Вы можете заметить, что в этой книге две разные временные линии. Есть момент, когда две стороны этой истории встречаются друг с другом и объединяются.
Я – настоящий американский герой. Правда. Вот кто я такой. Во-первых, я – маленький человек. То есть я не имею в виду, что мне не хватает физического роста или еще чего-то. Просто я обычный парень. Не стремящийся изменить мир или стать какой-то большой шишкой. У меня нет великой цели. Я просто парень, у которого есть работа, и я стараюсь делать ее как можно лучше. А вот что это за работа – это, конечно, другой вопрос. Я – детектив. Сыщик. Частный следователь. Работа с фабрики грез. Из книг, телесериалов, фильмов. Одним словом, раскрученная. Понимаете?
Разница между мной и парнями, которых вы обычно видите в метро, в том, что я не мелкий одиночка, работающий в обшарпанной квартире над какой-нибудь химчисткой, или плейбой с «Ламборгини», который стал детективом просто по приколу. Я работаю в крупной корпорации. Не из Fortune 500, но и не слишком далеко от него. Наша штаб-квартира находится в Чикаго. У нас есть офисы в двадцати двух городах США и в четырнадцати зарубежных странах. В общем, целый бизнес, как у Вакенхата или Пинкертона. Что бы ни понадобилось клиенту в плане безопасности, мы занимаемся этим. Системы сигнализации, бронированные автомобили, круглосуточная вооруженная охрана – все что пожелаешь. Во всей компании действует система стимулирования продаж. Например, если вы решите, что вам нужна одна из наших многочисленных услуг, я могу получить комиссионные, рассказав вам о ней, даже несмотря на то, что я следователь.
Я работаю в Лос-Анджелесе. Иногда в Голливуде. Иногда в Долине. Даже в Восточном Лос-Анджелесе, хотя и нечасто. Мы там, где деньги. Поэтому большинство наших клиентов – это корпорации. Bank of America, Gulf Oil, Toshiba, Matsushita, Hitachi, Boeing, K-Mart – с кем я только не работал. Мы, случайно, не занимаемся разводами? Подлым подглядыванием в замочные скважины? Еще как занимаемся. Но если прикинуть, мы беремся за разводы, если в них делят как минимум миллион долларов.
Сами посудите: допустим, вы решили устроить слежку за своим супругом. График будет ненормированным, ведь люди трахаются круглые сутки. Причем чаще всего они это делают в нерабочее время. Как-то я следил за парнем, жена которого думала, что он бегает по утрам. Он выбегал на улицу в четыре тридцать утра, в спортивном костюме Yves Saint Laurent и кроссовках Asics Gel III. В такую рань пробежку можно было бы скорее назвать ночной. Как говорится, «у меня встает раньше, чем встает солнце». Он возвращался домой в 6–6:30, прыгал в душ, потом на работу. И что, думаете, много он пробежал? Километр, не больше. За углом его уже поджидала девица. У нее был бордовый минивэн «Додж», не шикарный, зато просторный. Прямо в нем они и делали свои делишки. Потом она отъезжала чуть дальше, чтобы он мог пробежаться до дома. Перекрыть свежим потом предыдущий. Умно. Вы удивитесь, сколько разводов начинается фразой «От него за версту несло той шлюхой».
Что-то я отвлекся. Но, думаю, вы поняли, кем и где я работаю. Я говорил о деньгах. Допустим, при разводе вы хотите установить за кем-то круглосуточную слежку. Мы выставляем счета по 60 долларов за человеко-час, плюс расходы. Это минимум 2880 долларов в день, 20 160 в неделю, 86 400 за календарный месяц. Эта сумма легко может вырасти вдвое. И это банальное ККТ. ККТ – это «Кто кого трахает». Понятно, что вы не станете тратить такие деньжищи на расследование для развода, когда между вами только пара сотен тысяч в общей собственности. Нет, речь идет о реальных деньгах.
Сколько я получаю? Около 22 долларов в час – это то, что получается с отпускными и больничными. И у нас приличная страховка: врач, стоматолог и пенсия. Говорят, это обходится компании примерно в 33 % сверх нашей зарплаты.
Это меньше, чем зарабатывают настоящие полицейские. Зато условия работы лучше. Как и компания, в которой мы работаем.
