Запах еды я почувствовал уже в душе, так что поспешил закончить помывку. Вытирался принюхиваясь: тушёное мясо, жареная картошка, приправы… И острый запах маринада. Скорее всего, грибы, Ру их часто берёт. В ответ на эти ароматы желудок голодно урчит, так что вместо одевания я выскакиваю на кухню в одном полотенце, торопливо вытирая волосы.
На столе уже стоят тарелки и всякие мисочки – ух, вблизи пахнет ещё лучше!
Но тут меня отвлекает неожиданное зрелище: Ру стоит на табуретке рядом с окном и вешает прозрачно-зелёную занавеску, которую я прежде не видел. Кстати, ещё один плюс съёмной квартиры – мы выбрали самую просторную, с высоченными потолками. Не только нет ощущения, что вот-вот зацепишь их головой, но даже на стул можно встать.
На втором окне уже висит такая же.
– Уверен, что нужно? Свет заслоняет.
Расправив ткань, Ру спрыгивает с табуретки и оглядывает результат.
– Пишут, что так должно быть уютнее. Тебе не нравится?
Да, Эйруин обожает читать всякое. То было про одежду – даже мне купили пару шмоток, – теперь про интерьер. И чем ближе отъезд, тем активнее он хозяйничает.
– М-м… Не знаю. Непривычно. Давай подождём и посмотрим.
Он рассеянно кивает, оборачивается… И цепляется взглядом за полотенце на моих бёдрах. Физиономия тут же становится хитро-довольной.
– Чего? – я тоже не могу сдержать улыбку.
– Ничего. Не боишься появляться рядом со мной в полотенце?
– А то что?
– А то вдруг упадёт.
– Вот так? – я цепляю пальцем край махровой ткани, и полотенце сползает по бёдрам тяжёлой спиралью.
Ру в два шага оказывается рядом, обнимает ладонями талию, проводит большими пальцами по животу – мышцы напрягаются от щекотки. Чмокает в губы, но взгляд бродит по моему телу, вслед за руками. Пальцы огибают пупок, скользят ниже и, разошедшись, проезжаются по сторонам от члена. Он, конечно, вздрагивает в предвкушении, однако Ру по-прежнему держит руку лишь рядом.
– Может, наконец-то позавтракаем? – смысл слов не вяжется с его задумчивым тоном и взглядом, примагниченным вниз. – Я тебя ждал.
– Ему очень приятно, что ты его ждал, – мурлычу игриво. – И если хочешь позавтракать, он всегда рад обеспечить тебя полезным белковым коктейлем.
Ру пару раз скользит пальцами по той же траектории – рядом с членом, но не касаясь, – тяжело переводит дыхание и отрывается от меня и руками, и взглядом.
– Скажи спасибо, что с твоей внешностью можно говорить что угодно.
– Но-но! Что за намёки? Я вообще-то и красивый, и умный.
Не удосужившись поднять полотенце – зачем нужна собственная квартира, если в ней нельзя позавтракать голышом? – делаю шаг к столу, и тут по заднице со всей силы хлопает ладонь Ру, звонко и обжигающе.
– Хэй!
– Нехрен меня фрустрировать. Я, между прочим, завтрак организовывал, а ты только ходишь сияешь.
Бухаюсь на стул – повезло, что здесь мебель мягкая. Например, сидеть голой задницей на стульях из нашей столовки было бы не очень.
– Я не виноват, что мне есть чем сиять. Грех прятать такую красоту от мира.
Ру насмешливо фыркает и занимает своё место напротив.
– Что же ты будешь делать в моё отсутствие? Ходить так по плацу, что ли? Чтоб восхищённые новобранцы падали штабелями.
– И кто теперь несёт чушь?
Он закидывает в рот большой кусок мяса и, прожевав, говорит:
– Это я тебя проверяю. Ладно ещё по девочкам, но по мальчикам – я против.
– Да нужны мне твои мальчики. Как уже говорилось, я не пидор.
– Однозначно нет, – Ру серьёзно качает головой. – Я даже не думал тебя подозревать.
Я укоризненно смотрю на него.
– Но! – поднимаю палец. – Насчёт девочек я тебя услышал.
Он пожимает плечами.
– Я ж не садист, держать тебя без секса столько времени.
Некоторое время над столом висит звук сосредоточенного жевания.
– Кстати, а ты что? Если у них там есть мутанты, так наверняка есть и симпатичные девчонки?
– Не-а, – он морщит нос. – Никаких контактов, только наблюдение.
– Херовый какой-то проект.
Последний кусок мяса. Ру тщательно жуёт, не глядя на меня. Затем всё же говорит, уставив взгляд в сторону окна:
– Мы это уже обсуждали. Я всё равно поеду.
– Да я что? Я ничего. Но имею я право высказать своё мнение?
– Ты не можешь этого понять, – он снова закипает, как и всякий раз, когда разговор касается проекта Ланы. – У тебя есть статус, награды, уважение… А у меня – ничего! Достало быть пустым местом.
– Но это не повод лезть в такую стрёмную херню! Ты ещё не видел, что может получиться из этих закрытых проектов, а я знаю!
Глаза Ру вспыхивают ярко-голубым льдом, и я выдыхаю, говорю по возможности спокойно:
– Ладно, прости. Я рад, что ты нашёл что-то для себя. Надеюсь, всё пройдёт нормально.
