Чтобы спокойно отоспаться, Евгений отключил свой мобильник и выдернул телефонный шнур из розетки. Он пока не хотел больше ни с кем разговаривать, поскольку требовалось обдумать уже то, что имелось. А имелось в принципе немало. И не только того, что дал сегодняшний день.
Завалившись не раздеваясь на тахту в собственной комнате, он включил ночник и принялся вспоминать прошедшие события, шаг за шагом. К великому неудовольствию матери, которая терпеть не могла этой его привычки — валяться в одежде. Лег, так уж и спи себе. А то позже, где-нибудь посреди ночи, начнутся хождения из комнаты на кухню — кофе заварить, сигаретой подымить — и обратно. Однако мать побурчала и успокоилась — была довольна, что хоть сегодня дома сын, а не усвистал куда-нибудь либо по делам, либо еще за чем-то. И его ночных убеганий она тоже не одобряла. Правильно, что семья не получается! А кто ж такое выдержит-то?
Словом, побурчала и ушла к себе. А Женя стал вычислять. И в первую очередь — когда они в последний раз виделись с Рогожиным. Почему-то поначалу казалось, что это было в субботу. У них же на службе практически суббот в качестве выходного дня не бывает. Теперь же по всему выходило, что в пятницу. Потому что в субботу он с Вадимом не общался, а в воскресенье, вспомнив о его давнем приглашении, махнул вместе с Аленой в Коломну. Пока нашли, пока то да се, день и прошел. А в понедельник с раннего утра он уже находился в Домодедове. Вот так получалось.
Но ведь и Вадим, кажется, говорил, что отправляется в Вятку тоже в понедельник. Значит, два дня — субботу и воскресенье — он находился в Москве. Так утверждает Нина. А застрелился он в понедельник. Или его убили. Это показала, по ее же словам, судебно-медицинская экспертиза.
Вообще говоря, надо будет поинтересоваться, что еще имеется в этом акте. Может, какие-то неожиданные кончики обнаружатся.
Однако получается, Вадим знал, что с ним что-то должно случиться и даже готовился к этому — на то указывают черная папка и конверт от письма в Коломну, точнее, в поселок Сергиевский, отправленного, судя по штампу, в ту же пятницу. Ну что шло оно чуть ли не десять дней, тут ничего странного нет, почта работает из рук вон плохо — всем известно. Непонятно другое: что ж он, выходит, еще с утра его отправил, что ли? Расстались, помнится, они уже поздно — никакая почта так долго не работает. А если бы даже и на самой почте кинул конверт, все равно стоял бы штамп следующего дня, то есть субботы. Значит, утром…
И весь день, уже простившись фактически с семьей, он был спокоен и уравновешен? Ну, хмурился, это было. Может, и от усталости. Нет, что-то здесь не то…
И Женя снова возвращался к началу, думал, передумывал, пока… не заснул. Незаметно для самого себя. Все-таки усталость от долгого перелета, суматошного дня и всяческих неприятностей дала себя знать.
А с утра думать времени уже не осталось. Наскоро позавтракав, кинулся к генералу.
Михаил Свиридович Васнецов был сух и деловит, как и положено генералу. И до тех пор, пока не ознакомился детально с результатами командировки своего зама, то есть Евгения Сергеевича, ни на какие посторонние дела и звонки не отвлекался. Но он, видно было, имел к Осетрову вопросы, потому что во время доклада нет-нет да посматривал как-то непривычно на Осетрова и взгляд его был и вопросительным, и хмурым.
Но заговорил он, вопреки предположениям Евгения, не о самоубийстве коллеги из соседнего управления, а снова о предмете командировки.
— Война компроматов… — недовольным голосом процедил он. — Ты заметил, они уже вообще перестали брезгать любыми неприличиями и занимаются исключительно перетягиванием одеяла?
