На стене между третьим и четвертым этажом намалевано крупными печатными буквами: БУДУ ПАГИБАТЬ МАЛОДЫМ – и жирный восклицательный знак.
«Хоть бы писать без ошибок научились», – думала Ольга Васильевна, тяжело поднимаясь по лестнице. Лифт не работал – впрочем, первый раз за последние месяцы. Вот у Маши в доме каждую неделю поломка, а Маша ведь на три года старше, этой зимой юбилей отмечали, все восемьдесят. Кто бы мог подумать, что доживут до таких лет, когда познакомились на Московском фронте, молодые медсестры, двадцать с небольшим. Кто бы мог подумать – а вот, получилось, выжили, дожили до победы, дотянули до старости, хоть золотую свадьбу отмечай, больше полувека. Пятьдесят пять лет прошло с осени сорок первого, с молодости, с первой встречи.
Погибать молодым – что за дурацкая идея! Молодой хорошо жить, а умирать лучше старой, все видела, ничего нового не ждешь. То есть ничего хорошего. Новое – оно всегда случается. Взять хотя бы перестройку с гласностью. Кто б мог подумать еще лет пятнадцать назад! А ведь когда-то мечтала, что в старости не будет ни бедных, ни богатых, сплошной коммунизм – а получилось, что ни коммунизма, ни коммунистов, ни пенсии, зато бедных – сколько угодно, да и богатые встречаются.
Вот Илья, например. Три года назад всем жильцам коммуналки купил по двушке где-то в Митино, а сам въехал в 24— ю, прямо над Ольгой Васильевной. Что у него там творится – уму непостижимо! Люди шастают, музыка играет, дверь не заперта. Ольга Васильевна сама убедилась как-то раз: сил не было шум терпеть, поднялась, хотела позвонить, а звонка-то и нет, одни провода торчат. Постучала, но никто не услышал – не удивительно, при такой-то музыке. Ручку дернула, а дверь и открылась – прям как в сказке. Ольге Васильевне даже любопытно стало, что внутри – как все обставлено. А то, говорят, у этих новых русских золотые даже унитазы. Врут, наверное.
Действительно: ничего золотого Ольга Васильевна не увидела. Обычная прихожая, на вешалке – куртки и пальто. Обои те же, что были, когда она заходила к Марье Николаевне за солью, а пол, пожалуй, грязнее, чем раньше.
В прихожей три двери. Две закрыты, а из третьей бу́хала музыка и доносились голоса. Ольга Васильевна замешкалась, не зная, как быть, – идти дальше не хотелось. Мало ли что там у них, дело молодое, а она уж, слава богу, навидалась по телевизору, как они развлекаются. Водка, наркотики и этот самый, который теперь вместо любви. И в комнату не войдешь, и в передней стоять глупо.
К счастью, дверь открылась, и на Ольгу Васильевну глянул из комнаты светловолосый парень. Вынул изо рта беломорину, сунул в чью-то протянутую руку и, широко улыбнувшись, спросил:
– Вы к кому, бабушка?
Ольге Васильевне он понравился – говорил уважительно, папиросу убрал. Курил опять же не какое-нибудь «Мальборо», а свой, советский «Беломор», как и сама Ольга Васильевна, что бы ей врачи ни говорили. Сказала: Я соседка ваша, из 20 квартиры. Ночь уже, а вы шумите.
– А, – протянул парень и крикнул, обернувшись:
– Шаневич! Тут соседка пришла, иди разбирайся!
Шаневич – огромный мужчина с рыжей бородой, из-под расстегнутой на груди рубашки выбиваются волосы. Он-то и есть хозяин квартиры и, конечно, Ольга Васильевна не раз встречалась с ним в лифте. В жизни бы не подумала, что Шаневич – тот самый новый русский. Больно уж простецки всегда выглядит – обычный еврейский мальчик, на Розиного внука похож, разве что покрупнее будет. Впрочем, можно было догадаться: рожа разбойничья, взгляд пытливый, походка быстрая, с первого взгляда видно – шустрый. Чего-чего, а этого евреям не занимать, всегда вперед лезут. Взять хотя бы Яшку Шварцмана – тоже рыжий был, упокой Господь его душу.