Я работаю в типичном офисном здании Лос-Анджелеса: стеклянная коробка с тонированными окнами в центре города. Оно ничем не отличается от любого другого корпоративного здания. Абсолютно ничем. Раньше я держал в ящике стола бутылку из-под бурбона, полную чая. Просто в шутку. Чтобы можно было изображать детектива из телевизора. Я бы не стал держать в офисе настоящую выпивку, даже если бы у нас не брали мочу на анализ регулярно. Кстати, это еще одна услуга, которую мы предлагаем. Полный скрининг на наркотики всего вашего рабочего персонала или любой его части по анализу крови или мочи. Мы проверяем на алкоголь, марихуану, все опиаты, кокаин, барбитал, энфедимин. Можно проверить на все или на что-то конкретное – выбирать вам.
Офисы модульные – вместо стен перегородки. У нас обычные столы, стулья, телефоны. Лампы дневного света. Не гламурно, но и не убого. Как по мне, это плюс. Любому человеку с улицы такой офис будет знаком. Иногда обыденность может отлично освежать.
И я с самого начала хочу дать вам понять, что мне можно верить. Потому что это невероятная история. Просто нереальная. Я занимаюсь этим уже лет десять-пятнадцать. В одной и той же компании. Меня фотографируют два раза в год. У меня есть обязательства. Можете посмотреть список наших клиентов – это сплошь ведущие юридические фирмы, компании из списка Fortune 500, крупные студии и звукозаписывающие компании.
Я только что закончил расследование кражи ценных бумаг для одной из крупных брокерских компаний. Я сидел у себя за столом и вбивал свои рукописные заметки в базу данных компании.
И тут появилась Мэгги Кребс. Мэгги официально входит в десятку самых красивых женщин в мире. Об этом писали в журнале People. Вы знаете ее как Магдалену Лазло, кинозвезду. Я знаю ее как Мэгги Кребс, разведенку. Я помог ей получить развод и сохранить денежное состояние. Такие высокопоставленные гламурные особы, конечно, заглядывают в наши унылые офисы, но не слишком часто. Многие звезды являются продуктами труда своих агентов, визажистов, парикмахеров, костюмеров и пластических хирургов. В некотором роде продуктами нашего воображения. Но даже за кадром и в обычной одежде Мэгги сногсшибательна. Когда она вошла ко мне в офис, никто не мог оторвать от нее взгляда – ни мужчины, ни женщины.
– Приветик, Джо, – говорит она. Она смотрит мне прямо в глаза, улыбается и говорит таким голосом, в котором можно услышать все что захотите, – именно так она говорила в фильме «За чертой». После такого меня можно было сбить с ног одним касанием. Я не подал виду, но думаю, она и так знала, что может сделать со мной это «Приветик, Джо». Как она могла не знать? Это ее работа – делать сильных мужчин слабыми, а слабых – сильными.
– Приветик, Мэгги, – отвечаю я. Мой голос низкий, медленный и ровный. Не потому, что я возомнил себя каким-нибудь Джоном Уэйном или кем-то в этом роде, просто пытаюсь не скрипеть как четырнадцатилетний подросток.
Она оглядывается по сторонам. Затем наклоняется вперед:
– Джо, мы можем где-нибудь поговорить?
– У нас есть конференц-зал, – отвечаю я. Мне больше не нужно напрягаться, чтобы говорить, я снова могу контролировать свой голос и дыхание.
– Слушай, Джо, – говорит она. – У тебя найдется четвертак?
– А как же.
– Так своди меня куда-нибудь на чашечку кофе.
– Мэгги, я готов сделать практически все, о чем ты меня попросишь.
А теперь позвольте мне немного объяснить этот маленький диалог. Во-первых, я описал его дословно. Это мой дар – как фотографическая память, только у меня он совсем не работает в переписке, зато я отлично запоминаю устные диалоги. Так что, когда я рассказываю вам, что такой-то сказал одно, а такой-то ответил другое, считайте, что этот разговор будто напечатан нашим отделом транскрипции прямо с аудиокассеты.
Во-вторых, обычно наша болтовня не всегда так остроумна.
