3. Себастьян
В такую рань дома тишина.
Отстояв в планке, я поднимаюсь на ноги, тяжело дыша через нос, и беру в руки пару шестикилограммовых гирь для следующего упражнения. Купер делает то же самое. Тренировка проходит в молчании: мы занимаемся вместе столько лет, что разговаривать нам не обязательно. Иногда мы включаем музыку, но не сегодня. И меня ничего не отвлекает – кроме навязчивых мыслей.
Мы могли бы пойти на тренировку в университетский зал, который спортсменам разрешается посещать круглосуточно (Купер состоит в хоккейной команде, а я – в бейсбольной), но через несколько часов ему и его девушке Пенни предстоит небольшое путешествие по случаю окончания учебного года, и он предпочел задержаться дома, чтобы провести побольше времени с нашей кошкой, которая в данный момент сидит на лестнице.
Она наблюдает за нами, моргая своими огромными, пугающе умными янтарными глазами. Вообще, я больше люблю собак, но Мандаринка буквально украла мое сердце. Прошлой осенью Купер и Пенни подобрали ее на улице, и с тех пор она живет с нами. Она милашка, хотя я еще не вполне простил ее за то, что она как-то оставила дохлую мышь в моем кроссовке. Теперь мы с ней останемся дома вдвоем: Купер уезжает с Пенни, а наша младшая сестра Иззи проходит стажировку на Манхэттене, и я рискую либо привязаться к этой кошке еще сильнее, либо быть зацарапанным до смерти во сне.
Она все так же наблюдает за нами, помахивая хвостом взад-вперед, будто соглашается с моими мыслями. Выполнив последний подход, я опускаю гири на пол и провожу рукой по волосам. Иззи часто шутит, что у меня типичная прическа бейсболиста. Мои волосы длиннее, чем у Купера: после того как их команда попала в «Ледяную четверку» (и в итоге вышла на первое место), Пенни буквально заставила его сбрить бороду и постричься.
Купер бросает на меня внимательный взгляд.
– Какой-то ты сегодня притихший.
– Не выспался.
Я потягиваюсь. Да уж, последний подход на плечи был явно лишним… Пару дней назад во время игры я упал на бегу и неплохо шмякнулся о землю. Мяч все же схватил (как и здоровый синяк), вот только мы все равно продули – уже четыре раза подряд. Если мы хотим выйти в плей-офф, ситуацию нужно исправлять – и поскорее.
Купер сочувственно вздыхает.
– Я думал, тебе стало легче.
Я делаю глоток воды и пожимаю плечами.
– Раз на раз не приходится. Например, сегодня ночью я так и не смог заснуть, зато отточил навыки шинковки и посмотрел документалку про хлебопекарное производство во Франции.
Купер качает головой.
– А я-то еще думал, почему у нас весь лук на кусочки порезан… Ну и странные же у тебя хобби, братишка!
– Не порезан, а нашинкован. Смейся сколько угодно, но я же вижу, с каким аппетитом ты уплетаешь все, что я готовлю.
– Еще бы! Кто же виноват, что ты, черт возьми, кулинарный гений!
Купер ставит гири на пол и потягивается. Мандаринка тут же подбегает к нему и трется о ноги. Он подхватывает ее на руки и прижимает к груди – та сразу заходится довольным мурлыканьем.
– Да уж, дерьмовая у тебя вышла ночь. Хочешь об этом поговорить?
– Ты точно собрал все вещи? Помню, ты вроде хотел еще заглянуть к Джеймсу и Бекс перед отъездом, да?
– Себастьян.
Брат смотрит на меня своими глубокими синими глазами, и я вижу, что они полны тревоги. Он кладет руку мне на плечо.
– У тебя снова был…
Кошмар? Один из тех навязчивых, удушающих снов, от которых мне так и не удалось избавиться спустя долгие годы дорогостоящей терапии? Которые не отпускают меня, даже несмотря на всю поддержку моих приемных – и родных для Купера – родителей?
