– А то что, а? Расскажешь обо мне своей мамочке или поплачешь сестренке? – в глазах Кэролин появилась насмешка, на губах стала заметна едва уловимая улыбка.

«Это провокация, она специально играет с тобой, чтобы окончательно довести и сделать тебя такой же, как она. Не поддавайся, промолчи, дождись миссис Хенс» – мозг был завален этими суждениями. Но рыжеволосая затронула маму, и, что еще хуже, Кесси. Поэтому, как это часто бывает, когда людям давят на больное, холодный рассудок сменяется обжигающим все вокруг себя сердцем. Я не выдержала.

– Ты – ненормальная…просто сумасшедшая… – голос стал тихим, но твердым.

Я не хотела говорить именно это, но чувства, накопившиеся во мне за последний месяц, заставили сделать обратное. Не будь этой группы, я бы продолжила свою тихую жизнь в компании отца, пусть даже и алкоголика. Я бы вернулась в школу и дождалась выписки мамы, а затем и приезда Кесси. Мы бы справились со всем, все вместе, как было раньше. Но жизнь опрокинула меня в омут осуждения, разочарования и слепого гнева. И так дико устроено наше общество: говоришь правду – тебя высмеивают и осуждают, пытаешься помочь – тебя унижают и просят не вмешиваться, желаешь отстраниться от неприязни со стороны – тебя забрасывают в самую гущу. Мир не меняется не потому, что он окончательно прогнил, а потому, что общество отчаянно строит перед собой высокую стену, ограждаясь от привычных чистых и невинных эмоций, забирая с собой то, что так часто осуждают в своих книгах великие классики прошлого.

Пауза продолжалась недолго. Мои слова повергли зал в мертвую тишину, но вскоре Кэролин, продолжавшая испепелять меня своими выпученными глазами, лихорадочно рассмеялась. Это было похоже на приступ шизофреника и глумление над побежденным одновременно. Вот здесь я снова ощутила холод, сковавший меня за какие-то пару секунд. Я уже предчувствовала, что проиграла. Рыжеволосая приблизилась ко мне на пару шагов, я не отходила, дабы не подавать виду, что боюсь ее. Хотя, судя по всему, мои глаза уже успели выдать меня.

– Так вот ты какого мнения обо мне, да, стерва? – Кэролин по-прежнему не повышала голоса, зловещая улыбка не сходила с ее лица. – Нет, даже не так, ты такого мнения обо всех нас, не правда ли?

– Я не… – не знаю, было ли нужным оправдываться в тот момент, особенно перед Кэролин, но на пару секунд мне показалось, что это еще может спасти ситуацию.

– Ты не что? Не такая же чокнутая как мы?! Принцесса, которая попала в замок с троллями? Или может считаешь себя такой неповторимой и особенной, что способна в наглую влезть в наши жизни и все там изгадить? – с каждой фразой рыжеволосая говорила увереннее и громче, наслаждаясь своим голосом и собственными словами.

Больше всего на свете сейчас мне хотелось очутиться дома. Снять мокрую одежду, переодеться в длинную розовую пижаму в полоску – совместный подарок Кесси и мамы – сделать какао и, включив очередное бессмысленное шоу, забыться. Убежать от собственных мыслей и от осознания того, что рыжеволосая прочитала меня, как открытую книгу. В моих мыслях ее слова носили не такой негативный характер, но на самом деле я просто себя обманула. Я и вправду посчитала себя выше их лишь только потому, что не страдаю какой-либо зависимостью или психологической травмой. И я на миллион процентов уверена, что сейчас Кэролин, успев распустить свои огненные волосы, начнет всячески доказывать мне обратное. Что ж, ничего не остается, кроме как принять вызов.

– Правда в том, сука, что это ты сумасшедшая! – стоя в паре шагов от меня, она не сочла нужным дальше сдерживать свои эмоции и особенно свой голос. – Ты гребанный псих, мне противно находиться рядом с тобой. И знаешь, на самом деле ты хуже всех нас. Да, я на героине, эта сопливая девчонка боится посрать в школьном туалете, бесхребетный блондинчик хоть и секси, но ни черта не чувствует – да, все этот так, мать твою. Но, в отличие от такой помешанной, как ты, мы не психи, потому что живем в реальном мире, а не в придуманной стране Оз, где все обязаны быть счастливы. Ох, знала бы ты, как я тебя презираю и таких, как ты. Твоя сестра сдохла, а мать…

– Ты врешь! – тут сорвалась и я.

За исключением отца, не контролирующего свой рассудок в состоянии алкогольного опьянения, раньше никто не говорил о Кесси так открыто. Сердце лихорадочно забилось. Сначала меня бросило в жар, а затем обдало ужасным холодом. Зрение начало подводить, а губы слегка задрожали. Я уверена в том, что Кесси – моя сестра – жива, тогда почему мое тело так реагирует на происходящее? Почему именно в этот момент она предательски подводит меня, накрывая отчаянием и страхом? Что вообще со мной творится?

– Ха-ха-ха, – наигранный смех рыжеволосой еще несколько секунд звенел в моих ушах. Кэролин, видя мою реакцию, развеселилась всласть. – Чтобы ты знала, эта старая карга Хенс предупреждала нас о твоей помешанности на сестренке и попросила подыграть, потому что ты такая бедненькая и несчастная… Но ты меня конкретно взбесила, дорогуша, поэтому настало и тебе вкусить все прелести жизни.

Закончив последнюю фразу, рыжеволосая направилась в сторону тех столиков, где наша заботливая «карга» обычно раскладывает соки и сладости. Я совершенно не понимала, что происходит. Зачем Кэролин понадобился пустой стол и самое главное – действительно ли миссис Хенс предупреждала их обо мне? Но я ведь… я думала, что скорее меня должны предупреждать об этих подростках, но почему на деле оказалось все в точности да наоборот? В голове началась какая-то каша. Я повернулась в сторону Мэтью – наши взгляды встретились, но я, как, впрочем, и в большинстве случаев, не могла понять, что творится у него в мозгу. Он просто смотрел на меня без какой-либо эмоциональной окраски. Поэтому я резко повернулась, ища взгляд Бетти, маленькие глазки которой, в отличие от безжизненных глаз Мэтью, меня избегали. Но вскоре я добилась своей цели и ужаснулась. Собственные глаза расширились от удивления, когда я осознала, что Бетти вполне понятна происходящая ситуация. Да, она боялась, нервничала, теребя край шарфа, мечтала убежать отсюда, но по ее одному единственному взгляду, скользнувшему по мне, я поняла, что ей, как никому другому здесь, все предельно ясно. Она знала про разговор миссис Хенс – значит, он действительно был. И, что еще важнее, она знала, зачем рыжеволосая пошла в плохо освещенный угол, где мирно покоился деревянный стол.

Меня переполняли разного рода чувства: с одной стороны – гнев, обида и досада за то, что я стала посмешищем в этом клубе неудачников благодаря стараниям мисс Одли и миссис Хенс. С другой стороны, с замиранием сердца я ждала, когда Кэролин вновь начнет говорить. Пока она мешкалась где-то в темноте, мои ноги и все тело успели выйти из транса, и я смогла бы убежать. Но я этого не сделала. Я так долго и усердно думала об этом, что пропустила рыжеволосую, вставшую передо мной. И только когда она заговорила, я вновь вернулась в ужасную реальность.

– Как тебе такое, Ве-ле-ри? – она швыряет в меня скомканную и уже изрядно потрепавшуюся газету. – Дорогуша Хенс любительница городских сплетен и бесполезной макулатуры. Эта газета полностью посвящена твоей сестренке, и наивная старушка думала, что однажды покажет тебе ее, а ты начнешь свой глубооокий самоанализ. Я облегчила ей задачу, не благодари, это все…

Слова отдалялись от меня так же стремительно, как самолет покидает очередной аэропорт. Газета называлась «Новости Стогвурда» – просто и банально, что очень характерно для нашего городка. С главной обложки своими большими зелеными глазами смотрит моя Кесси – такая же красивая, как и всегда. Хотя фото черно-белое, в памяти отчетливо всплывает та же фотография, только цветная. Это ее выпускной. И фото, сделанное мною до того, как мама заставила нас обеих встать вместе и сделать счастливые сестринские лица. С трудом оторвавшись от игриво улыбающейся сестры, я наконец перевожу взгляд на заголовок – и весь мой мир в одночасье рушится, потому что я начинаю вспоминать.

«ПАМЯТИ КЕССИ БЛЭР» – визжал заголовок.

Глава 11

«14-ое февраля – день Святого Валентина – казалось бы, что может произойти такого плохого в такой замечательный день? Но судьба распорядилась иначе. Пока влюбленные обменивались подарками и выбирали столик в ресторане, врачи главной больницы боролись за жизнь юной Кесси Блэр – пострадавшей в аварии на 39-ом шоссе. Ее близкие и друзья, лишь только узнав об этой страшной трагедии, отправились в больницу и все это время, пока доктор сменялся один за другим, не переставали верить в чудо.»

– Мам, а нам обязательно отмечать день Святого Валентина? Вы с папой уже давно женаты, у меня парня нет, да и Кесси вряд ли приедет с будущим мужем.

– Вэлери, пойми, важен не сам повод праздника, а компания, с которой тебе будет хорошо отмечать даже самые незначительные даты. Мы наконец-таки соберемся все вместе, и, по-моему, это отличный повод для веселья и радости.

– Не спорю, но тебе не кажется, что доставать тарелки, которые мы используем только на Рождество, перебор? К нам приезжает моя сестра и твоя дочь, а не королева Англии.

– Ох, милая, я прекрасно понимаю твое возмущение, но и ты нас пойми, что в такие значимые моменты, когда мы все наконец-таки в сборе, хочется, чтобы все было идеально.

– Мам, твою еду можно есть даже в пластиковых тарелках…

– Тони, возьми трубку, телефон уже разрывается!

– Мам, папа уже минут 10 как ушел в магазин…

– Все, мне точно нужен отпуск. Накрой на стол, а я пойду узнаю, кто так яростно хочет поговорить с нами.

– Не переборщи с допросом!

«Такой страшной аварии Стогвурд не видел давно. Семь машин, один поезд, больше десяти человек пострадавших, не говоря уже о колоссальном ущербе, нанесенном имуществу. Но в тот момент мистера и миссис Блэр явно волновала не вдребезги разбитая машина и ее содержимое. Их всецело занимала их старшая дочь и слепая надежда на ее выздоровление.»

– Ма, ты скоро? Кажется, твой пирог подгорает… Мам? Что с тобой? Мам, не пугай меня! Мама, мама, мама....

– Девочки, я дома, правда одна из вас точно не будет рада, так как я не нашел…

– Папа, скорее сюда! С мамой что-то…

– Джейн, Джейни, милая, что с тобой? Что случилось? Ты нас слышишь?

– О господи, что с ней такое?

– Что тут случилось?

– Я…я нне знаю, она…она просто…подошла к телефону и…

– Алло, да, я мистер Блэр, а что собственно…

– Мама, ты меня слышишь? Я принесу воды, тебе вводы… дда?!

– Не может…не может…не может быть…я... да, мы…сейчас будем, я…

– Пап, что такое? Почему вы все молчите, ответьте хоть кто-нибудь, мне страшно!

«Машина мисс Блэр вылетела прямо на железную дорогу, как раз за несколько секунд до поезда, который шел в Денвер. Несмотря на превосходную реакцию машиниста, полностью остановить поезд за считанные секунды непосильно никому. В результате этого спасателям пришлось приложить немало усилить, чтобы вытащить 19-летнюю девушку из перевернутого автомобиля, который быстро нашли недалеко от железной дороги. Естественно, что приехавшая на место полиция не стала предъявлять обвинения тридцатипятилетнему водителю поезда, который лишь стал жертвой ужасного стечения обстоятельств, как и сама пострадавшая. У полиции и спасателей было много работы, но самое главное легло на плечи врачей, к которым около восьми часов вечера доставили пострадавших, включая Кесси Блэр.»