В-третьих, насколько мне известно, нигде в Лос-Анджелесе, а может быть, и во всей Америке, нет места, где можно купить чашку кофе всего за двадцать пять центов. Было бы проще найти чашку за пять долларов. Очевидно, что Мэгги здесь просто шутит. На самом деле, как я узнал позже, обе ее реплики взяты из сценария, над которым она работала. Есть определенный шарм в том, что кинозвезда отрабатывает на тебе свои реплики, словно ты ее коллега по фильму. С таким воспоминанием многие парни готовы были бы лечь даже в могилу.
И наконец, кое о чем она вряд ли знала, хотя могла подозревать: все наши конференц-залы прослушиваются тщательнее, чем Белый дом при Никсоне. Все, что происходит в конференц-зале «Юниверсал Секьюрити», записывается. Аудио – понятное дело. Также доступны видеозаписи и прямая трансляция. Мы даже можем провести анализ голосового напряжения.
Наши личные кабинеты и телефоны прослушиваются, но не всегда записываются. Принцип такой: «Поступай с нами так же, как другие платят нам за то, чтобы мы поступали с их сотрудниками». Мы являемся ярким примером жизни под тотальным управленческим контролем.
Мы не стали брать мою старую развалюху и прыгнули в ее «Кадиллак». Вас может удивить, что звезда ее величины ездит на «Кэдди», но это был подарок от GM[6]. В целях рекламы. Они считают, что новый «Севилль» может конкурировать с «Мерседес», «БМВ», «Лексус» и «Инфинити». Мне машина показалась неплохой. Это был кабриолет. Мэгги сидела за рулем. Крыша была опущена. В машине она не стала со мной разговаривать, а включила радио – кантри и вестерн.
Это было ради меня. Это говорит вам, каким она обладала вкусом – и памятью. Однажды во время своего бракоразводного процесса она спросила, какую музыку я люблю. Я ответил: Хэнк Уильямс, Мерл Хаггард, Джонни Кэш, Эрнест Табб и Пэтси Клайн помогли мне пережить войну. Честное слово. Все парни в моем взводе, которые слушали рок-н-ролл, умерли. Кроме двоих. Майк Галина – он до сих пор в госпитале для ветеранов, без глаз, без ног. Пол Фредерик Хайт тоже оставил на войне части тела, разума и сердца и умер через пять лет после возвращения домой. То ли передозировка, то ли самоубийство. Кто знает. Кто рассудит. Еще выжили трое черных парней. Они тоже не слушали рок-н-ролл. Двое из них стали наркоманами, и я потерял с ними контакт. Но Стив Уэстон – он вернулся целым и невредимым. Мы с ним выпиваем время от времени. Почти не разговариваем. Просто пьем. Он слушал кантри и вестерн, как я, а еще соул, как его народ. Но больше всего он любил госпел.
Кстати, она посмотрела на меня с улыбкой и коснулась моей руки. Она припарковала машину на стоянке в квартале от пляжа в Венисе. Дальше мы пошли пешком. Она взяла меня под руку. Я почувствовал себя высоким и красивым. На углу была модная кафешка с эспрессо и капучино, где можно было подкрепиться на свежем воздухе и поглазеть на человеческую комедию, снующую по набережной. Даже неместные знают, что Венис-Бич – это сцена, где можно увидеть человечество в самом комичном облике. Именно это место показывают во всех фильмах: девчонки на роликах в крохотных бикини, Масл-бич и все в таком духе. Когда в кино надо показать Лос-Анджелес, выбор очевиден: Венис-Бич.
Но мы идем прямо по набережной, выходим на пляж. Она приостанавливается на мгновение и снимает туфли. Интересно, это мы подражаем фильмам или фильмы снимают про нас? То есть в этом ее действии – опереться на мою руку, скинуть туфли, взять их одной рукой за ремешки – есть некая грация и даже женственность, за неимением более подходящего слова. И когда я смотрю на все это, я вижу сцену из фильма. Вы понимаете, о чем я? То ли она взяла это из тех же фильмов, что и я, то ли это один из тех типично женских поступков, которые режиссеры и актрисы стремятся запечатлеть на большом экране?
Покажите крупный план ее руки на моем плече, когда она опирается на меня.
Мы идем к месту, где шумит прибой. Она босиком, я в своих туфлях. На мне, конечно, костюм и галстук – таков дресс-код компании, если только задание не требует другого. Видите, я как будто снимаюсь с ней в моем собственном фильме. Я представляю, что мы на свидании. Но профессионал во мне знает, что это не так. Многие клиенты водят нас в странные и необычные места, чтобы обсудить свои дела. По разным причинам. Уединение, смущение, а иногда просто потому, что они тоже воображают себя в своем собственном фильме и им нужны декорации.