Ясно, что переубедить его не получится. Я уже и так десяток раз повторил, что закрытый статус проекта означает, что он слишком дерьмовый, чтобы быть официальным. Плюс это гораздо опаснее: если что пойдёт не так, штаб тут же бросит всех участников и будет открещиваться от них любыми возможными способами. «Порочная инициатива отдельных сотрудников, которые превысили полномочия. Виновные уже понесли наказание» – вот чем частенько заканчиваются закрытые проекты.
Продолжая смотреть на меня, Ру серьёзно говорит:
– Там убивают мутантов. Таких же, как мы с тобой. Разве ты сам не хочешь, чтобы нас перестали держать за уродов? Ну так надо что-то для этого делать.
– Война никогда не прекратится. Если не там, то в другом месте, не мутанты, так ещё кто-то. Таков уж мир.
– Не строй из себя циника, тебе не идёт.
– Да какой уж цинизм, если я за тебя боюсь.
Он скептически кривится.
– А кто из больницы вышел месяц назад?
– Я хотя бы вышел.
При мысли о Йозефе Бауме, который не дожил до перевода в штаб, настроение падает окончательно. Взял, называется, на «показательную операцию», чтобы он получил звезду выслуги и посиял улыбкой перед камерами. Он благодарил. А теперь с надгробия улыбается.
– Ты в этом не виноват.
– Да блядь, в этом никто не виноват. Бауму было двадцать два, Малеку – девятнадцать. А знаешь, сколько таких парней было за всю мою жизнь?
Ру протягивает руку через стол и накрывает мою ладонь.
– Мы можем уйти. Уволиться и всё.
– Не знаю. Я никогда не думал о другом.
– Ну так подумай. Жизнь меняется. Мы можем что-то изменить.
Неуверенно киваю.
Сколько себя помню, я мечтал быть военным. В детстве фанател по артиллерии, оттуда осталась страсть к крупному калибру, а когда подрос и распробовал прелесть мордобоя, то переключился на пехоту. Когда пришло сообщение, что меня приняли в учебку, я весь день бегал с улыбкой до ушей, просто не мог сдержаться, а потом ещё неделю говорил только об этом. Ну, то есть как говорил – бегал ошалевший и повторял всем: «Меня приняли! Представь?! Приняли!». Мне было четырнадцать, люди брали мутантов на работу, а я верил, что переверну мир.
Только потом до меня дошло, что если про трудоустройство мутанта в человеческий коллектив снимают репортаж, то что-то тут не так. По-настоящему равные права – это обыденность, никому не придёт в голову трубить об этом как о «достижении».
В общем, переворота не случилось, а меня с годами засосало болото повседневности. Ну, сейчас жалеть не о чем – собственный кабинет, нормальные отношения с большинством сослуживцев… Но Ру прав, эта херня с ответственностью давит всё больше. Я ему не говорил, но в последнее время ловлю себя на раздражении, когда вижу очередное уведомление о командовании операцией. Выбраться в одиночку или вдвоём с ним гораздо проще, чем вновь брать на себя ответственность за людей, за их ранения или смерть.
И что, пойти в штаб? Главный давно уже мечтает пихнуть меня туда в качестве своего политкорректного протеже – смотрите, мол, какие в моей части мутанты водятся! Да, хочется верить, что я мог бы составлять более грамотные планы для полевых операций. А если нет? Я ведь знаю себя – буду бегать и узнавать судьбу каждой подписанной бумажки. И если в результате погибнут люди, слышать об этом будет ничуть не легче, чем видеть их смерть собственными глазами.
А может, со временем привыкну. Буду воспринимать приказы и распоряжения как обычные бланки, не видя за ними жизней. Операция прошла успешно – я получаю премию. А если нет – ну что ж, это «сопутствующие потери».
Нет, нахуй такое.
Так что, совсем уйти? И куда? В полицию, в охрану? Мог бы поселиться в Данбурге… Ага, дорожное движение регулировать, как на тех рисунках в детских книжках, – чтобы машины пропустили выводок утят. Добрый дядя Син, который всегда улыбается, а после работы приносит домой тортик. И Ру, в платье с пышной юбкой, поджидает меня на пороге с кастрюлей макарон. Или со скалкой, если я позволю себе после работы залить пивом эту тошнотворную жизнь. Буду жить так годами, а потом пущу себе пулю в рот – всё с той же улыбкой до ушей. Фу.
Ладно, подумаю об этом позже. Эйруин прав, нужно что-то делать, но сейчас – чай.
Поднявшись, собираю пустую посуду и ставлю на стол две чашки: кофе и чёрный чай с бергамотом.
Ру отодвигает свой стул подальше.
– Иди сюда?
Однако он вовсе не принимается меня лапать – я-то уж обнадёжился, – а обнимает за бёдра и тянет к себе на колени. Усадив, обвивает руками, утыкается лицом мне в грудь. От неожиданности столь нежных повадок я замираю на пару мгновений, но, конечно, обнимаю его в ответ, запускаю пальцы в волосы.
– Всё будет нормально. Всего-то три месяца.
Вместо ответа я целую его выше линии роста волос. Пахнет по-домашнему. Я имею в виду, можно определить близость человека по тому, насколько ты знаешь запахи его тела. Например, друг – однотонный коктейль, без деталей. Друзей особо не нюхаешь, это не принято. Случайные любовники: парфюм, запах изо рта – везёт, если это мятная жвачка, – и резкий адреналиновый пот. Более глубокое погружение в секс, и вот тебе знакомы неожиданные вариации, вроде запаха между пальцами ног. Но запах кожи головы знают только близкие люди, родные. Он уютный и самый интимный.