– Боги, только скажите мне, что моя девочка жива! Я не переживу…

– Миссис Блэр, прошу вас, отойдите от операционной, вы мешаете докторам…

– Прошу вас, скажите мне, что с ней все будет хорошо…умоляю…

– Мисс Блэр, это я вас прошу успокоиться, иначе я попрошу полицию проводить вас до дома!

– Простите, я… я понимаю, нно…но…

– Мы врачи, а не боги, и сделаем все, что в наших силах…Дейв, придержи дверь.

– Джейн, тебе нужно успокоиться, наша малышка жива и будет жить долго и счастливо…врачи помогут ей, наша медицина сейчас…

– К черту медицину, Тони! Хватит меня успокаивать!

– Мам, ты не должна, все будет…

– А ты вообще не влезай в диалог взрослых! Моя Кесси будет жить и переживет вас всех, вам понятно?! В отличие от вас, я не утешаю себя и знаю это наверняка. Так что…

– Хорошо, ма, ты права, только прошу тебя…нам всем тяжело и…я тоже не представляю жизни…жизни без…

– О боже, прости меня, моя девочка…Что же я делаю, Тони, кричу на младшую дочь в то время как старшая…я ужасная мать, я чудовище, я…

– Тише, тише. Успокойтесь обе, идите ко мне…вот так, уже лучше. Сейчас нам главное держаться вместе и думать только о хорошем…сядьте рядом. Все будет хорошо. Все.

«Многие забывают, что, несмотря на современные технологии и одаренность многих врачей, не всегда монета падает на сторону жизни. Так и случилось с нашей Кесси: медикам чудом удалось сохранять ее жизнь три дня. При этом у ее палаты каждую минуту один за другим менялись врачи и санитары, не говоря уже о напуганной до ужаса семье. Все так или иначе надеялись, что девочка выйдет из комы и приветливо улыбнется всем тем, кто так отчаянно боролся за нее. Этого не случилось. Сломанная в двух местах нога, два поломанных ребра, перелом лучевой кости на левой руке и раздробленные пальцы на правой, и, как следствие, кровоизлияние в мозг – все эти ужасные травмы послужили остановкой сердца Кесси Джейн Блэр ровно в полдень, на четвертый день комы.»

– ВЫ ВСЕ ЛЖЕТЕ, ОНА НЕ УМЕРЛА, МОЯ КЕССИ НЕ МОГЛА УМЕРЕТЬ! ЛОЖЬ, ЛОЖЬ, ЛОЖЬ, ЛОЖЬ....

– Миссис Блэр, я вколю вам успокоительное, пожалуйста, следуйте за мной…

– К ЧЕРТУ ВАШИ ТАБЛЕТКИ, ПОКАЖИТЕ МНЕ МОЮ ДОЧЬ, ГДЕ ВЫ ПРЯЧЕТЕ КЕССИ, А?!

– Миссис Блэр, мне жаль, но врачи сделали все возможное…такие травмы изначально были несовместимы с жизнью…

– ВЫ ВСЕ ВРЕТЕ, ВРЕТЕ И ВРЕТЕ! КАК ВАМ НЕ СТЫДНО ЛИШАТЬ МАТЬ ЕДИНСТВЕННОЙ ДОЧЕРИ?!

– Боже, Джейни, опомнись, у нас две дочери…что…что с ней…почему?

– Позвоните доктору Уоллосону, ему срочно нужно провести обследование…

– ОТПУСТИТЕ МЕНЯ, ИДИОТЫ! Я НИКУДА НЕ ПОЙДУ БЕЗ МОЕЙ ДОЧЕРИ…Я ВИЖУ ЕЕ, ВОН ЖЕ ОНА, ТОНИ! КЕССИ, КЕССИ, ИДИ КО МНЕ, МАМОЧКА ТУТ…

– Доктор, ради бога, объясните мне, что…

– Я думаю, вы и так все прекрасно понимаете, мистер Блэр…Мне очень жаль.

– Нет…только не это…я…

– Тони, скорее иди за мной! Они куда-то меня тащат, а Кесси сидит вон в той палате и смеется! Ха, она всегда была такой шутницей. Тони, скорее забирай нашу дочь и беги за мной, Тони, Тони!

«Несмотря на консультации опытного врача – психиатра, известного доктора наук и одного из основателей крупнейшей больницы Стогвурда – мистера Уоллосона – мать Кесси и Вэлери Блэр, миссис Джейн Блэр так и не смогла прийти в себя после ужасной трагедии и не менее ужасной утраты. Мы можем только представить, какие муки пережила эта женщина. Близкие миссис Блэр продолжают верить в выздоровление матери, на данный момент находящейся в психиатрической клинике имени Джорджа Уоллосона, хотя сам именитый психиатр не дает никаких точных прогнозов.»

– Да, то, что случилось с моей пациенткой не выразить никакими словами, – специально для "Новостей Стогвурда" сообщил нам доктор. – Если бы я был романтиком, то сказал бы, что эта бедная женщина потеряла часть своей души. Но я, к счастью, таковым не являюсь. Сроки выздоровления пока не ясны и вряд ли зависят от препаратов. Все, что мы можем сейчас – обеспечить миссис Блэр хорошие условия и длительный отдых…"

– Поверьте, мистер Блэр, так будет лучше. Я не собираюсь держать вашу жену насильно, но то, что я предлагаю, на данный момент действительно выход из сложившейся ситуации.

– Я…я просто не понимаю, доктор…она кричала, что ККесси…она…

– Не мне вам объяснять, мистер Блэр, что первый ребенок в семье – большое счастье и еще большая ответственность. Возможно, миссис Блэр чувствует себя виноватой за то, что случилось с вашей дочерью. Ее разум всецело поглотили мысли о старшей дочери настолько, что место для младшей не осталось… Не сочтите мои слова некорректными, но я думаю, что в такой ситуации это вполне нормально.

– Господи, доктор, что же мне теперь делать? Что мне сказать Вэлери? Мне кажется, что я так же, как и моя Джейн, начинаю видеть Кесси в каждом проходящей медсестре…

– Об этом вам точно не стоит беспокоиться. Вам нужен отдых, сколько вы уже на ногах? Кстати, где ваша младшая? Хочу на нее взглянуть. Сколько ей говорите? Дети и подростки страдают не меньше нашего, уж поверьте моему опыту.

– Да…конечно. Вон…вот она. Вэли, эй, Вэли…

– Погодите, мистер Блэр, предоставьте это мне.

«Похороны Кесси Джейн Блэр состоялись 22 февраля. Трагедия не только семьи, но и всего города заставила сплотиться нас и задуматься над тем, как на самом деле коротка жизнь и как легко она обрывается. Юная девушка не сделала ничего плохого, за что заслужила подобную раннюю кончину. Она была любимой дочерью и сестрой, верной подругой и заботливой девушкой. Кесси никогда не отказывала людям, обратившимся к ней за помощью и советом. Тучи заполонили собой февральское солнце, и весь Стогвурд будто заполонил мрак. Больше недели граждане приносили венки на могилу мисс Блэр, а неравнодушные школьники и выпускники сделали в школе алтарь в честь памяти Кесси. В такие моменты нам важно не забывать, что только вера…”

– Нет. Это ложь. Все не так…

Глава 12

– Аууууу, – Кэролин щелкнула пальцами возле моих глаз. – Очнись, крошка, ты думаешь, в главной газете Стогвурда СПЕЦИАЛЬНО выдумали историю, чтобы позлить малютку Вэли?

– Но это…это… – я не нахожу в себе сил ответить. Еще чуть-чуть и мой мозг окончательно перестанет воспринимать сложившуюся картину.

– Да пойми ты уже, дура, что мир вокруг тебя не крутится и твоя ненормальная сестренка теперь отбывает бесконечность в сырой земле, а ты…

– ЗАМОЛЧИ! – нервы окончательно сдают.

Увидев первую страницу и прочитав всю статью, я словно летела в бездну и теперь, наконец, дошла до самого конца. Слова рыжеволосой были бы для меня пустым наркоманским бредом, если бы не собственная изменяющая мне память. Почему я это вспомнила? Почему, ведь этого не было?! Почему, боже, почему…

Меня охватывает сковывающий страх. Все тело оцепенело, такое ощущение, что тысяча невидимых рук разрывает меня на части. Единственное, что я еще могу чувствовать – боль. Становится тяжело дышать. Хватаю ртом воздух ртом, но безуспешно. Ко мне снова подступает приступ тошноты, а глаза начинают наполняться слезами. Я пытаюсь сфокусировать свой взгляд на Кэролин, Бетти или Мэтью, но до сих пор вижу лишь строчки статьи из газеты, которая давно валяется на полу. А затем перед глазами снова предстает пелена воспоминаний. Я вижу ее, да, я вижу Кесси в больнице, ее израненное тело и…кардиомонитор, по которому плавно движется ровная линия.

– Нет! – единственное, что мне удается сказать. В глазах начинает темнеть, а охвативший меня страх продолжает нарастать с чудовищной силой.

– Ты не должна была говорить ей… – где-то за тысячу миль я продолжаю улавливать голоса.

– А ты что, мышонок, заделалась феей крестной? Нарядишь ее в розовое платьишко и начнешь говорить о том, что я лгу? Да ты даже со стула не осмелишься встать…

– Хватит уже.

– О, вы только посмотрите, кто вмешался! Сам мистер тотальный пофигизм! И что ты…

– Замолчите! – я не сразу узнаю свой голос, что, похоже, уже вошло в привычку. При всем этом меня продолжает душить страх, а взгляд становится до того мутным, что различает лишь силуэты. Мне нужен воздух, мне нужна Кесси, мне нужны родители и прежняя жизнь.

Я выбегаю в коридор, толкая кого-то прямо к стене. Слышу женский голос позади, но уже, не оборачиваюсь, меняю неуверенные шаги на еще более неустойчивый бег. Становится еще хуже, будто легкие превратились в полностью выжатую губку. Я не различаю света и тени, просто бегу и начинаю ощущать, как силы в который раз покидают меня. Готова упасть, прислонившись к холодной обшарпанной стене, но затем осознаю, что она начинает прогибаться под моим весом. Это дверь, и, вылетев на улицу, я чудом остаюсь на ногах, ухватившись на фонарный столб.

Не знаю, закончился ли дождь или он по-прежнему продолжал щедро топить мою одежду. Свежий воздух не помогал, я по-прежнему задыхалась так, будто пробежала десять километров без подготовки. В ушах звенело, отчего каждая проезжающая мимо машина отдавалась огромным взрывом в мозгу. Зрение по-прежнему придавало, и под конец не выдержали и ноги. Я успела сделать пару шагов назад, прежде чем упасть прямо на мокрый асфальт, спиной нащупывая кирпичное здание. Пытаюсь восстановить дыхание, поочередно дыша то через нос, то через рот, но быстро сбиваюсь. От досады хочется закричать, но кислорода продолжает не хватать. Вместо этого по щекам градом катятся солоноватые слезинки, обжигая лицо. Закрываю глаза и прикрываю уши руками, надеясь ускользнуть от этого чертового мира, но ненавидимая мною реальность сменяется ужаснейшими картинами, которые разбивают меня на части. Вот я сижу в такси на заднем сидении, а возле меня – мама – плачет и обнимает меня. Картина настолько реалистична, что невольно я ощущаю ее нежные, хоть и судорожные, прикосновения, и слезы, сливающиеся с моими. Следующая картина – возле меня стоит какой-то высокий мужчина с серыми глазами и в белом халате. Он шевелит губами, пытается донести до меня какую-то информацию, но я не слышу его, как не слышу сейчас. Я стараюсь шире открыть рот, пытаясь вместить в себя больше воздуха, пытаюсь сильнее, до звездочек, зажмурить глаза, пытаюсь сильнее сжать свои уши, но картины продолжают появляться одна за другой, несмотря на мое полуобморочное состояние.

– В ее возрасте это нормально, не стоит беспокоиться…

– Помогите! Куда они меня тащат?

– Мистер Блэр, вам лучше покинуть палату, скоро сюда доставят нового пациента…

– Сегодня мы прощаемся с Кесси Блэр, которая делала этот мир настоящим…

– Как думаете, она сейчас слышит нас или окончательно спятила?!

– Попрошу тишины!