Генерал имел в виду олигархов Деревицкого и Аронова, которые действительно вели — но не в Центре, здесь они ослепительно улыбались друг другу, а в регионах — смертельную войну друг с другом. И методы ведения боевых действий были самыми разными — от щедрых ведер помоев, которые выливали подвластные каждому из них средства массовой информации на головы противника, до элементарных бандитских разборок с трупами с обеих сторон, до отстрела строптивых директоров и управляющих крупнейших предприятий. По поводу последних с некоторых пор постоянно приводилась в действие циничная, но оттого не менее жизненная, формулировка одного из олигархов: проще купить директора, нежели огромное предприятие. С теми же директорами, которые были не согласны с данной точкой зрения, предпочитали уже не церемониться. Впрочем, и тут способы борьбы были весьма разнообразными.
Ну вот, к примеру, совсем недавняя ситуация на одном из южносибирских металлургических комбинатов, где неожиданно пересеклись интересы Аронова и Деревицкого. Вполне, кстати, поучительная история, как заметил генерал Васнецов.
Во главе комбината стоял опытный хозяйственник, и он мешал Деревицкому. Об этом было хорошо известно довольно широкому кругу лиц. Убрать такую фигуру — себе может оказаться дороже. И тогда Деревицкий — и это всем известно, однако не доказано, — используя свои связи в правительстве и аппарате президента, сделал ход конем — на предприятие явились налоговики с проверкой хозяйственной деятельности. Была произведена выемка документации, начались бесконечные допросы руководителей. В результате через короткое время вполне благополучное производство было поставлено на грань банкротства. Начались волнения среди рабочих, из Москвы тотчас же явилась гуманитарная помощь, налетели советчики, странные собрания акционеров следовали одно за другим. И тут выяснилось, что уже загодя нашлись покупатели доведенного до банкротства предприятия, а весь город, желая теперь лишь одного — хоть какой-то определенности, готов был ринуться в объятия никому не известных фигур, за которыми отчетливо просматривался наш хитрый олигарх.
Идейка и исполнение были неплохими, однако и Аронов вовремя успел подсуетиться: увел жирный кусок прямо изо рта у Деревицкого. Даже некоторые его сторонники в правительстве тогда посчитали, что уж больно нагло проводится «приватизация», тут ведь как: раз уступишь, а потом придется всю оставшуюся жизнь на лекарства работать. Разбой, одним словом.
Знал, конечно, об этом громком деле Евгений Осетров, да и кто в их департаменте, которому и пришлось разгребать эту вонючую кучу, не знал о нем! А сегодня примерно та же история разворачивалась на Севере и снова в той же Сибири, разве что подальше, ближе к Байкалу. Нет, не унимаются гиганты. Каждый считает себя сильным и продолжает тянуть государственное одеяло исключительно в свою сторону. Но владельцем-то вышеозначенного одеяла является ни много ни мало сам президент. Вот и стремятся господа перетащить хозяина каждый на свою сторону. А налоговая полиция с ее широчайшими возможностями, региональные и местные управления Федеральной службы безопасности, внутренних дел и прочих силовых и правоохранительных структур, официально заявляя о своем, так сказать, нейтралитете в «деликатных» разборках олигархов, на самом деле четко держат носы по ветру, блюдя прежде всего свой собственный интерес. Страшная штука — коррупция, насквозь пронизала она государственную систему. И теперь приходится за это расплачиваться — всем, кроме самих коррупционеров. Печальный вывод. Который также ни для кого не являлся тайной.
— Как там генерал Николаев? — неожиданно спросил Васнецов.
Он назвал начальника УФСБ той области, куда летал Осетров. А с Николаевым, было известно, Васнецов еще в Дипломатической академии учился, до перехода в КГБ. Естественно, и Евгений знал об этом, даже личный привет от своего шефа передавал — парочку бутылок хорошего армянского коньяка. Но теперь вопрос был задан таким тоном, что надо было отвечать правду, не темнить и не жалеть старых приятельских чувств обоих генералов.