У кромки воды она говорит:
– Джо, помоги мне.
– Это наша работа, – отвечаю я.
– Не ваша. Не компания. Именно ты, – возражает она.
– Расскажи мне, что случилось, – прошу я.
Я предан своей компании. Уже довольно давно. У нас есть премии за выслугу лет в дополнение к автоматическим ежегодным повышениям, у меня есть пенсионный счет, я участвую в опционной программе компании. Конечно, я не против сделать что-то в отрыве от компании. А как же.
– Пообещай мне кое-что, – говорит она.
– Что?
– Что ты прислушаешься к тому, что я скажу. Если ты не сможешь сделать это, не сказав компании, лучше забудь, что у нас вообще был этот разговор. Вернись и скажи, что сегодня первая годовщина моего развода и я хотела поблагодарить тебя. Что мы пошли выпить кофе, потому что я бросила пить. Что-нибудь в этом духе.
Я начинаю давать обещание. Так положено делать перед тем, как подвести клиента к объяснению, почему компания обязана знать. Это утомительно, но дело обычное.
– Нет, – говорит она, – скажи это, глядя мне в глаза.
Я заглядываю ей в глаза. Я многим людям смотрел прямо в глаза. Мошенникам, психам, азартным игрокам, президентам корпораций, адвокатам. Когда кто-то говорит вам, что глаза – это окно в душу, знайте, что это чушь собачья. За исключением некоторых моментов. Например, когда вы смотрите в глаза парнишке, который вот-вот умрет и осознает это. Можно увидеть, как его душа покидает тело. Действительно, можно. Это правда. И окно закрывается. Как будто кто-то протянул руку и закрыл пару старомодных ставен. Прозрачное становится мутным. Другой пример – когда вы смотрите в глаза женщине, которую хотите больше, чем стоило бы. Я говорю не просто о жажде секса. Я говорю о голоде, лютом голоде. Она открывает перед тобой глаза, и они говорят: «Смотри в нас». Даже если она актриса, и умом ты понимаешь, что ей платят 1,3 миллиона долларов за картину плюс проценты, чтобы она делала на камеру именно это. Твои собственные глаза могут стать окном в твою душу, и она увидит, кто ты такой на самом деле, и ты окажешься у нее на крючке. Думаю, это нормально. Наверное, так задумано природой.
Я говорю ей:
– Если я не смогу этого сделать, я забуду о нашем разговоре.
– Джо, – говорит она.
– Да говори уже! – раздражаюсь я.
– Год назад я подписала контракт на съемку картины. Режиссирует Джон Линкольн Бигл. Ты знаешь его фильмы?
Я киваю. Его все знают. Даже те, кто не ходит в кино. Он как Спилберг, Лукас, Линч или Стоун.
– Нас обоих представляет RepCo[7]. Это их комплект. Режиссер, звезда, сценарист. Я прочитала сценарий. Он мне понравился. Это не какая-то ерунда. Не глупость на один вечер. Не такой фильм, где мне нужно потрясти сиськами, повилять задницей и сделать вид, будто это мило. Этот фильм сделает из меня серьезную актрису. Именно в такой картине я должна сниматься сейчас. Прямо сейчас. Но проект закрыли.
– Ну, такое бывает, – говорю я.
– Да, бывает. Но в этот раз этого не должно было случиться. Все было готово. Команда набралась, студия была согласна, продюсера уже выбрали. Все деньги были заплачены. И вдруг фильм закрывают.
Официальное объяснение – Бигл заболел. Я в это не верю. Я практически уверена, что видела его пару раз недалеко от его дома в Напе. У него там свой виноградник. И у меня тоже. Между заключением сделки и ее отменой был момент – я увидела, как он мысленно бросил проект. На одной встрече он был очень увлечен, а потом – все. Эта картина была для него мечтой, он хотел снять ее больше всего на свете. И он был очень заинтересован во мне.
– Как назывался фильм?
– «Пиранделло».
– Угу.
– Ты знаешь его? Он был драматургом. Из Италии. Но фильм не о нем. Это было рабочее название. Не окончательное. На следующей встрече Бигл уже мысленно отстранился. Что-то другое заботило его куда больше. А в Голливуде нет ничего, о чем бы режиссер заботился больше, чем о своей следующей картине.