– Но что я могу сделать, мистер Уоллосон?

– Мы должны попытаться, мисс Одли, мы должны…

– Сожалею, мистер Блэр, но у меня нет для вас хороших новостей…

– Я сделаю все возможное, но вы должны понимать, что мы не волшебники, которые, взмахнув волшебной палочкой…

– Вэлери? Ты слышишь меня? Пойдем со мной, я не причиню тебе вреда, меня зовут…

– А что, сестра уже уехала? Почему мне никто не сказал, что ее уже выписали?

– Поговорим об этом потом…

Обрывки фраз отчетливо доносились до меня. Я пережила все сразу и одновременно ничего. В груди продолжало колоть, слезы атаковали мое лицо. Кажется, еще немного, и я не выдержу. Задохнусь и останусь лежать на дороге вот так просто, без свидетелей и выяснений причины. Сотни людей в Стогвурде даже не заметят моего отсутствия. Дети продолжат ходить в детские сады, подростки в школы, выпускники уезжать в поисках лучшей жизни, а взрослые беспокоиться за них и отправлять последние деньги на обучение. Все будет как обычно, колесо жизни будет вращаться без меня. И спустя пару лет никто не вспомнит о Вэлери Блэр, умершей от…чего? Панической атаки? Осознания реальности? Да, пусть будет так. Звучит интересно, но на первую полосу газет я вряд ли попаду, в отличие от Кесси… Где же ты сейчас, сестренка? Неужели ты и вправду погибла?

– Нет, – из последних сил говорю я и резко запрокидываю голову, встречаясь со стеной.

Поначалу я ничего не чувствую, но не проходит и пяти секунд, как меня пронзает острая боль. А уже через минуту вакуум, в который я попала еще в том самом здании, на который сейчас облокачиваюсь, постепенно рассеивается, и с каждой секундой я чувствую возвращения своих органов чувств. Легкие начинают дышать, освобождаясь от нависшего камня в грудной клетке, глаза сквозь слезы передают мне картину освещенной улицы и того самого фонаря, за который я схватилась первым делом, как вдохнула свежий воздух. Наконец, до меня стали доносится отчетливые звуки города и редко проезжающих машин с горящими фарами. Дождь сменился холодом, пробравшим мое тело до мурашек. Я вздрогнула и попыталась встать, опираясь на стену, но тело не выдержало. Ноги по-прежнему были ватными, а рук я и вовсе не чувствовала. Быстро засунув их в карманы, я попыталась сильнее вжаться в куртку и начать думать о дальнейших действиях. Но тепло так и не приходило, а голова, несмотря на освобождение от голосов и криков, гудела не хуже самого ядерного реактора. Сердце тоже не отставало, продолжая отплясывать самбу.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я решилась на вторую попытку подняться. На улице уже было темно, и единственная мысль, которая пришла мне за последние 20 минут, была связана с группой неудачников. А что, если я просидела так долго, что собрание вот-вот закончится? И что скажет миссис Хенс, увидев меня? Но самое страшное – столкнуться лицом к лицу с Кэролин, которая и стала причиной того, что я сижу на мокром асфальте и рухнувшим миром. Мне надо встать. В этот раз я разворачиваюсь к стене, сидя на корточках, а затем аккуратно, шатаясь и скользя мокрыми руками по мокрой стенке, все же поднимаюсь и моментально облокачиваюсь на уже спасительную стену. Казалось бы, после такого ногам необходимо привыкнуть, но я почувствовала, как силы возвращаются и, сделав первый шаг, я медленно, но верно волочу собственное тело подальше от этих мест.

Ноги ведут меня сами, а я тем временем пытаюсь осмотреть себя: джинсы полностью вымокли до колен, рукава куртки запачканы грязью, а мои руки покрывают ссадины. Но все это меркнет по сравнению с тем, что мне пришлось пережить в собственной голове. Я отчетливо помню все – от газеты до собственных воспоминаний… Но как такое возможно? Кесси не могла умереть, а мама не могла спятить, это просто…невозможно. Такое не могло произойти с нами. И неужели бы все это время мой родной отец меня обманывал?

– Нет, – тихо, но твердо говорю я себе под нос и останавливаюсь. – Этого не может быть. Меня разыграли. И я найду человека, который скажет мне правду

Но готова ли ты к правде?

Что за глупости, разве можно быть не готовым к словам, которые ты и так знаешь? Да, вероятнее всего, отец и мисс Одли что-то и вправду скрывают от меня. Возможно, Кесси на реабилитации в какой-нибудь крутой клинике, а мама…маме просто хуже, и пока она не может прийти в себя. Вариантов может быть множество, но я наотрез отказываюсь верить в то, что написали в газете. Все не может закончиться вот так, после того, что мы пережили с отцом. Мне нужен человек, который верит мне и, что самое главное, которому могу верить я. Думая о папе, я невольно начинаю вспоминать события дня Стогвурда, от чего меня шатает в разные стороны. На глазах снова выступают слезы, поэтому о серьезном разговоре с отцом пока не может быть и речи. Мы слишком хорошо знаем друг друга, знаем слабые места, и, как часто это бывает, боимся их задеть. Но сейчас мне нужен тот, кто все еще не считает меня помешанной, чокнутой и сумасшедшей; тот, кто посмотрит в мои глаза и расскажет удивительную историю о том, как весь город решил похоронить мою сестру; тот, кто либо усмирит моих внутренних демонов, либо откроет им врата раз и навсегда…

– Шарли, ко мне! – поток собственных мыслей прерывается, и перед моими глазами предстает маленькое пушистое создание с голубым ошейником.

– Какая ты непослушная! Так и норовишь куда-нибудь убежать! – в темноте появляется низкий силуэт женщины, и я машинально натягиваю капюшон и опускаю голову, встречаясь с маленькими глазами той самой непослушной собаки.

Остановившись возле меня, этот серый комок словно заглядывает прямо в душу, отчего почему-то становится неловко. Вскоре появляется хозяйка – престарелая худощавая женщина в черном спортивном костюме, и Шарли, взвизгнув, бежит прямиком к ней. А уже через несколько секунд собака вновь убегает, чуть коснувшись моего кроссовка, а хозяйка лишь шумно вздыхает.

– Ну и угораздило же меня согласиться взять эту псину к себе, пока дочь в отпуске, – судя по всему, эти слова были обращены ко мне, но, поскольку я по-прежнему скрывала лицо, то решила быстро удалиться от света фонарей, тем более что прямо сейчас вступать в вежливые диалоги не хотелось.

Только на середине Чарлинг-стрит – длинной улицы, соединяющей Западный и Восточный Стогвурд – у меня возникло ощущение, что я не приближаюсь, а отдаляюсь от дома. И этот факт привел меня в бешенство. Сколько еще мне надо перенести, чтобы наконец оказаться в безопасности и тепле? И где мне искать того самого человека, когда я в районе, в котором была всего пару раз. Почему картина в голове сложилась лишь тогда, когда я открыла ту газету, а не сейчас, когда я прошла лишние…да, и сколько я вообще прошла? Неизвестность порой убивает, но еще чаще убивает осознание. Осознание собственной никчемности, осознание несправедливости, осознание того, что всем глубоко наплевать на тебя, лишь бы ты не создавала проблем. И все эти паршивые воспоминания, голоса, крики, из-за которых хочется раствориться в луже или вжаться в стену настолько, чтобы полностью слиться с ней, утратив последние права на существование…Все это так…так…

– Убивает! – собственные мысли превращаются в один хрипловатый крик никчемной 16-летней девочки, которая пока так и не нашла себя в этом мире.

Девочка, которая слышит неправдивые голоса и странные воспоминания. Девочка, которая уже не может терпеть разлуку с родными, а исправить, сократить расстояние ей не под силу. Девочка, которая не может спросить о событиях последних месяцев ни у кого из города, кто бы не посмотрел на нее, как смотрит мисс Одли, миссис Хенс, Тиффани, и даже Кэролин. Девочке просто хочется закрыть глаза, зажав их бледными руками, встать посередине дороги и…

– Шарли, домой! – и снова этот чуть писклявый голосок где-то в том мире, где мне давно нет места, сливается с визгом обладательницы красивого имени, а я продолжаю стоять на месте, не открываю рук от собственных глаз, погружаясь в черноту собственного разума, ловя отголосок произошедших событий. Я, группа поддержки, Кэролин, шприц, летящая куда-то в бездну сумка, Мэтью, Бетти, снова Кэролин, газета, паника, страх, нехватка кислорода, голоса, непонятные воспоминания, снова страх и паника, слезы, холод, одиночество, женщина с писклявым голосом и такая же писклявая собачка…

И тут меня осенило. Собака, конечно же! Как же я сразу не вспомнила о ней. Открыв глаза и по-прежнему наблюдая безлюдную улицы, я поспешно развернулась и быстрым шагом направилась в сторону дома. Но перед ним мне предстоит сделать небольшую остановку, которая станет для меня спасительным кислородом. Я ошибалась, так страстно уверяя себя в том, что в Стогвурде не осталось человека, способного выйти со мной на контакт. Он, или, точнее, она, конечно же есть, и все это время была прямо перед моим носом! И только сейчас я вспомнила о той, кто верит в меня и Кесси, невольно браня себя за столь позднее просветление. Я больше не слышала голосов, эхом отражавшихся в моей голове, больше не видела перед глазами заголовок мятой газеты, больше не чувствовала себя запертой в большой металлической клетке, решетка которой обнажала истерзанное полотно под светом фар проезжающих машин. Впервые за этот день я почувствовала невыразимую свободу, которая захватывала меня. Улыбка живительной силой отразилась на лице, руки забыли про дрожь, а ноги окрепли настолько, что я могла бежать.

Дождь возобновился, преподнося Стогвурду очередную порцию огромных капель, покрывающих изумрудные аллеи и серебристые улицы. В нашем городе нет ничего такого, чего бы не оказалось в других, однако сейчас, вглядываясь в те места, где мы были счастливы, мне кажется, что именно этот город наполнен магией, увековеченной в домах, улицах, парках и магазинах. Никогда Стогвурд не казался мне столь прекрасным, с его мрачными деревьями, большими лужами, стекающими в многочисленные каналы, и еле слышными отголосками голосов, еще не успевших занять свои почетные места возле телевизоров. А дождь, словно не желая поддаваться мольбам последних, с каждой минутой усиливался настолько, что никакие капюшоны уже не спасали. Я сорвалась на бег – не только из-за погоды, но и собственной нетерпеливости. Мне хотелось как можно поскорей дойти до нужного дома, постучаться, войти, а дальше…а дальше все станет на свои места. Эмоции предстоящей встречи настолько захватили меня, что я уже не разбирала дороги, шлепая и без того промокшими кроссовками по огромным лужам, обрызгивая себя с ног до головы. Через пять минут упорного бега кислорода в легких стало не хватать, и пришлось помогать ртом. Пару раз я поскользнулась, а один упала на чей-то мокрый газон, ощутив жгучую боль в левой руке, но даже это не заставило меня остановиться. Сейчас все мои мысли были лишь об одном, а прочие обстоятельства мозг полностью отказывался воспринимать.