Я судорожно сглатываю. В горле встает неприятный ком.
– Брось. Никаких кошмаров, – говорю я.
Никакого скрежета металла и звона бьющегося стекла. Никакой крови на коже автомобильных сидений. Никакого прерывистого предсмертного хрипа. Я за секунду могу вспомнить все, хотя с того дня прошло уже десять лет. Будучи одиннадцатилетним ребенком, невозможно просто развидеть, как задыхается от разрыва трахеи твоя мать, как потухают ее глаза. Как будто кто-то вскрыл твой череп и запечатал там этот день.
Пальцы Купера сжимают мое плечо. Однажды он сказал, что может безошибочно угадать, когда мной овладевают воспоминания. Нам было по четырнадцать, когда мы сидели под трибуной, стащив по бутылке пива, в одну из игровых пятниц Джеймса. Тот редкий осенний вечер, когда ни у него, ни у меня не было тренировок: хоккейных у Купера, бейсбольных у меня. Стоял октябрь, и на уставшем от жары бабьего лета Лонг-Айленде наконец становилось прохладно. Думаю, тогда мои воспоминания спровоцировал внезапный дождь. В нашем укрытии было тепло и сухо, а на стадионе продолжалась игра, но я, будто оцепенев, неотрывно смотрел на поток воды. Куперу пришлось встряхнуть меня, чтобы вернуть в реальность.
Я убираю его руку.
– Мне просто… Просто не спалось, вот и все.
Брат изучает мое лицо.
– Все из-за нее.
Я никогда не говорил Куперу (потому что только в последнее время его напряженные отношения с отцом начали улучшаться и потому что не так давно в наших собственных отношениях выдался сложный период из-за появления в Нью-Йорке его мерзкого дядюшки, попытавшегося обманом вытянуть из него деньги,), что, делая такое лицо, он становится до ужаса похожим на своего отца, Ричарда Каллахана: тот точно так же хмурит брови.
Все Каллаханы похожи как две капли воды: темные волосы и глубоко посаженные синие глаза. Нельзя не принять их за одну семью. Ричард Каллахан, легендарный квотербек. Сын Ричарда Джеймс, двумя годами старше меня и уже год как играет в Национальной футбольной лиге. Купер, мой лучший друг и в каком-то смысле почти близнец. Наша младшая сестра Иззи, сгусток чистейшей энергии с талантом к волейболу и суперспособностью то и дело попадать в неприятности.
Меня же, несмотря на то что на моей спортивной форме с двенадцати лет красуется надпись «Каллахан», легко отличить по светлым волосам и зеленым глазам погибших родителей. Прошло уже десять лет с тех пор, как семья Купера стала и моей. Благодаря обещанию, которое Ричард дал моему отцу, Джейкобу Миллеру, когда они оба были еще молоды и полны надежд о будущем в НФЛ и в МЛБ[2], после трагической смерти моих родителей Ричард и Сандра Каллаханы приняли меня как родного сына, за что я буду вечно им благодарен.
Иными словами, мы с Купером живем бок о бок достаточно долго, так что он отлично понимает, когда я что-то недоговариваю. Я чешу Мандаринку за ухом. Мое молчание подтверждает догадку брата: я так и не смог выбросить Мию Ди Анджело из головы.
Счастливо оставаться, Каллахан! Я ухожу.
Эти слова, сказанные ею месяц назад, до сих пор эхом отдаются у меня в голове, по-прежнему причиняя боль. В одно мгновение она оказалась так близко – буквально таяла в моих объятиях, – а в следующее уже упорхнула, оставив меня в растерянности наблюдать за ее уходом, как будто это наша последняя встреча. Конечно, потом мы виделись: все же она лучшая подруга Пенни, да и в целом игнорировать человека, с которым учишься в одном университете, практически невозможно, – но она каждый раз вела себя так, будто все, что между нами было, ничего для нее не значит.
– Ты не хочешь рассказать мне, что у вас произошло?
– Ты видел: она просто ушла.
Купер вздыхает.