Я отвечаю:
– Если он болеет, то чем? СПИД? Если парень собирается умереть, он будет переживать об этом больше, чем о своей следующей картине. Молодые парни, которые собираются умереть и знают это, переживают, что это несправедливо. Или они стараются убедить себя, что этого не произойдет. Может, это и хорошо – жить, не веря, что умрешь. Я не сильно разбираюсь в переживаниях стариков, готовящихся к смерти. При мне старики особо не умирали.
– Режиссер, который вот-вот умрет, будет переживать о фильме еще больше, – спорит она. – В конце концов, это не просто его следующий фильм, это его последний.
– Где он сейчас?
– Никто не знает.
– Я где-то читал, – говорю я, – что он работает с японцами над форматом HDTV.
– Я тоже слышала эту историю. Но это не помешало бы ему отвечать на мои звонки.
– О, так вот как у вас обстоят дела, а?
Она берет меня за руку. Мы делаем пару шагов, а затем она произносит следующую фразу:
– Когда кто-то лжет тебе, ты это знаешь.
– Да что ты?
– О, Джо, – вздыхает она и как бы прислоняется ко мне. Я в восторге от этого, я признаю.
– Я ведь женщина. Мужчины должны мне лгать. А раз я красивая женщина, мне это должно нравиться. Я живу в Голливуде, где правда – это дефект речи. Казалось бы, меня это не должно так задевать. Но я хотела сниматься в этом фильме. И кто-то отобрал у меня эту возможность. Они лгут мне о том, почему. С одной стороны, дело в деньгах. Если они отменяют фильм, потому что Бигл заболел, это попадает под пункт контракта о непреодолимых обстоятельствах. Не во всех контрактах, но в этом – да. Если они расторгают контракт, потому что Бигл передумал, или получил другой фильм, или что угодно еще, кроме цунами, землетрясения, тайфуна или войны, они должны заплатить мне огромную компенсацию за отмену.
– Сколько? – спрашиваю я ее.
– В общей сложности почти 750 000 долларов.
– Ну, – говорю я, – за такое стоит побороться.
– Джо, произошло еще кое-что. Я разозлилась. Я хотела понять, что происходит. Что это за игра. Мой собственный агент, Бенни Хоффрау, надул меня. Я хотела узнать, что к чему. Выяснить, что для него важнее, чем я. Я пошла к Кравицу…
– Что за Кравиц?
– Дэвид Кравиц – глава RepCo. Что делает его одним из десяти, пяти, а то и трех самых влиятельных людей в этом бизнесе. Мы пообедали. Поговорили обо всем, кроме того, о чем должны были говорить. Иногда приходится действовать именно так. После еды и перед кофе он сказал мне: «Как же жаль бедного Линка…»
– Линк?
– Близкие знакомые зовут Бигла Линком. Такое прозвище. В общем, я собиралась ответить: «Да, точно. А что с ним случилось?» или что-то в этом духе. Но я не знала, что Том Круз стоит прямо позади меня. Дэвиду хотелось с ним потрепаться. Если уж на то пошло, будь я умнее, я бы тоже изобразила какой-нибудь номер, пускай даже полную незаинтересованность. Дэвид выбрал время, чтобы вставить свою фразу в разговор так, чтобы я не успела ничего ответить. Хорошо придумал, ничего не скажешь.
На следующий день после обеда с Кравицем мне звонит Бенни и предлагает новый фильм. Про трудовой фронт во времена Второй мировой войны. Я, Джина Роулендс, Бетт Мидлер. Очень серьезный проект. Помнишь фильм «Лучшие годы нашей жизни»?
– Да, – отвечаю я. Это должно было быть ироничное название. История о трех парнях, которые ушли на войну, а когда вернулись домой, осознали, что война и была лучшими годами их жизни. О Вьетнаме фильм с таким названием ни за что бы не сняли.
– Это ремейк. С женской перспективы. Как они расцветали, несмотря на боль, пока мужчин не было рядом. Хорошая концепция, неглупый сценарий. Режиссер – женщина, Анита Эпштейн-Барр. Она неплоха. Это, конечно, не фильм Бигла, но картина все равно первоклассная. Отличный утешительный приз, чтобы отвлечь меня от мыслей о пропавшем фильме. Поэтому я отвечаю Бенни: «Огромное спасибо. Я так благодарна, я так рада, конечно же, я согласна, и кстати, а что там случилось с Джоном Линкольном Биглом и фильмом, в котором я должна была сниматься?»