Сердце пропустило удар, когда я добралась до маленького бледно-желтого домика, который сейчас, при свете двух фонарей, казался почти бесцветным. Мой взгляд упал на серый почтовый ящик, где сбоку белыми печатными буквами было выведено: «Мистер и Миссис Дагсон», а чуть дальше – стандартные цифры обозначения – 117. Удивительно, что почта все еще рассчитана на двоих, хотя наша соседка потеряла своего мужа больше пяти лет назад. Мистер Дагсон, маленький пухлый старичок с жидкими седыми волосами, уделял все свое свободное время своему гаражу, а на Рождество переодевался Сантой и разносил конфеты чуть ли не по всему Западному Стогвурду. Первым он, конечно же, заходил в наш дом, называя меня маленьким эльфом и намереваясь украсть к себе в «убежище Санты». Сейчас это кажется глупым, но тогда, будто в прошлой жизни, завешанной покровом детства и наивности, это казалось лучшим событием в году. Я искренне радовалась приходу этого старичка, и в конце полюбила его как родного, чего нельзя сказать о Кесси. Она слишком рано повзрослела и, видя мои усердные старания для создания костюма эльфа, чтобы в очередной раз порадовать мистера Дагсона, она лишь фыркала и уходила на свою половину комнаты, надевая большие наушники, отключаясь от этого мира. Так продолжалось до тех пор, пока однажды наивный старичок так и не смог надеть костюм Санта Клауса. Накануне очередного зимнего праздника ему поставила диагноз – рак, и, судя по тому, как стремительно развивалась болезнь, шансов на выздоровление не было. Мистер Дагсон отказался от лечения, держась до последнего, чем еще больше пугал свою старушку Элизабет. После Рождества я видела его всего лишь раз и узнала с огромным трудом. Казалось, что передо мной стоит скелет, на которого натянули обвисшую кожу. Даже Кесси, откровенно не любя старика, стала навещать его чаще всех нас. Смерть забрала мистера Дагсона раньше, чем ожидали даже врачи. Его жена осталась одна, редко выходя из дома. Она постарела лет на пять, а глаза и вовсе будто пребывали в мире мертвых. Мы все опасались, что бедная бездетная старушка последует за своим мужем, но спустя пару месяцев на нашей улице появилась бродячая собака, скулившая почти сутки. И вот на следующий день эта черная, с одним белым пятном на животе, девочка, как ее часто называет хозяйка, уже спокойно расположилась в небольшом домике. За все свое время пребывания у миссис Дагсон у Лолы было пять или шесть пометов, и всех этих многочисленных щенков добрая женщина умудрялась пристроить в добрые руки. Для нас так и остается загадкой, кто является отцом всех тех щенят, расхаживающих по всему Стогвурду, грызущих кости и спящих на хозяйских дивана, но, будучи уже в преклонном для собаки возрасте, Лола умудрилась осчастливить свою хозяйку в шестой раз, о чем я не так давно рассказывала Кесси. И сейчас, тяжело дыша и дрожа всем телом, я наконец стучусь в дверь, сначала встречая белое пушистое облако, обнюхивающее мои ноги, а затем и взгляд самой соседки, обеспокоенно оглядывающей меня с ног до головы.

– Вэлери? – дрожащим голосом обратилась ко мне старушка.

Миссис Дагсон перевела взгляд на мою левую руку, и сейчас, проследив за взглядом невинной старушки, я вновь увидела отголосок прошлых сновидений, пробивающих в моей голове остатки последней решимости. Кровь, стекающая алой дымкой на собственные кроссовки, перемещает меня за границы привычной реальности, и я снова вижу свою сестру в изуродованной машине. До моих ушей доносится пронизывающих до мурашек крик, но, по обыкновению, его издаю не я, а женщина, подарившая мне жизнь. Картина складывается так же быстро, как ураган, и накрывает меня абсолютным хаосом. На пару секунд я зажмуриваю глаза, отчаянно трясу головой в надежде избавиться от собственного разума. Одышка после стремительного бега еще не прошла, а вдыхать кислород в легкие становится еще труднее, когда я вновь ощущаю прилив страха и резкую боль в груди. Кажется, еще пару минут и я снова окажусь возле кирпичного здания группы поддержки, оплакивая прошлое.

– Вэлери? Вэлери? Господи, да что же это такое…Ты меня слышишь, девочка? – реальность возвращается так же стремительно, как и земля уходила из-под ног. – Прошу тебя, давай зайдем, у тебя кровь, рану надо обработать…

– Нет времени, миссис Дагсон, – открыть глаза, завешанные невидимым покрывалом оказалось довольно легко, но выпалить все сразу, еще больше напугав и без того впечатлительную старушку, оказывается мне не под силу.

– Ччто случилось? – старушка уже не скрывает своего изумления, оглядывая меня с ног до головы.

– Миссис…Дагсон, вы знаете…меня. Вы знаете моих родителей…Вы…знаете Кесси…Вы же мне не соврете…да?! – продолжая ловить ртом воздух, я крепко схватила плечо соседки, покрытое шалью.

Мама говорила, что почти всю свою жизнь миссис Дагсон проработала в детском саду, том самом, на месте которого сейчас образовались группы поддержки. И поэтому, как подтверждали все, эта худощавая и бледнолицая женщина с большими темными глазами, двадцать часов в сутки выражающих спокойствие, доброту и понимание, разбирается в людях в сто раз лучше, чем новоиспеченные психологи из колледжей. Сейчас, видя абсолютную готовность во взгляде миссис Дагсон выслушать даже историю про драконов и магию, мне действительно стало легче. Боль в груди наконец-то утихла, я ослабила хватку, обнаружив, что сжимаю плечо сильнее, чем хотелось бы.

– Ладно…хорошо…да… – эти три слова с паузой почти в минуту я будто произносила для себя, убеждая задать главное. И я решилась, смакуя каждое слово и все предложение в целом. – Скажите мне правду…о моей сестре…Где Кесси? И что за газеты, которые, которые так…

Договорить я не успела. Вернее, не смогла, потому что увидела в глазах доброжелательной старушки то, чего боялась увидеть больше всего на свете. Боль. Боль при упоминании о Кесси. Боль при виде моего непонимания. Боль при виде моего осознания. Боль, заставившая глаза миссис Дагсон слиться в унисон с каплями дождя. Боль, которая с силой ворвалась в мою душу и тело.

– Как же так…Не может быть, я…Это не правда…Я… – связывать предложения просто не оставалось сил.

Меня окружила волна усталости и отчаяния, я захлебнулась в ней, сдаваясь бестелесному сопернику. Воспоминания – да, теперь я могу назвать вещи своими именами – больше не всплывали в моей голове, потому что картина и так восстановилась сама собой. Опустошение пронизывало каждую клетку моего бесполезного тела, передавая эстафету новой порции горя. Я снова плачу, но в этот раз уже осознанно, не сдерживая всхлипов и отчаяния, следовавшее за ними по пятам. Кесси, моя сестра, она просто…ее больше нет. Она стала одной из миллиона песчинок, исчезнувших в узле мрака истлевшего бытия. Моя сестра превратилась в воспоминание, которое спустя несколько месяцев растворится в повседневности. Кесси просто…просто исчезла, оставив этот грязно-серый мир без себя. И я, стоя на крыльце соседки, захлебываясь слезами и не слыша утешения, разделяющие губы старушки, хотела закричать о на весь Стогвурд о своей невыносимой боли, пожирающей меня изнутри, о мерзком параличе собственного тела, благодаря которому я еще стояла на ногах, и о чертовой несправедливости, захватившей всю нашу семью.

– Мне так жаль, Вэли…Если бы можно было все исправить… – голос миссис Дагсон показался мне самым ужасным звуком, который может уловить человеческий слух.

Я сморщилась и освободилась от теплых объятий, в какой-то момент захвативших меня. Стеклянный взгляд, видимо, поразил старушку, а в следующую секунду ее дрожащий голос смешался с собачьим лаем, от которого мне стало еще противнее. Ощущение такое, что меня сейчас стошнит прямо на порог чистенького дома, поэтому я поспешила удалиться. Голова готова была разорваться на элементарные частицы, а ноги, несогласные с резкой сменой положения, с трудом унесли меня от посторонних звуков. Дождь снова прекратился, и теперь на своем лице я ощущала лишь собственные соленые слезы. Я задыхалась от собственных рыданий, до крови кусая нижнюю губу. В мыслях мелькал образ Кесси – веселой, восторженной, злой, плачущей, кричащей и просто родной. Я видела ее так же часто, как собственное отражение в зеркале. А теперь она в моем голове, на фотографиях в семейном альбоме, в видеозаписях на телефоне. Осознание собственной никчемности доводит до онемения рук и ног. Я падаю на колени на пороге собственного дома, закрывая лицо руками и пытаясь найти ответы на вопросы, которые уже давно стали утверждением. Я снова слышу терзающие душу крики, хочу закричать сама, но голос предательски срывается. Пытаюсь встать, но из-за обвалившегося града слез едва вижу ручку нашей двери. Хватаюсь за нее из последних сил, но рука тут же соскальзывает, и я с треском сажусь прямо на мокрые ступеньки. От нарастающего отчаяния толкаю дверь ногой, затем еще раз, еще и еще, пока каким-то чудом не получается зацепиться зубами за воздух и окончательно встать, опираясь на косяк.

Да уж, никогда бы не подумала, что такое случится с тобой, сестренка

Я слышу до боли знакомый голос и не сразу осознаю, что эти слова произношу я сама. Сердце сжимается с такой силой, что я невольно хватаюсь за грудь, а уже через секунду слышу приближающиеся шаги и звук открывающейся двери. Искусственный свет заставляет морщится, а тепло, исходившее из нашей квартиры, вздрогнуть. На пороге стоит отец в своих домашних серых штанах, которые ему давно велики, и такой же серой мятой футболке с надписью: «Лучший папа». Увидев его, я словно погружаюсь в очередной туман, захватывающий меня снаружи. Я не слышу голоса отца и просыпаюсь уже в собственном доме, сидя на диване в гостиной.

– Боже, Вэли, прошу тебя, скажи хоть что-то, – отец сидит на полу, смотря на меня снизу вверх, пытаясь уловить хоть малейшие признаки жизни. Его большие зеленые глаза окутывает страх, а густые брови чуть дергаются от нарастающего волнения. Руки папы дрожат, но что-то мне подсказывает, что это связано не только с моим эффектным появлением.

– Надо позвонить в больницу…Я сейчас… – он намеревается встать, но я быстро, не ожидая от себя подобного, ловлю его руку и своими окровавленными пальцами касаюсь костяшек его пальцев, сильно сжимая.

Наши взгляды встречаются. Я смотрю в такие родные глаза и вижу там отражение Кесси, отчего слезы вновь подступают к горлу, убивая последние остатки самообладания.

– Она…умерла, – одними губами произношу я, но отец меня понимает. Его передергивает как от мощного удара током, но я продолжаю сжимать его пальцы.

За пару секунд все лицо отца приняло серый оттенок. Он как будто постарел на пару лет и мне показалось, что в его густых волосах уже хозяйничает седина. Бледные губы задрожали, и вот по его щеке катится первая слеза, вскоре находя себе пару. Да, он мог уйти от разговора или соврать мне, закрывая на все глаза, но в моем взгляде была та осознанность, которая покинула меня пару месяцев назад. И этот сильный и высокий мужчина с улыбающимися морщинками между глаз, с теплыми и сильными руками, с накаченными от велоспорта ногами и почти всегда с прямой осанкой, сдался. Вот так просто, без громких фраз и речей, он, закрыв ладонями лицо, как это уже не раз за сегодня делала я, сидел передо мной и пытался сдержать рыдания. Его грудь вздымалась так часто, что я невольно начала задыхаться сама. Моя рука по-прежнему сжимала его пальцы, и я ощутила чужие слезы, сжимая ладонь отца до посинения.

В отличие от папы, я сдерживаться не пыталась, да и просто не могла. Слезы подходят с такой силой, что мне становится тяжело дышать. Боль захватила меня новой волной, а крупицы реальности растворились во мгле ненавистных воспоминаний. И вот перед моими глазами белые коридоры больницы, ничем не примечательная палата, отчаянный и небритый отец с каким-то высоким мужчиной впереди меня, молоденькая санитарка с отвратительно-сладкими духами тянет мне конфету, а через секунду все лица растворяются, оставляя меня наедине с Кесси. Ее лицо такое же красивое и чистое, каким я запомнила его в последний раз. Мне хочется подойти, но ее глаза наполнены злобой, которую я никогда ни с чем не спутаю. Она смотрит в мою сторону, испепеляя взглядом, и сама сокращает расстояние между нами, хватаю меня за воротник красной рубашки, и, будто пытаясь совладать со злостью, шепчет сквозь зубы лишь одну фразу.

На моем месте должна была быть ты

Я возвращаюсь в привычный мир, когда отец сжимает меня в объятиях. Мне становится неприятно, но я не в силах расцепить его руки. Он хочет что-то сказать, но вместо этого лишь отчаянно хватает ртом воздух. Я уже не пытаюсь восстановить дыхание, ведь так или иначе мне уже не удастся убежать от боли и мысли о том, что вместо Кесси должна была умереть я.