Илья музыку велел выключить, перед Ольгой Васильевной извинился, пригласил заходите, если что, и даже до площадки проводил. С тех пор так и повелось: иногда сам звонил, предупреждал – мол, завтра вечером будет шумно, день рождения или еще какой праздник. Но после одиннадцати звук приглушали, вели себя тише. Все равно не уснуть, но ведь важно внимание. Ольга Васильевна всегда так считала.
Вот и сегодня – Илья сам зашел, еще утром, извинился, предупредил: вечером опять гости, у девушки одной день рождения. Ольга Васильевна удивлялась сначала, почему у них столько дней рождения, но Шаневич объяснил, что квартиру купил не для себя, а для бизнеса, у него там человек пятнадцать работают и живут, прямо как в коммуналке.
– В тесноте, – сказал он, – да не в обиде. И на работу, – пошутил, – ходить недалеко.
Ольга Васильевна еще спросила, что за бизнес такой, и Илья рассказал, но она поняла только, что про компьютеры, но не про торговлю, а про какую-то печать, вроде типографии.
Ну, типография так типография, ей-то что? Но сегодня молодежь припозднилась, время уж к двенадцати, а музыка все бу́хает, и ноги по потолку стучат. Выключила телевизор, который весь вечер призывал голосовать за Ельцина (не пойдет она голосовать за Ельцина, и за Зюганова не пойдет), ткнула окурок в пепельницу, глянула на себя в зеркало и пошла в прихожую. Как в воду глядела – не раздевалась, спать не ложилась, знала: допоздна гулять будут. Отперла дверь и услышала чьи-то быстрые шаги на лестнице: цок-цок-цок, кто-то наверх побежал. Видать, парочку спугнула. В старых домах хорошо целоваться на лестнице – места много, подоконники широкие. Еще до войны, когда только школу окончила, провожал ее домой Вадик Орлов, так, бывало, полчаса пройдет, пока до квартиры доберешься. А теперь даже где могила – неизвестно. Сгинул под Сталинградом в 43-м…
Она медленно начала подниматься и вдруг замерла. На лестничной площадке лежала белокурая девушка – лицом вниз, волосы намокли от крови, одна нога вытянута, другая согнута в колене, юбка, и без того короткая, задралась, видна резинка от чулка. Поднимаясь по лестнице мелкими шажками, Ольга Васильевна еще успела вспомнить, какие чулки – фильдеперсовые, на подвязках – носила когда-то сама. Перевела дыхание над телом, потом нагнулась, перевернула. Опыта не занимать – скольких в свое время вытянула. Чай, не все позабыла за полвека.
Что позабыла – то позабыла, но помнила достаточно, чтобы увидеть: девушка мертва. Горло перерезано, кровь хлещет. Вот так же умер Яшка Шварцман, задело осколком в сорок втором. Как она плакала тогда, как убивалась!
Кряхтя, Ольга Васильевна выпрямилась и начала спускаться. Немало убитых повидала в жизни, а вот поди ж ты, не думала, что еще доведется. Чуть в стороне валялся нож, рукоятка обмотана изолентой. На стене – какие-то странные знаки, словно убийца руки вытирал.
Надо бы позвонить в милицию, но Ольга Васильевна милицию не любила. Ни ту, старую, советскую, ни эту, демократическую. Всегда им начхать на людей, те за план и отчетность волновались, эти только о своем кармане думают. Вернулась в квартиру, пошла в ванную, вымыла руки, повздыхала, посмотрела в зеркало. Не оставлять же девочку так лежать на лестнице. Сняла телефонную трубку, сказала дежурному адрес: Хрустальный проезд, дом 5 – и удовлетворенно заметила, что рука, набиравшая «02», дрожит не больше обычного.