Бенни говорит: «Мэгги, дорогуша, будь хорошей девочкой. Иди сниматься в картине с Мидлер и Роулендс, это самый сильный женский актерский состав со времен “Иствикских ведьм”. Забудь о том, что тебя не касается. О тебе очень хорошо заботятся».
– И это чистая правда, – говорю я.
– Да, правда, – отвечает она. – Очень хорошо заботятся. Вообще-то слишком хорошо. Зная Бенни, если бы все было в порядке, он бы сказал…
И она стала изображать Бенни Хоффрау. Я никогда не встречал этого человека, но все равно знаю, что это идеально точное подражание.
– «Че за херня, детка? Ну че за херня? Одна картина пропала, вот тебе другая. Работа кипит. Вот и работай давай. В этом ж весь смысл, в работе. Снимайся, получай бабки, не позорься на публике. Че за херня, а?» Так бы он и сказал, этот клоун. Это вроде как шутка, но на самом деле это его настоящее, истинное «я». Если бы это была обычная голливудская схема, если бы они просто пытались не заплатить мне за отмену съемок, он бы так и сказал.
Два дня спустя я пошла на вечеринку и немного перебрала. Бенни тоже там был. Я разговаривала с Дженис Райли, моей давней подругой. И я говорю: «Смотри, это мой агент. Он хорошо обо мне заботится, но он лжет мне. И это меня очень расстраивает. Как считаешь, зря я так?» Дженис спрашивает, о чем это я. Я рассказываю ей.
На следующий день Бенни звонит мне и просит прийти к нему в офис. Я иду. «Я же сказал тебе: забудь о фильме Бигла. Нет ничего загадочного или странного в том, что фильм отменили. Просто парень заболел. Тебе справку от его врача показать? Я уверен, что он скоро поправится. Я не знаю подробностей. И тебе не нужно знать подробностей. Ты не будешь сниматься в том фильме с Роулендс и Мидлер. Мне жаль. И не спорь. Забудь об этом. Поезжай домой. Слетай в отпуск. Отдохни, поваляйся на солнышке, подыши свежим воздухом – понимаешь, о чем я? Забудь обо всей этой ерунде. Я пришлю тебе пару сценариев, пролистай их. Как вернешься, уже начнем что-нибудь снимать».
Она заглядывает мне в глаза.
– Есть люди, которые могут сказать: «Ты больше никогда не найдешь работу в этом городе», и твоя жизнь будет кончена. Дэвид Кравиц – один из таких. Так что я заткнулась и ушла.
– Звучит разумно. Так зачем ты снова начинаешь? И при чем тут я?
– Джо, пожалуйста, дай мне закончить. И если ты решишь, что я права, то я для тебя больше, чем просто клиент.
– А кто я для тебя, Мэгги?
Она смотрит на меня. В туфлях на каблуках она выше меня. Но сейчас, когда она стоит босиком на мокром песке, ее глаза находятся на одном уровне с моими, даже на пару миллиметров ниже. Я первым отвожу взгляд.
– Лучше все-таки расскажи до конца, – говорю я.
– Ну, я оставила все как есть. Потом, три дня назад, моя горничная, Анита… Помнишь ее?
– Да.
– Она сказала: «Помните, мистер Бигл заболел, а вы не поверили?» Я отвечаю: «Я поверила», но немного с сарказмом, потому что мы обе знали, что я не верю. Она говорит: «Ну, моя сестра работает на мистера Бигла. Я завтра с ней встречусь и все узнаю».
– И что потом?
– Ее депортировали, – говорит Мэгги.
– Когда?
– На следующее же утро.
– Повезло, что на тебя не завели дело за то, что наняла на работу нелегалку.
– Она не такая, – говорит Мэгги.
– Нет? – говорю я, ничего не понимая. Хотя что тут может быть непонятного.
– Нет. У нее есть грин-карта. Социальная страховка. Все, что нужно.
– И чего ты тогда хочешь? – спрашиваю я ее.
– Я хочу понять, что происходит, – говорит она.