– Да…Вэли…Вэлери…Она…да…Кесси умерла… – шепот отца смешивается с запахом алкоголя, и от этого мне становится так мерзко, как никогда раньше.

Меня охватывает новое чувство, быстро смещающее печаль и отчаяние. Будто внутренний монстр, растущий во мне с самой аварии, под оглушительные аплодисменты и восклицания толпы выходит на сцену, начиная свое шоу. И наконец я теряю тонкую нить контроля, отдав себя бесконтрольной злости.

Глава 13

– ТЫ! – голос срывается, но я даже не думаю понижать его. – Да как ты смеешь плакать о ней, когда сам…Что ты с собой сделал, во что ты превратился?

Попытки встать на ноги приводят к головокружению и темноте в глазах. Я опираюсь на стену, а уже через секунду вижу пустые пивные бутылки на нашем журнальном столике, что еще больше усиливает мой гнев. Я злюсь на отца, который так и сидит на полу, смотря на меня опустошенным взглядом, явно чувствует свою вину. Я вижу, что ему по-прежнему так же плохо, как и мне, но уже не в силах остановится.

– Вэлери, прошу… – отец делает последние попытки загладить конфликт, из-за чего кровь в моих жилах вскипает еще больше.

– Не надо, папа! – я подхожу к нему ближе, немного пошатываясь. – Не надо, черт возьми, МЕНЯ УСПОКАИВАТЬ! Как ты мог скрывать все это время? КАК?! Весь наш гребанный Стогвурд считает меня сумасшедшей! Ты об этом думал?

Пожалуй, за всю мою недолгую жизнь это был первый раз, когда я так прямо и остро выражала свою агрессию в сторону отца. Я и сама, как и он, не любила конфликты, но сейчас, вспоминая все те взгляды, смотрящие на меня то с отвращением, то с боязнью, я начинаю понимать то, что еще утром казалось мне бредом. Ко мне вдруг резко пришло понимание не только смерти сестры, но и моей. Конечно, я не сумасшедшая, как это было бы удобно всем, чтобы думать, будто я мертва и сейчас где-нибудь в аду переживаю неприятные моменты жизни. Я умерла не телом, а душой. Просто смотрела на жизнь через призму старых воспоминаний, даже не думая опускаться в омут реальности. Я была подобна марионетке, которой управляют по своему желанию. И самое омерзительное в этом то, что все мое последние окружение за два месяца (отец, мисс Одли, да и миссис Хенс) знали о моей недееспособности и молчали. Вот так легко.

– Вэли, послушай… – отец сделал паузу, заранее опасаясь, что я его перебью. Но, несмотря на взрывающуюся злость, я сделала усилие над собой и решила дослушать его. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, и я хотел…правда хотел. Но доктор Уоллосон сказал…и мисс Одли…они…

– И ты так просто им поверил? – не в силах больше стоять на месте, я начинаю плестись по комнате.

– Я думал, что так будет лучше для тебя, – голос папы возвращает привычную интонацию, он глубоко вздыхает и вытирает рукавом слезы.

Я не могу выносить это наигранное спокойствие. Каждый день, на протяжении почти двух месяцев, он, как на маскарад, надевал маску и встречал с ней меня. Этот абсурд не покидает мои мысли и, если бы однажды хоть кто-нибудь заикнулся о такой психотерапии, я бы посоветовала ему обратиться в местную психиатрическую клинику. В ту самую, где сейчас находится моя мама…Может, там и мое место?

– Ты… – договорить я не успела, так как случайно, по-прежнему видя мир затуманенным, задела тот самый столик с пустыми бутылками. Боли я не почувствовала, хотя удар, судя по звякнувшему стеклу, был сильным.

И тут до меня наконец дошло: больше всего я злилась не потому, что отец скрывал от меня правду насчет последних событий нашей жизни, а потому, что он сам, вместо того, чтобы осознать ситуацию и хоть как-то постараться найти выход из нее, заглушал боль алкоголем. Он пил, а я смотрела на это каждый день, не решаясь ничего сказать. Он закрывал глаза на то, что весь Стогвурд считает меня сумасшедшей, а я на то, что он алкоголик. И понимание этого, по сути, ничего не дает, кроме ставшей уже привычной боли и разрывающегося сердца. Отец потратил два месяца на то, чтобы уничтожить себя, забыв обо мне. А я… До сегодняшнего дня моей главной проблемой был поход в магазин, а теперь на меня свалилось все то, что мой родитель так отчаянно замкнул в себе. И это не могло не раздражать.

Это заставило выйти наружу гнев. С силой сжав кулаки, я резко повернулась к отцу, и начала говорить шепотом, сквозь зубы, прямо как рыжеволосая пару часов назад.

– Кесси…умерла. Мама…в психушке. А ты…ты здесь, сидишь и…бухаешь! И после всего этого ты еще смеешь говорить мне, что лучше для меня, а что нет?!

– Я виноват, – теперь его голос дрожал, привычная интонация исчезла, как утренний туман.

– О, ты не просто виноват! – звуки собственного охрипшего голоса с каждым словом слышались все отчетливее. Я вновь отвернулась к столу и взяла первую попавшуюся бутылку, обнаружив, что она еще не пуста. Но было слишком поздно.

– Вэлери, давай не будем…вот так…я…

– Ты мне противен!

Бутылка в моих руках с треском разбивается о ближайшую стену, наполняя воздух приторным запахом. Осколки рассыпаются по всей гостиной, превращая ее в место преступления. Тонкая струйка жидкости стекает по бледно-голубым обоям.

Никто из нас не комментирует произошедшее. Отец, продолжая тяжело дышать, смотрит на отскочившее стекло возле своей ноги, будто пытаясь найти ответы в зыбкости нашего мира. Я же в тот момент ощутила себя той бутылкой, которую сама же и разбила. С ней во мне треснуло все то, что я так упорно пыталась склеить. Каждый осколок, казалось, рассказывает историю о смерти моей сестры. Хотелось с громким визгом растоптать это сомнительное напоминание, вычеркнуть из памяти пережитые моменты, забыть обо всем на свете…Но собственные силы с каждой секундой беспощадно покидали. Гнев, вылившийся так резко и так стремительно, ушел в самые потаенные уголки души, и бездна отчаяния вновь окутала меня своей кровавой пеленой. Казалось бы, слезы давно дошли пропасть, но было слишком наивно полагать, что тело закончит все вот так просто. Не замечая под ногами стекло или воду от собственных промокший вещей, я плавно, опираясь на стенку, прошла в комнату, которую когда-то в прошлой жизни делила с любимой сестрой. Папа пытался что-то сказать, вскочив с дивана, но мои отчетливые «не подходи» убили в нем последнюю надежду на диалог.

Стараясь не смотреть на левую часть комнаты, я, захлопнув за собой дверь, в абсолютном упадке сил рухнула на кровать, зарывшись лицом в теплую подушку. Больше всего на свете хотелось заснуть вот так, в такой позе, не раздеваясь. И пускай на утро все тело будет ныть от неудобной позы, а организм даст сбой после ночи в мокрых вещах. Хотелось быть как все, думая о банальных вещах и обязанностях. Просто быть человеком, плавно движущимся к смерти. Но вместо этого я так и не смогла сомкнуть глаз, наполненных горючими каплями. Я рыдала прямо в подушку, не заботясь о том, кто и как меня услышит. В голове с новой силой вспыхнула газетная статья, а затем, наполняя душу мраком, все то, что я так яро отрицала.

Я не помнила всего, но то, что жгучим следом отзывалось в моей памяти, уже не забуду никогда. Пустые крики, отчаянные голоса, Кесси, Кесси, Кесси… Все казалось мне таким реальным, что спустя миллионы падений и отрицаний я перестала осознавать себя. Я будто растворилась в песчинках того времени, которое теперь длилось целую вечность. И это, словно змеиный яд, с каждой секундой все глубже и глубже проникало под кожу, заставляя чувствовать невыносимую слабость вперемешку с безысходностью. Я знала наперед, что погрязну в собственных ощущениях настолько, что не смогу выбраться, но бороться уже не было сил. Да и был ли хоть малейший смысл в этом? Мой сестра, Кесси, она…мертва. И глупо, чертовски глупо это отрицать, так же, как и отрицать то, что моя мать где-то на окраине Стогвурда лежит в палате с белыми стенами и стеклянными глазами смотрит в потолок, ожидая разноцветных таблеток. И когда мой мир успел настолько рухнуть? В тот момент, когда наркоманка показала мне газету или намного раньше, когда мы, словно играя в догонялки с дьяволом, ехали в больницу, куда доставили еще дышащую Кесси. А может и раньше, когда мы вот так просто отпустили ее в другой город, прекрасно понимая, что она стремится не получить хорошее образование, а бежит от собственных демонов под кроватью. Кесси всегда была одинока, и ни один парень или подруга никогда не могли исправить этого. А эти дерьмовые видео, которые я записывала для нее, по сути, лишь напоминали ей о той атмосфере приторности и духоты, которую она старалась забыть. Какая же я идиотка! Будь у меня силы, я бы выбросила чертову камеру из окна, попутно ломая ее составляющие части.

К утру, казалось, слезы ушли. Не потому, что я успокоилась и приняла ситуацию, их попросту больше не осталось. Глаза, как и все тело, были опустошены. Смотреть на утренний свет, который так и пробивался сквозь закрытые жалюзи, было больно. На большую комнату смотреть было не больно, а мерзко. Вся обстановка вызывала нескрываемое отвращение. Попытавшись встать с кровати, я почувствовала головокружение, а следом острую боль, затмевающую все вокруг. Ныло все тело, левую руку жгло, ног я почти не чувствовала. Во рту пересохло, а грудь будто придавило роялем. После третьей (или пятой) попытки я смогла сесть на кровать, прикрывая лицо руками. Спустя целый век мне удалось справиться со все еще мокрой курткой. Из кармана выпал телефон, показывая время: 6:17. На экране красовались свежие трещины – наверняка результат вчерашнего падения. Вспомнив про это, взгляд бегло пробежался по левой руке с многочисленными ссадинами по обеим сторонам ладони. Эта картина не произвела на меня никакого впечатления, поэтому, швырнув куртку и телефон на стул рядом с кроватью, я вновь попыталась встать. Это оказалось еще сложнее, чем принять сидячие положение. С каждой попыткой голова будто взрывалась, а мысли накатывали с новой волной. Раз – передо мной сидит Кесси и тщетно пытается осилить логарифмы, два – она приходит абсолютно пьяная с вечеринки Тиффани и падает прямо на пол, три – за дверью я слышу громкие голоса родителей и сестры, ругающихся из-за мини-юбки в ноябре. На четвертый раз все тело обдает холодом, потому что я вновь оказываюсь в нашей машине с окровавленным телом. И, не оборачиваюсь, наверняка знаю, кто сидит за рулем.

Но я справляюсь, подавляю эти мысли. В очередной раз мне, почти захлебнувшейся, удается доплыть до суши. Но нет никакой вероятности, что спасение будет всегда. Как и нет причин думать, что я справлюсь со всей той болью, отпечаток которой навечно поселился в иссякнувшем теле и израненной душе. Мне вдруг стало так холодно, что зубы начали стучать, а руки посинели, сливаясь с цветом вен. Я начала стаскивать с себя вымокшую одежду, бросая ее все на тот же стул. Особо не задумываясь, спустя многочисленное количество головокружений, я смогла надеть на себя черные лосины и серую кофту, застегнув ее на замок. Стало лучше, но не намного, поэтому, дабы вновь не потерять остатки сознания, я решила лечь на кровать, укутавшись пледом. Пытаться заснуть сейчас – это чистой воды утопия. Возможно, мне и впрямь удалось бы скрыться от реальности, но я прекрасно осознавала, что ждет меня во снах. И, практически видя это наяву, я совершенно была не готова увидеть это еще и там.