– Ничего не понимаю. Пенни, конечно, просто обожает Мию, но все же характер у нее слегка… трудный.
– Она что-нибудь говорила обо мне?
Этот вопрос звучит настолько жалко, что мне становится противно, но не задать его я не могу. Я беспокойно тереблю висящий на шее медальон, когда-то принадлежавший моему отцу.
Брат неопределенно пожимает плечами, явно размышляя о той сцене, когда он так не вовремя вошел в комнату. Мы тогда просто целовались, не успев перейти к самому главному, но все же в ту секунду, когда Мия увидела Купера, все ее доверие, которого я с таким трудом добивался, испарилось. После этого она будто закрылась от меня непробиваемой стальной броней.
– Если и говорила, то попросила Пенни не рассказывать мне об этом: она ведь знает, что я все передам тебе.
– Просто замечательно…
– Ты тоже особо не горел желанием рассказывать мне, что случилось.
Я строю гримасу.
– Не-а. Как, впрочем, и теперь.
– Вы двое просто смешны, – раздается с лестницы.
В комнату входит Пенни – босиком, в широкой футболке с принтом дракона, явно принадлежащей моему брату. У него столько одежды с изображениями фэнтезийных героев, что можно было бы одеть целый Комик-кон. Ее рыжие волосы, так непохожие на по-вороньему черные локоны Мии, напоминают птичье гнездо.
– К вашему сведению, она ничего мне не сказала. Отказывается об этом говорить.
В тоне Пенни сквозит явное беспокойство: все-таки Мия – ее лучшая подруга. У меня же в голове крутятся совсем другие мысли: судя по всему, она сейчас неплохо проводит время, но это, черт возьми, не мое собачье дело. Конечно, как и я, Мия имеет полное право встречаться с другими, но… После всего, что между нами было?
Я вспоминаю тот момент в моей комнате: ее смазанную помаду, яркие карие глаза. В перерыве между поцелуями я пригласил ее на ужин. Попросил об одном-единственном свидании – и это после целого месяца перепихонов, – и она сказала да. А примерно через минуту после этого в мою комнату заявился Купер, и в результате она, закрывшись, словно щитом, своей сумкой с надписью «NASA», ушла – ушла, черт возьми!
Счастливо оставаться, Каллахан! Я ухожу.
С тех пор она ведет себя так, словно без капли сожаления вычеркнула меня из своей жизни. Я не нашел в себе сил рассказать брату, что, несмотря на все произошедшее, я пришел в день свидания в назначенное место и, стараясь не терять надежды, прождал Мию больше двух часов, но она так и не явилась. Разве мог я признаться в этом Куперу? Все же его девушка – лучшая подруга Мии.
– Ты точно в порядке? – спрашивает он, глядя на Пенни. – Может, нам остаться с тобой? Побудем твоей группой поддержки. Думаю, Мия…
Я качаю головой.
– Не стоит – поезжайте. И передайте привет Джеймсу и Бекс. Со мной все будет нормально.
Пенни целует Купера в щеку. Он притягивает ее к себе и обнимает, упираясь подбородком ей в макушку. Я подавляю внезапную искру зависти. Когда Джеймс встретил Бекс, это показалось мне совершенно естественным. Я будто всегда знал, что его ждет большая любовь: жена, дети, собака, дом с красивым белым забором. Когда же в жизни Купера появилась Пенни, это стало сюрпризом решительно для всех, однако мы не могли не заметить, что, сосредоточив свой мир вокруг одного-единственного человека и отдавая ему всю свою любовь, он явно оказался в своей «зоне комфорта». Я никогда не видел его таким счастливым – вот только переносить потерю постоянной компании мне стало еще тяжелее.
Мои братья действительно заслуживают настоящей любви. И плевать, что я из-за этого остался в полном одиночестве, а девушку, которая мне нравится, мое присутствие обрадовало бы даже меньше, чем прилипшее на подошву обуви собачье дерьмо.
– Мы обещали моему отцу, что позавтракаем с ним перед отъездом, – говорит Пенни.