— Имеются документальные свидетельства, что в последний приезд Деревицкого в город генерал лично сопровождал его и дважды обедал и ужинал в «посольском домике». Есть там у них такой. Типа бывшей обкомовской дачи для приезжающего генсека.
— Ах ты, старый конь… — огорченно пробурчал Васнецов. — К великому сожалению, — после короткой паузы продолжил он, — в деле «Норда», — похлопал он ладонью по пухлой папке, полной документов, привезенных Осетровым из Сибири, — слишком явно проглядывается активное участие наших коллег из Управления, возглавляемого Николаевым. Причем в негативном плане. Я вынужден согласиться с твоими выводами, Евгений Сергеевич, и по этому поводу буду иметь беседу с генералом Самойленко… Ах, как нехорошо…
Сильно переживал генерал за своего старинного друга, откровенно, что уж теперь скрывать-то, продавшегося господину Деревицкому.
— Кстати, — генерал снял очки и потер двумя кулаками покрасневшие глаза, — не успел поинтересоваться, что там произошло с твоим коллегой из отдела Кравченко?
— Поинтересовался, Михаил Свиридович. Очень противоречиво. Хотя вроде бы нет сомнений в самоубийстве. Пока.
— А чего ж сомневаешься, если нет сомнений?
— Так ведь я же понимаю, что управление генерала Самойленко не станет из чистого любопытства заниматься абсолютно ясным делом. А раз занимаются, значит… Все ж таки служба собственной безопасности…
— Правильно мыслишь. Я немного в курсе, но насколько мне известно, все дело там в акте судебно-медицинской экспертизы. Я попрошу Юрия Ивановича дать указание, чтоб тебя ознакомили с заключением судебного медика. Подумай, может, у тебя что появится в этой связи. И попутно, тоже к размышлению… Тут в последнее время зафиксированы — одна за другой — ряд утечек из дел оперативных разработок, доступ к которым имел очень узкий круг лиц. В том числе из отдела полковника Кравченко. Неприятные утечки. А озвучены они в средствах массовой информации, находящихся под контролем известного нам с тобой господина Аронова. Тебе там, конечно, некогда было читать газеты, но одна информация была просто из ряда вон. Она касалась напрямую нашего президента, его возможных прошлых связей с Деревицким. Понимаешь, какая реакция была наверху? Сразу колесо завертелось!
— Но ведь подобные слухи не так уж сложно опровергнуть. Если по-умному.
— А где же ты много умных-то найдешь? — усмехнулся генерал. — Нам же всегда было проще сперва голову отрубить, а уж потом думать, ту или нет. Но Деревицкий в результате крупно залетел. Одно дело — тактично намекать о том, что вроде было, а вроде и не было, а другое — такую мощную оплеуху схлопотать с самой вершины! Это ж, по сути, лишиться доверия.
— И все-таки, наверное, ему это не очень грозит? А вот господину Аронову, опубликовавшему компромат, вероятно, надо ждать неприятностей на свою шею. Ответных. Любопытно, откуда на этот раз произойдет утечка?
— Думайте, аналитики, думайте, — вздохнул Васнецов. — У Аронова, как, впрочем, и у Деревицкого, есть и свои достаточно мощные службы безопасности, в которых работают далеко не самые худшие бывшие наши ребята. Но то, что и мы их подкармливаем, это факт. У них имеется горячий интерес, у них огромные деньги, а что у нас, кроме остатков совести? Понял, к чему я? — Генерал требовательно взглянул на Осетрова.
— Так точно.
— Действуй, Евгений Сергеевич.
«Кончик ниточки», — думал Женя. Ну где-то ж он должен торчать. Не может такого быть, чтоб никакого следа. Но, к своему великому сожалению, тем материалом, что уже имел, он никак не мог располагать. Уж не на это ли намекал генерал, остро глядя ему в глаза? Не знал, нет, но, может, догадывался?..