И так, лежа на спине и уставившись в потолок, я уничтожала свое существование и надежду на нормальную жизнь. Наверное, так и сходят с ума, часами проводя наедине с демонами, жаждущими сковырнуть в тебе нарыв и выплеснуть гной наружу. В какой-то момент времени я осознала, что у меня изначально не было шансов на восстановление. Я умерла в той машине вместе с Кесси, и пусть мое тело все еще дышит, то душа давно провалилась в густеющий туман, пронизывающий остатки человечности, низвергая до пыли. И вся эта “терапия” от доктора-психиатра и мисс Одли, которая, должно быть, была его бывшей студенткой и нынешней коллегой, только дали понять мне это. Они не верили, что я приду в себя после такого. Да и возможно ли верить? Я их не виню. Я не обвиняю людей по отдельности, я обличаю весь гребанный мир за то, что позволил моей сестре умереть на операционном столе. И ради этого стоит бороться? Жить с осознание того, что ты можешь дышать, ходить, есть, смеяться и плакать, а другие нет?! Зачем мне этот мир без Кесси, если она была единственной, кто давал мне надежды на будущее. Она верила в меня, защищала от травли, помогала искать себя в разных сферах, которые мне так и не дались. А теперь я осталась одна. Без цели и планов на жизнь, с бухающим отцом и полоумной матерью, которую я не видела с тех самых пор в больнице. До боли смешно вот так потерять себя, растворится в огромном облаке, слиться с ним, а потом исчезнуть, оставив после себя след кровавой пелены.

– Вэли? – дверь комнаты предательски скрипнула и на пороге появился отец. Его вид оставлял желать лучшего: вчерашняя мятая одежда, бледное лицо, огромные синяки под глазами и свежий порез на указательном пальце говорили сами за себя.

Я, краем глаза взглянув на него, продолжила смотреть в потолок, давая понять, что не настроена на рефлексию вчерашнего. Но отец не отступал. Было видно, что он выкинул сон из своей жизни так же, как и я, но мне не доставляло это никакого удовольствия. Я по-прежнему на него злилась, но теперь будто смотрела на собственный гнев через чье-то отражение в маленьком зеркале, которое вот-вот должны закрыть и бросить в огромную сумку.

– На столе лежать сэндвичи. Тебе…тебе надо поесть, – его голос продолжал дрожать, и я невольно усмехнулась. Говорить сейчас о сэндвичах после того, как мой мир разбился вдребезги, вполне в духе взрослых.

– Я оставлю их там. Или может…принести сюда? – на этот вопрос я не удосужилась даже моргнуть.

Постояв еще минуты три, которые показались мне целой вечностью, он удалился, не забыв закрыть дверь. Я облегченно выдохнула. Находится в одной комнате с тем, кто знает темные уголки твоей истории, всегда тяжело. А жить и пытаться существовать с тем, кто создал утопию для тебя, оказывается тяжелее в тысячу раз. Я не просила отца скрывать от меня смерть, защищая, также не просила о дурацких сэндвичах, которые должны сделать что? Например, вернуть меня к жизни? Придать бодрости для нового дня, который станет для меня таким же бесцветным, как и все предыдущие? А может еда вернет Кесси ко мне? Неужели отец не понимает, что последнее, что мне сейчас необходимо, это пища?

Но он, видимо, не понимал, поэтому продолжал заходить ко мне буквально каждый час с просьбой поесть. На шестой попытке мой стеклянный глаз дернулся, и я сдалась.

– Ладно, я поем, только перестань ходить ко мне, как медсестра в больничную палату, – резко выпалила я, заставив на пару секунд опешить родителя, который уже собирался уходить.

В этот раз я встала благополучно, лишь немного задержавшись на старте. В гостиной со вчерашнего дня был включен свет, хотя на улице сейчас уже во всю светило солнце. За окном слышался звонкий смех детей – явный признак наличия в Стогвурде хорошей погоды. Сейчас наступает то самое время, когда расцветающая весна бурным потоком вливается в каждый уголок земли и тела, даже не думая уступать такое удовольствие своей знойной подруге – лету. Я никогда не любила жару и солнце, но в особенные дни волна преображений захлестывала и меня. Кесси же не была такой податливой: с пятилетнего возраста у нее обнаружилась аллергия на цветение, заставляющая ее аккуратный нос превращаться в алый наконечник, а щеки были похожи на тело божьей коровки. Я часто смеялась над ней, когда она не успевала принимать лекарство и становилась моим личным Санта Клаусом. Первые двадцать минут Кесси и вправду на меня злилась, обзывая всевозможными ругательствами (если рядом не было родителей), но потом, сдавшись и решив плыть по течению, смеялась со мной, попутно бросая в меня одну из своих подушек.

Моей сестре не суждено увидеть всего этого. У нее больше никогда не будет аллергии, учебы, работы, семьи и всего остального. Нормальной жизни. И чем эти самые дети, беззаботно висящие на качелях и пробующие на вкус первые бранные слова, услышанные от старших братьев или сестер, заслужили существование больше, чем моя сестра? И чем мой отец, сидящий перед телевизором и «искусно» делающий вид, что увлечен передачей о гомосексуализме среди подростков, не следит за мной, достоин жизни больше? Но главный вопрос все же не относится к ним. Чем я заслужила сидеть здесь, на стуле, глотая безвкусный сэндвич и десять минут сверля безжизненными глазами невидимую точку на столе, заслуживаю жить? Неужели мое существование ценнее, чем существование сестры? Поверить в это меня не заставит ни один доктор в белом халате.

Закидывая в рот последний кусок с тарелки, я зашла в ванну. Смотреть на себя, а вернее на то, что со мной стало, оказалось трудно. Сэндвич уже намеревался выйти наружу, но я затолкала его обратно в недовольный желудок. Передо мной предстал образ подростка, пережившего апокалипсис. Бледное лицо, красные глаза, огромные синяки, разбитая губа, царапина на щеке – все это являлось моим, доселе не замеченным. Я включила кран и больше минуты собирала непослушные волосы, пытаться расчесать которые сейчас было просто бесполезно. Коснувшись слегка прохладной воды, руки, а вместе с тем и все тело разом вспомнили о боли. Левая ладонь, а вместе с тем и все лицо заныло так стремительно, что я издала протяжный стон, отперевшись макушкой о зеркало.

Когда смыть остатки крови все же удалось, я наконец смогла выйти, не рискуя лишний раз лицезреть собственное отражение. Отца в гостиной не было, поэтому мне удалось добраться до комнаты без происшествий. Прикрывая дверь, я остановилась возле половины Кесси, не смея подступить ближе. Идеально убранная кровать с бежевым покрывалом слева от окна, в правой стороне – письменный стол с почти сломанным крутящимся креслом, наверху, на стене, расположилась гирлянда с висящими на ней полароидными фотографиями. Ретро-фотографии были увлечением Брюса, он часами готов был снимать то, что видит, находя в затемненных и потертых карточках эстетику всего мира. Сестра не разделяла его хобби, ей вообще было все равно, чем занимается ее уже бывший парень, но она никогда не отказывалась позировать, поэтому фотографий с белыми рамками было у Кесси достаточно. В школьной столовой, закрутив на волосах неаккуратный пучок; на газоне возле библиотеки, бегло пролистывая учебник истории; с Тиффани на одной из многочисленных вечеринок, широко улыбаясь и слегка проливая жидкость из красных одноразовых стаканчиков, и еще много других фото, где моя сестра была прекрасной. Ей не нужна была подготовка и идеальный свет, чтобы получится лучше модели из «Victoria’s Secret». Ее секрет успеха – просто быть Кесси.

На одном из фото я замечаю себя, щекой прижатую к щеке сестры. Мне пришлось слегка наклониться, отчего это выглядит еще нелепее, но на том снимке мы улыбаемся и это перебивает все прочее. По телу пробегает крупная дрожь, сердце начинает биться сильней, все тело напряглось, словно намереваясь покончить со всем. У меня не хватает духу и сил оторваться от той самой фотографии, сделанной в нашей гостиной. Более того, мне самой не хочется отрываться от нее, вспоминая тот ноябрьский день. Если бы я только знала тогда, чем закончатся наши мечты о будущем. Если бы мне удалось предотвратить события, которые разрушили мою жизнь, разве я не рискнула бы всем ради семьи? Пережитая боль не затмит отпечатки бездыханных воспоминаний, которые наполняют меня до остатка. Как жить в мире, где абсолютно все напоминает тебе о мучениях, терзающих плоть и кровь?

Слезы вновь выступили на глазах, специфичным, но беспроигрышным способом возвращая меня в настоящее. Первые минуты хотелось бежать – неважно куда, главное подальше от всего этого, от всех воспоминаний и боли, от собственной семьи и себя. Но очень быстро я осознала, что даже если я покину этот дом, оставлю отца и весь Стогвурд, то так или иначе не смогу покинуть то ничтожное отражение в зеркале, которое ведет меня к провалу. Я заперта в загустевшем потоке собственного разума. Есть ли выход? Мне видится только один.

Глава 14

– Вставай! – в голову прилетает черная водолазка, – и еще раз будешь разбрасывать свои шмотки на моей половине, то ты их больше не увидишь.

Туман рассеивается не сразу, а может, его и вовсе не было. Я сижу на своей кровати и наблюдаю за тем, как моя сестра возится с ноутбуком, пытаясь втиснуть его в черную сумку.

– Черт, так и знала, что в сумку Ти помещаются только резинки для быстрого перепихона в туалетах. Ты долго сидеть будешь, принцесса? Мы опаздываем вообще-то, дура!

Ее недовольный взгляд заставляет меня лишь сильнее расширить глаза. Все как всегда: полное оцепенение тела, отсутствие боли и страха, реалистичность картины, пронизывающая каждую клеточку мозга. Но в этот раз что-то не так. Вернее, все очень даже так, проблема в том, что я не такая. И если я это осознаю, то скоро эту комнату покроет пелена забвения, а моя сестра растворится так же быстро, как появилась передо мной.

– Алло, прием, это психиатрическая больница Стогвурда? Моя младшая сестра ни на что не реагирует и смотрит на меня так, будто я восстала из мертвых! – Кесси разыгрывает эту воображаемую беседу по невидимому телефону так правдоподобно, что на пару секунд я действительно поверила в реальность происходящего. Но лишь на короткое мгновение.

– Так, они сказали, что если твоя жопа не поднимется через две минуты, то…

– Ты умерла, – слова вылетели сами собой и было уже поздно создавать атмосферу хороших воспоминаний.

– Еще вчера, когда писала тест по истории, – сестра фыркнула и взяла свой телефон.

– Нет, это неправда…и ты не настоящая, Кесси, – горечь во рту заставляла буквально выплевывать последние слова.

Мне становится не по себе. Я ведь осознаю события, тогда почему я еще не проснулась? Да и вдобавок это обеспокоенное лицо сестры, смотрящее на меня в упор. Я узнаю ее: начиная с выразительных глаз и заканчивая шрамом на большом пальце ноги. И от этого становится еще хуже.

– Вставай, Вэли, тебе пора, – она протягивает мне руку и грустно улыбается. И тут я начинаю задыхаться.

– Кесс…

– Ну же, сестренка, давай быстрее, – она выжидающе ждет, но от прежней насмешливости не остается ни следа.

Как же мне хотелось сказать, что люблю ее. Без прикрас и длинных вступлений. Всего три слова, которые прежней Кесси должны были показаться страными, а нынешней они и вовсе не знакомы. И я не могу, потому что заранее знаю, что слова останутся где-то глубоко в кромешной темноте, так и не дойдя до адресата. Но возможно ли после такого обвинять себя? Нормальные люди дадут простой и лаконичный ответ. Но всем известно, что когда человек устает от бесконечного самоанализа и перестает обвинять себя, то в своих бедах он начинает обвинять весь мир.

– Держи мою руку, Вэли…вставай, – эти пять слов сестра говорит почти шепотом.

Я знаю, что будет после того, как возьму ее за руку. Но разве мы не любим обманывать себя, ежедневно надеясь на лучшее? И я не исключение. Чувствуя холодную ладонь, я продолжаю слышать свои имя, когда мир меркнет в моих глаза и прошлое становится прошлым, а настоящее тянет в омут с новой силой…

– Вэли! Вэли! – открываю глаза и вижу перед собой небритое лицо отца.