Я прочищаю горло.
– Конечно, идите. Мне все равно уже пора на тренировку.
– Появятся новости насчет драфта – сразу пиши, – просит Купер, едва заметно улыбаясь.
У футболистов сейчас период отдыха, и поэтому мой брат, располагающий огромным количеством свободного времени, переключил внимание со своих спортивных успехов на мои – а именно на драфт Главной лиги бейсбола, который должен пройти в июле. Я же стараюсь не слишком много о нем думать, потому что в противном случае чувствую себя так, будто мой желудок завязывается в узел.
– Отец говорил тебе о «Марлинс»? Поедешь в Майами – вот будет круто!
Я выдавливаю ответную улыбку. Я не нашел в себе сил признаться брату – да и кому-либо еще, – что жду неумолимо приближающегося драфта с содроганием, словно неизбежно надвигающуюся бурю. Это до ужаса смешно, ведь я прирожденный бейсболист. В надежде, что однажды сын станет его преемником, мой отец позаботился о том, чтобы я влюбился в этот спорт с того самого дня, как впервые взял в руки биту. Бейсбол всегда был для меня самым важным в жизни, и июльские отборочные должны стать моим билетом в светлое будущее.
Вот только в последнее время какая-то часть меня (судя по всему, все же недостаточно крошечная для того, чтобы я мог ее игнорировать) начала задаваться вопросом: а то ли это будущее, которого я хочу?
Отклонив приглашение поучаствовать в драфте после окончания школы в прошлом году и поступив вместо этого в МакКи, я автоматически лишил себя права проходить отборочные испытания до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один год. Так действуют многие бейсболисты: идут в университет, чтобы получить время на размышления о будущем и отточить мастерство. Если данные, которые мне чуть ли не каждый день присылает Ричард, верны, то у меня есть все шансы попасть в весьма неплохую команду: или в «Марлинс», или в «Рейнджерс». Вроде был разговор даже о том, что мне подумывают предложить контракт «Цинциннати Редс»: хотят, чтобы в команде снова был Миллер.
Отец был бы рад этому. Стоит мне закрыть глаза и сосредоточиться, я слышу, с какой страстью он говорил о бейсболе: о его красоте, его истории, его невероятной гармонии, благодаря которой этот вид спорта стал неотъемлемой частью американской культуры. Папа был очень терпелив: всегда выжидал мяч с холодной уверенностью, готовый ударить в любую секунду. Рекорд хоум-рана, который он поставил, играя в Национальной лиге, остается не побитым до сих пор.
Многие ждут, что я смогу это сделать.
Представьте, как было бы красиво: спустя десять лет после трагической – и такой несвоевременной – гибели одного из лучших бейсболистов всех времен место в команде занимает его сын. До смерти Турмана Мансона в авиакатастрофе гибель моего отца считалась самым знаковым несчастьем в мире бейсбола. Вчера «Спортсмен», старейший спортивный журнал в стране, запросил у меня интервью, но я еще не решил, какой дам ответ.
Как бы сильно мне ни нравился бейсбол, какой бы воодушевляющий азарт я ни испытывал, летя по полю наперегонки с мячом и наконец касаясь ногой базы, эти чувства принадлежат не только мне. А если я стану играть в Главной лиге, от сравнений и вовсе не будет покоя. Я навсегда останусь для всех лишь сыном великого Джейка Миллера.
Мне не хотелось бы идти наперекор воле отца, ведь он желал для меня такого будущего больше всего на свете. Он погиб ужасной, совершенно несправедливой смертью, вместе со своей женой. Он пытался заслонить ее рукой – как будто это могло помочь. Сейчас на моей форме красуется фамилия Каллахан, но, если бейсбол станет моей профессией, от меня будут ожидать миллеровского успеха.
Поэтому я продолжаю натянуто улыбаться.
– Точно, – отвечаю я Куперу. – Будет отлично, если попаду в «Марлинс». А вам – удачной поездки! Вы заслужили этот отдых.