедка сушеная!
И, пока я перевариваю оскорбление, вытягивает вперед руку…
– Вот, Кот говорил, что ты по этой рухляди плакала, забери.
В его лапе дедова берданка смотрится игрушечной.
Как я ее раньше не заметила?
Торопливо выхватываю оружие из здоровенной ладони, прижимаю к себе. Потом спохватываюсь, осматриваю, а то мало ли, что эти придурки могли с ней сделать… Сняли же зачем-то со стены. Она там двадцать лет висела, никому не мешала…
При беглом осмотре становится понятно, что придурки определенно с моей берданочкой что-то сделали…
– Вы что с ней сотворили, извращенцы? – хриплю я, разглядывая изрядно посветлевший приклад. И блестит она как-то… Неправильно. Неправильно, что вообще блестит! Должна быть тусклой! И темной! А тут… Приклад-то, оказывается, из светлого дерева…
– Почистили, – грохочет сверху, словно камнями присыпает по металлу моего мозга, сволочь, – смазали… Вообще, нельзя так с оружием обращаться. Она же могла в руках разорваться при первом использовании… Техника безопасности должна же быть хоть какая-то…
– Техника… – эхом повторяю я глупые слова, – безопасности…
А затем до мозга доходит вся абсурдность ситуации. Эти твари пришли в МОЙ дом, зашли в МОЮ комнату, сняли со стены МОЮ берданку и ПОЧИСТИЛИ ее!!!
Извращенцы!
Уроды!
Да кто им позволил???
Сложно сказать, почему я так завелась именно из-за берданки, возможно, это просто стало последней каплей, откатом в череде тупых событий последних дней…
Но факт остается фактом. Возмущение мое вылилось в действия. Неконтролируемые.
Берданка резко откидывается на кровать, а я, не заметив, как тревожно дергается к ней Егерь, начинаю наступать на него и шипеть по змеиному прямо в мерзкую небритую рожу:
– Да как у вас, извращенцев поганых, хватило наглости хватать мою вещь? Это – дедова берданка! Он – последний к ней прикасался! Его память! А вы ее… почистили??? Да кто вы такие, вашу мать, чтоб приходить сюда, трогать мои вещи и издеваться над ними??? Да вы – хуже насильников! Вы – уроды моральные!
Я шиплю это все, не выбирая выражений и не думая о последствиях, полностью увлеченная своими эмоциями, и не замечаю, что Егерь, вначале выглядящий немного удивленным и обескураженным моей реакцией, все больше темнеет взглядом и каменеет лицом…
А затем молча хватает меня за плечи…
Я замолкаю так же резко, как и заговорила до этого.
Егерь, и без того находящийся слишком близко, непозволительно просто близко, неожиданно оказывается буквально прижатым ко мне.
И не просто прижатым!
Он держит меня! Держит так сильно, что не могу шевельнуться!
Замираю, как была, в полу-моменте, раскрыв рот, смотрю в его темные жуткие глаза, запрокинув голову. Руки мои, судорожно сжимающие ткань свитера, оказываются зажатыми между нами и шевельнуть ими невозможно.
И тут Егерь, ни слова не говоря, рывком, словно игрушку, или ребенка маленького, поднимает меня над полом!
Ощущаю, как ноги теряют опору, и вместе с ней уходит мое боевое настроение. Остается только страх и ощущение того, что доигралась. Додразнила хищника…
– Ты, зараза мелкая, охерела вкрай, – рычит он, словно мой «патрик» на низких оборотах, когда еле тянет и вот-вот сорвется к чертям собачьим, – я тебе доброе дело сделал, херовину эту древнюю в порядок привел, а ты мне тут выебываешься? А не много ты на себя берешь, овца? Я ведь могу тебя просто запереть в чулане, а филькиной грамотой твоей подтереться! Поняла, сучка? Поняла?
Последнее слово он рычит уже практически нечленораздельно. И очень. Очень страшно.
Мои ступни тупо болтаются в воздухе, мои руки прижаты к каменной груди, сердце замирает на какой-то очень высокой, пронзительной ноте… И взгляда оторвать от бешеных глаз этого зверюги невозможно.
– Дура бестолковая… – неожиданно переходит он с рыка на шепот… Я не успеваю ничего понять, среагировать на такую внезапную перемену в настроении хищника…
Егерь еще мгновение разглядывает мое запрокинутое лицо, обхватывает сильнее… И, рывком подтянув еще выше, провезя по себе до самого лица, прижимается к моим губам в диком, жадном и совершенно неожиданном поцелуе…
И это – ах! – невероятно!
Я настолько обескуражена, настолько испугана, что не понимаю даже, что происходит. В самом деле не понимаю!
Только что я была полна ярости, кричала, возмущалась и была готова растерзать этих гадов за насилие над дедовой памятью, а сейчас словно в ступоре, в каком-то дурацком вакууме нахожусь… Он не целует меня.
Хищники не умеют целовать.
Он меня… ПОГЛОЩАЕТ.
Берет. Силой.
Я просто пошевелиться не могу, абсолютно недоступны любые средства борьбы: ни шевельнуться, ни крикнуть. Ни укусить.
Хотя, последнее я могу, конечно, но… не могу.
Голова словно в диком, безумно дурмане, кружится и совершенно не соображает. Его губы жадные и абсолютно неласковые, этому зверю не требуется обратной связи, моей реакции на его действия. Он просто делает то, что ему хочется сейчас, в чем нуждается.
Но самое жуткое в ситуации совсем не это.
Совсем другое.
Самое жуткое, что я реагирую на происходящее совсем не так, как надо!
Это чудовищно, но… Меня тоже это ПОГЛОЩАЕТ…