В первую секунду захотелось заплакать. На вторую стонать от отчаяния. На третью просто послать своего родителя куда подальше. На четвертой пришло привычное осознание никчемности, и я была готова слушать.

– К тебе пришли, – в его голосе не было ничего такого, чего бы я не слышала раньше. Значит, с неожиданным гостем я уже встречалась. Все варианты так же стремительно сводятся к одному, как и осознание того, что моя жизнь в последние два месяца была сном.

– Позвал мисс Одли, чтобы она промыла мне мозги? – я слегка толкаю ногой отца, чтобы наконец-то встать. – И почему ты не на работе? Сейчас уже часов 10.

– 9:36, – отчеканивает отец и отходит к входной двери. – Отпросился на пару часов…Я позвал мисс Одли, потому что…

– Потому что мне нужна помощь и все дела, да, понятно уже, – резко обрывая последнюю фразу папы, я встречаю его взгляд, наполненный всеобъемлющим смятением и разочарованием.

Боже, да на что этот человек только надеялся? Что пройдет день, и я встану как ни в чем не бывало, по-дружески побеседую с мисс Одли и поняв, что жизнь продолжается, соберу рюкзак и побегу в школу, чтобы общаться с такими же адекватными людьми, как я сама? Да такое не бывает даже в самих идеализированных фильмах, а собственная жизнь явно далека от оскара. Впрочем, как и от малейшей надежды на реабилитацию.

– Не торопись…можешь выйти, как будешь готова, – сил притворяться ни у моего горе-родителя, ни у меня не было, поэтому мы оба приняли факт моего предстоящего диалога с мисс Одли.

В какой-то степени мне было интересно заглянуть в глаза женщине, работа которой была впустую. Порой нам приятно разочаровывать людей, забывающих о наших эмоциях и добивающихся только намеченных результатов. Но один человек все же заставлял меня колебаться.

– Будь так добр, свали на свою работу и приходи пьяным, как ты делал это раньше, – процедила я и быстро открыла шкаф, ясно давая понять, кто тут лишний.

Отец открыл было рот, но тут же закрыл, проиграв очередную битву. Когда дверь скрипнула, я вновь села на кровать, собираясь с мыслями. Не хотелось вот так просто сдаваться перед психотерапевтом, но с другой стороны – какого черта я должна быть сильной после того, как потеряла все краски этой никчемной жизни, оставив лишь грязную палитру? Я не смогу вновь внушить себе, что все в порядке и мои проблемы закончатся приездом Кесси или выпиской мамы, потому что чертовски больно собрать сгустки светлых воспоминаний, покрытых маской смерти. И все то хорошее, что шестнадцать лет окружало и наполняло меня, просто рассыпается рядом с невидимым врагом, преследующим и меня.

Переодеваться и маскировать свои изъяны было глупо, потому что главные шрамы не залечит даже самая дорогостоящая мазь. Я сидела в комнате, прислушиваясь к приглушенным голосам мисс Одли и отца, догадываясь, к чему сводился разговор. Наконец, уловив звук закрывающейся двери, я открыла свою и встретилась с парой маленьких глаз, подкрепленных оправой привычных круглых очков.

Надо отдать должное выдержки мисс Одли: если она и взволнованна, то ничуть не выдает себя. Она сидит на своем обычном месте, запрокинув ногу на ногу, держит в руках свой массивный блокнот и черную ручку. Свободная розовая юбка, белоснежная блузка и темные волосы в неаккуратном пучке тоже никак не обличают ее, что автоматически начинает раздражать.

– Доброе утро, Вэлери, – привычный спокойный голос и приветливая улыбка откровенно действуют на нервы.

– Давно не виделись, мисс Одли, – решив, что, если погибать, так до конца, я сажусь на диван рядом с женщиной, заглядывая в слегка удивленные глаза.

– Я должна извиниться за столь ранний визит, – мисс Одли поправляет очки и продолжает оценивающе смотреть на меня, бросая беглые взгляды на истерзанную руку. – Мне следовала бы заранее предупредить тебя и согласовать дату нашей встречи, но должна тебе объяснить…

– Избавьте меня от наигранного спокойствия, мисс Одли. Вы здесь по просьбе моего отца и потому, что уже узнали про это, – я бросая взгляд на мой розовый портфель – тот самый, о котором вчера, после газеты и торжествующего лица рыжеволосой наркоманки, я даже не вспомнила.

– Хорошо, тогда давай начистоту, – взгляд женщины стал серьезнее обычного, она закрыла свой блокнот и сняла очки. – Миссис Хенс рассказала мне о вчерашнем происшествии с… Кэролин, да, с этой девушкой. Сказать по правде, мы очень переживали за тебя и нам жаль, что ты, Вэлери, стала жертвой беспричинной агрессии и узнала все вот так.

– Да уж, по-вашему было бы хорошо, если бы я вообще не узнала о смерти моей сестры, ведь так? – я откинулась на спинку дивана, прикрывая глаза. Терпеть внутреннюю боль скоро станет невыносимо, но до этого я хочу высказать все то, что продолжает копиться во мне со скоростью света.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, Вэлери, – да уж, мисс Одли, психологом или психиатром здесь быть необязательно. – Но позволь я расскажу тебе то, на чем основывались мы все, принимая такое…непростое решение.

Открыв глаза, я почувствовала нарастающую тревожность, которую хотелось выбросить в мусорное ведро или смыть в унитаз. Но вместо этого, кивком дав понять, что я вовсе не против утренней сказки, при этом ментально продолжая бороться с паникой, я продолжала вглядываться в полное лицо женщины, сидящей напротив.

– После трагедии с твоей сестрой и временным расстройством матери, доктор Уоллосон опасался, что будет с твоей психикой. Не раз мне приходилось сталкиваться с людьми, чей рассудок находился в шаге от того, что простые люди называют помутнением. Наша психика очень хрупка и порой сорокалетний онколог может сдать позиции, уже не говоря о девочке-подростке, потерявшей любимую сестру. Поверь, Вэлери, весь Стогвурд переживал за жизнь Кесси, многие оказывали материальную поддержку вашей семье, в церкви день и ночь молились за выздоровление девушки. Но мы не властны над смертью, и то, что случилось…

– В этом никто не виноват, понятно, – слушать подобные слова от мисс Одли становилось невыносимым.

Деньги, врачи, церковь – к чему это все сейчас? Если бы она не была психиатром, то я бы наверняка подумала, что она старается оправдать себя и весь Стогвурд в моих глазах. Вот только пустые слова не вернут биение сердца в холодный труп моей сестры, закопанным на городском кладбище. Это и убивало мое самообладание, переворачивая каждую клеточку тела вверх дном.

– Да, это так, – мисс Одли не нашла нужным возражать мне, поэтому продолжила таким же спокойным и размеренным голосом. – Мы потеряли Кесси, и эту огромную утрату невозможно восполнить ничем. Единственное, что нам осталось – помочь начать вашей семье жить заново, несмотря ни на что. Мы пошли по скользкой дорожке, когда многоуважаемый психиатр и мой учитель Джордж Уоллосон предложил твоему отцу скрыть правду на некоторое время, пока твоя психика не будет готова для такого…

– Готова?! – последняя фраза стала последней каплей для меня. Не выдержав, я вскочила с дивана, подавляя головокружение и шум в ушах. – Да вы хоть понимаете, о чем говорите? Как ВООБЩЕ можно быть готовой услышать такое? И как вы посмели скрыть от меня правду о моей родной сестре?! Весь чертов Стогвурд считает меня помешанной! Вы понятия не имеете, какого это, когда заботливые мамаши хватают своих детей за руки и уводят подальше от тебя! Для них я – самый опасный вирус, неизлечимая болезнь, передающаяся воздушно-капельным путем! И после всего этого вы действительно думаете, что все это была мне на благо?! Я два гребанных месяца записывала видео мертвой сестре! Черт, да я даже на могиле ее не была…И что скажет ваш многоуважаемый доктор Уоллосон после такого, а? Что скажете вы на это, мисс Одли?

Хотелось высказать все от и до, начиная с воспоминаний и заканчивая реальным опустошением, близким к смерти. Но сил хватило лишь на малую часть: почувствовал боль в груди и затрудненное дыхание, мне пришлось сесть обратно на диван, ловя ртом воздух. Глаза вновь оказались в царстве мрака, напоминая о пережитых эмоциях и ощущениях день назад. Все повторялось, как в излюбленном сценаристами сюжете о дне сурка, и сейчас я как никогда ощущаю себя заложницей ситуации, в которой мне довелось оказаться. Два месяца я была пленницей собственного разума, и вот теперь, освободившись от одних оков, нашлись другие, более сильные и прочные. И чем дальше я раскапываю обломки прошлой жизни, тем прочнее становится мысль о том, что обратного пути, следовательно, и выхода, нет. К неконтролируемой боли в груди добавился страх. Страх настоящей смерти. Не раз видя в своих кошмарах мертвое тело Кесси, я и не задумывалась, что могла бы умереть вместе с ней. Вместо нее.

На моем месте должна была быть ты, сестренка

Незаметно для меня, в дрожащей руке очутился стакан с прохладной жидкостью. Теплая ладонь не давала воде окончательно расплескаться, хотя несколько капель все же прошлись по моей коже. Мисс Одли что-то не спеша говорила мне, сидя почти вплотную, но слух, как и зрение, подводили меня уже не в первый раз. Пораскинув мозгами и наконец догадавшись, что от меня требуется, я залпом опустошила стакан, возвращая его женщине. По телу прошла крупная дрожь, а после картина действительности потихоньку начала проясняться. Дыхание восстанавливалось, легкие занялись своей прямой работой, разнося по всему телу целебный кислород.

– Вот так, хорошо, дыши, Вэлери, дыши, все хорошо, – впервые за полтора месяца голос мисс Одли показался мне таким успокаивающим и родным.

На моем месте должна была быть ты!

– Ничего, ничего, паническим атакам всегда надо давать отпор, – мисс Одли поставила стакан на стол, ее лицо снова приняло серьезное выражение. – Именно от этого мы и пытались оградить тебя, Вэлери. Буквально увидя смерть близкого человека и последовавшую за ней ужасные события, твоя психика решила создать подобие защитного щита, ограждая сознание от пережитых кошмаров. Конечно, как ты уже поняла, воспоминания о смерти Кесси никуда не исчезли, а лишь были спрятаны далеко за пределы понимания обычной девочки. Таким образом, ты помнила о своей сестре то, что казалось твоей психике безопасным, а временная амнезия почти двухмесячной давности охраняла тебя от тех эмоций, которые теперь терзают твою душу и тело. Доктор Уоллосон первый понял это и, проконсультировавшись с миссис Хенс и другими коллегами, принял решение отложить на неопределенный срок твое «принятие» ситуации. Он боялся, что, если выложить все карты на стол, ты не выдержишь и…в общем, сейчас это не имеет значения. Ты не должна осуждать своего отца, Вэлери, ему пришлось принять нелегкое решение, и, если бы не он…

– То я бы все узнала раньше и давно носила смирительную рубашку, – придя в себя и уловив больше половины сказанных мне слов, я вновь могла говорить.

– В такой профессии, как наша, Вэлери, рисковать нельзя, тем более идти на неосознанную крайность с пациентами.

– Поэтому вы решили подстраховаться, чтобы журналисты не обвинили вас в халатности, или как правильно это называется?

– Это не совсем то, что я пытаюсь донести до тебя…

– Да ладно вам, я все прекрасно понимаю, – в этот момент мой мозг, напоминая о своей существовании, начал активно работать, сложив весь пазл. – Может, я и создала себе какой-то там «щит», но я вовсе не глупый ребенок, мисс Одли. Моя мать в психушке и даже не помнит, что я существую, так ведь? Мой отец пьет, и это огромное желтое пятно на наших обоях – результат вашей терапии. Лучше бы вы рассказали мне все сначала…Был ли вообще смысл в наших встречах?

– Это нужно оценивать, учитывая такие факторы, как…

– А я ведь… даже не была на ее похоронах.