– Это безрассудно, – отвечаю я. – Тебя предупредили. Если ты будешь вести себя, как они хотят, все будет хорошо. Но если полезешь не в свое дело, они с тобой разберутся.
– Скажи мне кое-что, Джо. Ты мужчина. Настоящий, а не какой-нибудь сопляк, играющий крутого парня в кино. Что бы ты сделал?
– Я не знаю, Мэгги. Мы с тобой живем в совершенно разных мирах.
– Если бы кто-то задолжал тебе 750 000 долларов, ты бы оставил это просто так?
– Думаю, что нет. Но для этого существуют адвокаты.
– Это же Голливуд. Тут ни с кем не обращаются по-человечески, – говорит она. – Но у меня такое ощущение, что я согласилась поплавать с пираньями, а потом узнала, что среди нас плавает белая акула. Джо, мне нужно понять, с кем я имею дело. Все действительно так, как они говорят? Или моей карьере конец? У меня появился враг, о котором я не знаю? Что вообще происходит? Если я случайно скажу лишнего, что со мной будет? Заставят меня исчезнуть, как это сделали с Анитой?
– Что ты хочешь от меня? – говорю я.
– Я хочу, чтобы ты выяснил, что происходит. Я хочу, чтобы ты защитил меня. Я хочу, чтобы ты позаботился обо мне, Джо.
– Почему я?
– Тебя можно купить, Джо? – спрашивает она, как будто уже знает ответ, как будто знает мою следующую реплику.
– Не знаю, – говорю я с улыбкой. – Никто всерьез не пытался.
– Если они попытаются, то сначала приди ко мне за встречным предложением. Только пообещай.
– Да без проблем, – говорю я.
– Думаю, проблемы будут. Но я не позволю никому дать тебе больше, чем могу я, – говорит она. – Поехали обратно в агентство. Я подготовлю контракт.
Ей придется раскошелиться. Я попытался подсчитать комиссионные в уме, но стоя так близко к Магдалене Лазло, я совсем утратил способности к арифметике.
– Только никому не говори о расследовании.
– Как ты себе это представляешь?
– Пусть тебя назначат моим личным телохранителем и водителем. Двадцать четыре часа в сутки. Мне правда нужна защита. Дело серьезное, Джо. Больше ничего им не говори. Хорошо?
– Мэгги, ты не понимаешь, как ведется расследование. Для этого нужны люди, оборудование, контакты, организация, источники. Такое может провернуть только крупная компания.
Естественно, это просто стандартные фразы. Мы так говорим, чтобы потенциальный клиент не ушел от нас в какую-нибудь замшелую контору, где пара человек обещает сделать все по дешевке. Но это еще и правда.
– Ты не понимаешь, насколько они опасны. RepCo – это как Exxon из мира кино. Большая безжалостная корпорация со связями. Они повсюду. Если твоя компания узнает, чем ты занимаешься, через несколько часов об этом прознает и RepCo.
– Вся наша репутация строится на конфиденциальности. Это железная гарантия, – отвечаю я. Еще один рекламный слоган.
И тут она целует меня. Ну и что – пусть она моложе меня, но она видела куда больше фильмов и, скорее всего, чаще практиковалась. У нее это получается лучше, чем у меня. Я-то обычный парень. Когда Магдалена Лазло целует меня, я даже не вспоминаю, что на самом деле она всего лишь разведенка Мэгги Кребс. А я обыкновенный Джо, и мой хрен в два раза больше моего мозга. Но с ней это почему-то серьезнее, чем просто гормоны. Как будто в этом есть смысл – не знаю, как еще объяснить.
Затем я лезу в карман. Я же говорил, что клиенты иногда хотят поговорить в странных местах, вдали от наших встроенных камер и микрофонов. Поэтому по протоколу мы всегда носим с собой мини-диктофон. Я достаю его и перематываю пленку.
– Давай просто посидим здесь и позволим шуму прибоя заглушить наш разговор, – предлагаю я.
– Я согласна, Джо, – отвечает она.
Когда пленка возвращается в начало, я нажимаю на кнопку записи и кладу диктофон на песок, микрофоном в сторону Тихого океана. Мы сидим бок о бок. Мэгги берет меня за руку. Моя ладонь в ее. Как будто она приглашает меня в свой фильм. Это первоклассная картина с отличным оператором и режиссером – лучшее, что может предложить Голливуд.