Последняя фраза, сказанная почти шепотом, оставила неизгладимый отпечаток не только в моей душе, но и в душе мисс Одли. Она сгорбилась и, опустив руки на колени, будто превратилась в вечно уставшую миссис Хенс. Вряд ли сейчас даже знаменитый доктор Уоллосон нашел подходящие слова. Даже если бы и смог найти, то они показались бы странными и дикими. Порой никакие слова не помогут найти ключ к проблеме. Никому не нужны пустые разговоры, когда ты заложил дом, проиграл суд, потерял семью и разрушил собственную жизнь. Также и мне, сидя возле женщины, опустившей измученный взгляд на свои полные руки, не нужны были слова или утешения. И отчего-то мне показалось, что мисс Одли как никто другой сейчас понимала это.

– Вы когда-нибудь теряли близкого человека? – собственный скрипучий голос я услышала уже спустя пару минут.

– Я… – мисс Одли запнулась на полуслове, видимо, вспоминая многочисленные книги по психиатрии, дабы дать ответ, который меня устроит. Но затем быстро, выбрасывая ненужные мысли, покачала головой и подняла свои глаза. – Нет, Вэлери, пожалуй, что нет.

– Тогда вам повезло, – развернувшись к мисс Одли, насколько это было возможно, я смотрела на нее и в тоже время ощущала себя где-то далеко за пределом этого домом, города и целой необъятной Вселенной. – Вам действительно повезло.

Доктор лишь молчаливо кивнула, готовая слушать. Я не выстраивала план, не собирала мысли в кучу, не перебирала в голове подходящие слова. Все было таким запутанными, серым и больным, что отдавать предпочтение каким-то специальным терминам даже не рассматривалось мною как вариант. Я отчетливо знала, что надо говорить, но сказанное не оставалось в памяти, просто растворяясь в надоедливой тишине. В воздухе витала нагнетающая атмосфера, которая не устраивала ни меня, ни мою собеседницу. Но сил для того, чтобы начать наш сеанс сначала, не хватило бы ни у кого, не говоря уже о нас. Поэтому я просто продолжила связывать свой клубок, пренебрегая всем тем, что когда-то давно мне казалось столь важным.

– Вам, как и многим другим людям в нашем городе, стране, материке, целой земле, неимоверно повезло, – я опустила взгляд к своим рукам. – Раньше я бы никогда не подумала о таком, а теперь смело говорю это вам. Люди не задумываются над тем, какое это счастье – иметь кого-то, кто всегда встанет за тебя горой, несмотря на многочисленные неудачи и ошибки. Правда в том, что они никогда не осознают этого по-настоящему, пока не потеряют ту песчинку в огромной пустыне, без которой все былое разом покроет темнота. Ведь так, мисс Одли?

– Да, Вэлери, ты права, – подтвердила мои слова психотерапевт. – Я с тобой согласна.

– Я не знаю, действительно ли вы поддерживаете меня или делаете вид, чтобы снова не приносить мне стакан с водой. Вообще это не важно для меня. Для меня была важна моя семья, которой теперь нет. И не надо утешать меня и вселять надежду на то, что мама поправиться, а отец бросит пить, и в итоге мы заживем так, как жили три месяца назад. Этого не случиться, потому что мы потеряли то, о чем никогда не говорили вслух, пренебрегая этим так же часто, как маленькие дети забывают о чистке зубов.

– Ты очень умна и должна понимать, что жизнь порой складывается не так, как хотелось бы нам.

– Я знаю, что вы хотите сказать. Но я скажу проще: жизнь – это горящий факел, висящий на обрыве горы. Одна капля дождя, одно дуновение ветра разделяет его от падения. И рано или поздно наша жизнь оборвется, но это не самое страшное. Вы понимаете меня, мисс Одли? Догадались, что по-настоящему выводит меня из себя и заставляет сдаться?!

– То, что факел Кесси потух так рано, а твой продолжает гореть…

– Теперь я понимаю, что недооценивала вас, – не выдержав, я уставилось в лицо женщины. – Как, впрочем, и вы меня. Я помню вас, в тот самый момент, когда доктор Уоллосон попросил свою коллегу стать моей нянькой. И хотя я не услышала от вас тех самых слов, я наверняка знала, о чем вы думаете. Потому что это до боли знакомое чувство самообмана настолько разрушило мою жизнь, что теперь я не помню, кем была раньше. До того, как вы появились в нашем доме. До того, как Стогвурд стал чужим для меня. До того, как мои родители превратились в пару больных неудачников. До того, как моя сестра погибла.

– То есть ты считаешь, что мне не стоило становиться «твоей нянькой», как ты выразилась? – спросила мисс Одли, прищурившись. – Это тебе навредило? Или ты недовольная окончательным результатом?

Я медлила с ответом, хотя прекрасно знала, что мне сказать. От произнесенных мною слов не станет легче никому, но мне следует высказаться. Раз и навсегда поставить точку в этом кошмаре. Хотя бы в этом.

– Я ни в чем вас не виню, – ответила я, качая головой. – Просто вы должны понять, что меня уже не спасти, мисс Одли. Меня словно отключили от аппарата жизнеобеспечения в тот самый момент, когда сердце Кесси перестало биться и холод заполонил собой очищенную палату. И моя временная амнезия скорее была погребением заживо, чем защитой своей психики. Поймите наконец, что помогать мне так же бессмысленно, как пытаться научить собаку говорить или заставлять семилетнего мальчика зубрить всю таблицу Менделеева. Я дышу, но я не живу. Я смотрю на вас, но не вижу красок, захватывающих воображение. Я чувствую боль, но не ощущаю себя. Я…я превратилось в то, от чего вы меня так заботливо оберегали.

– Вэлери, послушай, сейчас не время сдаваться, – мисс Одли попыталась изобразить на своем лице убедительную улыбку. – Тебе пришлось пережить страшное, но эта боль станет…

– Знаете, что по-настоящему меня пугает? – перебив доктора, задала вопрос я. – Боль – это вполне нормальное ощущение для человека. Она нам неприятна, но с ней можно ужиться. Боль иногда уходит, но воспоминания и мысли остаются. Заседают так глубоко внутри тебя, что ты теряешь связь с внешним миром, становясь жалкой пародией на человека. И самое дерьмовое в этом то, что отныне ты уже не хозяин собственного тела и души. Мир движется вокруг тебя, а ты этого не замечаешь. Все то, чем ты жил, в один миг разбивается вдребезги. Осколки терзают тебя изнутри и снаружи, но тебе уже все равно. Отныне и навсегда… Как же мне ее не хватает. О чем не подумаю, везде всплывает ее образ, ее голос и до дрожи знакомый запах ванили. И как по-вашему мне жить без нее, когда Кесси заполняет меня настолько, что становится трудно дышать? Как мне жить, мисс Одли? Как мне понять, существую ли я без нее на самом деле?

Слезы обжигали щеки, предательски отрезая путь к отступлению. Было слишком поздно просить прощение за излишнюю прямоту и красноречие. Было поздно отказываться от своих слов, да и к чему это, когда я сломлена настолько, что собственные слезы стали обычным повседневным атрибутом. Мне было все равно, о чем думает мисс Одли, глядя на меня, собирающую остатки самообладания, чтобы не разреветься навзрыд. В моих глазах буквально меркнет весь мир, начиная от собственной души и заканчивая заводом «Лонголтен», куда сейчас направляется мой папаша. Реальность перестает рассматриваться мной как праведный путь, окончательно передав все права тому миру, где моя сестра кидает в меня вещами, заставляя наконец подняться с кровати. Но сделать этого я как раз не могу. Кажется, еще минуту, и я полностью избавлюсь от кошмара, который заставляет все тело цепенеть. Осталось совсем чуть-чуть и я навсегда провалюсь в невесомость, обращаясь в пепел. Мгновение – и все решится.

– Пока ты помнишь о ней, Вэлери, она будет жить, – теплая ладонь коснулась истерзанной дрожащей руки, заставляя на миг прозреть. – Но лишь отпустив ее в реальном мире, ты обретешь ее в своих самых светлых воспоминаниях. У тебя не будет кошмаров, если ты откроешь душу для нечто большего, чем чувство вины и собственного бессилия. Ты как никогда должна быть сильной, но не для кого-то в этом городе или на этой планете, а для самой себя. Брось вызов страхам и боли, Вэлери, оставив для себя лишь самое светлое, что ты знаешь о своей сестре.

Глаза мисс Одли были настолько наполнены светом, что мне показалось, будто сквозь совиные очки на меня смотрит самый чистый и невинный ребенок из всех ныне живущих. Поразительно, как это женщина, пройдя, вероятнее всего, немало испытаний и столкнувшись на своем профессиональном пути с такими трудностями, о которых никогда не напишут гениальных книг и не снимут красочный фильм, продолжает верить. Мисс Одли, скептически оценивая меня тогда, два месяца назад, сейчас надеется на мое выздоровление.

Я не стала возрождать. Боль заглушала все чувства и эмоции, заставляя плыть по течению. Наш сеанс вот-вот закончится, я захлопну за мисс Одли входную дверь и останусь одна. Посмотрю на себя в зеркало, увидев бледный призрак прошлого, брошу беглый взгляд на кухню и пустые бутылки отца, возьму свой потрепанный рюкзак, который был доставлен до меня этим утром, лягу на свою кровать, не смея прикоснуться к вещам мертвой сестры и попытаюсь настроить свой радиоканал на новую волну. Все это еще больше усугубит ситуацию, но мне ничего не остается, кроме как воплотить это в жизнь.

Боль иногда уходит, но воспоминания и мысли остаются

Глава 15

– Давай наперегонки до моста? Кто последний – тот лузер!

– Только не смей бежать раньше, как в прошлый раз! На счет три!

– Ха, да я даже после десяти тебя сделаю! Ладно, раз, два…

– Три, – плавно шевеля губами, я произношу одно единственное слово, отчего кажется, будто именно моя команда стала решающей.

Мимо стремительным вихрем пролетели двое мальчишек лет одиннадцати. Никто не хотел уступать в гонке, которая казалась каждому из них чемпионатом мира. Путь до длинного Стогвурдского моста от того места, где значился невидимый старт, достаточно далек, и на середине пути, пробегая мимо небольшой аллеи и пугая престарелых старушек, мальчишки наверняка утомятся и снизят темп. Но сейчас, полные закала и духа соперничества, они пробегут цветочный магазин, небольшой супермаркет, барахолку седого вдовца и еще много мест, которые темными пятнами мелькнут в их глазах и стремительно исчезнут. Никто из них даже не вспомнит о девочке, которую чуть было не сшиб, или о бездомной собаке, облаявшей их и пытающейся догнать, но после одного из крутых поворотов приняв поражение, отпустила. Все будет так, как должно было быть. И будет всегда. Если только не случится нечто такое, о чем местные телеканалы в телевизорах будут скорбеть приблизительно две недели. Никто не остановит мальчишек, если они решат сократить путь и перебежать по проезжей части на зеленый, но, если одному из них не повезет встретиться с торопливым водителем, все будут винить халатность и произвол Стогвурда. Знакомая до боли история.

В очередной раз я смотрю на разбитый экран телефона, заставка которого отображает два улыбающихся силуэта. 17 мая. Среда. Семь вечера. С того дня, как моя жизнь превратилась в кошмар, прошла уже целая неделя, и с тех пор, как мисс Одли вновь возобновила свои походы ко мне, я как можно чаще стараюсь проверять время и дату, чтобы точно знать, что вся это реальность не сон. От этого я стала похожа на типичного подростка, не представляющего своей жизни без телефона. Такое меня вполне устраивает, однако та же мисс Одли считает такую меру крайностью, но не пытается отучить меня от новой привычки. Эта женщина за последние наши встречи вообще перестала мне докучать, видя мое теперешнее состояние. Время меня не излечило, напротив, с каждым днем я чувствую себя хуже предыдущего. На этой неделе я упала в обморок два раза, очнувшись сначала на кухне, а в другой раз в ванной, сильно ударившись об раковину и разбив переносицу. Теперь моего носу мог позавидовать сам Санта Клаус, а плотный антибактериальный оранжевый пластырь, красующийся на месте ушиба, до невозможности причинял зуд и жжение так сильно, что вчера я не вытерпела и дернула его, получив новую порцию боли.