УСБ генерала Самойленко если и размотает это дело с Вадимовым самоубийством, то в любом случае оставит его исключительно для внутреннего пользования, не станет обнародовать и тем самым порочить честь ведомственного мундира. На нем и без того вполне достаточно красноречивых пятен. Новое — хоть и неприятно — вряд ли что добавит. И тем не менее…
Но теперь выстраивалась уже более четкая цепочка. И в ней такие весомые звенья, как самоубийство Вадима, огромный гонорар, уверенность Вадима в том, что с ним обязательно приключится беда, соответственно — папка и письмо жене, утечка из отдела Кравченко, грандиозный скандал, вызванный этой утечкой. Если события выстроить последовательно и правильно, становятся понятны причины и следствия. И уже не так важно, по какому поводу ты сел на крючок, что было приманкой — деньги или женщины или и то и другое вместе, главное — тебя зацепили. И ты выдал закрытую информацию. Тот, кому ты ее, будем говорить честно, продал, вряд ли захочет убрать столь ценного информатора. Значит, в этом заинтересован другой, тот, кому ты насолил. И если у этого другого есть свои информаторы в том же ведомстве (что ни в коем случае не исключено), то ему не составит очень большого труда вычислить конкретного виновника утечки. И принять свои меры. Чтоб другим неповадно было. Или в том случае, если информатор отказался сменить хозяина.
У данной логической цепи имелся только один существенный недостаток: из нее требовалось категорически исключить два важных фактора — пятьдесят тысяч баксов и покаянное письмо Вадима. Потому что, отчасти проясняя причину, оба они указывали на тяжелые и непредвиденные последствия от дальнейшего развития событий. И какими бы движениями души потом ни оправдывал Евгений свой поступок, его просто никто не пожелает понять. Ну да, корпоративная честь! Это — с одной стороны. А с другой?
С другой — бывшие коллеги, уютно расположившиеся в частных уже спецслужбах, как их ни называй, которые искренне не испытывают по этому поводу никаких угрызений совести. Для них работа есть работа. Они тебе нужную информацию и со дна достанут, они и самого информатора на дно опустят. Профессия. Они за нее деньги получают, и весьма неплохие. Видимо, за то, чтобы «угрызениям» как можно меньше поддаваться…
Такие вот печальные мысли мелькали в Жениной голове, когда он ехал в судебно-медицинский морг на Госпитальную площадь, в Лефортово. Там с ним готов был поговорить сам Сигизмунд Тоевич Вербицкий, патологоанатом, производивший вскрытие трупа Рогожина. В силу разного рода обстоятельств Евгению уже приходилось встречаться с этим выдающимся деятелем из особого медицинского племени. Как и знаменитый в свое время Борис Львович Градус, Вербицкий был грубым матерщинником и предельно душевным и тактичным человеком. Вот и попробуй соединить столь полярные качества в одном лице. У Вербицкого получалось. Но не грубым, нет, скорее грубоватым, он бывал лишь с теми, кого знал и уважал. А вот от вежливости судмедэксперта многим становилось не по себе. Женя рассчитывал на грубость. И Сигизмунд Тоевич не подвел.
— Ах, это вы! — воскликнул пожилой и лысый мужчина в круглых очках и коротким движением руки ловко нахлобучил на свой череп зеленовато-серую шапочку, которая сразу придала ему вид профессора. — Так проходите, — указал он на стул. — Будете спрашивать или сразу падать в обморок?
В вопросе было столько скепсиса, что Женя рассмеялся. Юмор в этой обители скорбнейшей из наук должен был свидетельствовать о профессионализме.
— Как вы однажды сказали, Сигизмунд Тоевич, сперва давайте займемся неотложным, а все остальное оставим на потом, когда придет время достать вон из того сейфа необходимое для поддержания здоровья лекарство.
— Ха! Он помнит! — почти обрадовался Вербицкий. — Разве это я вам говорил? А что, вполне может быть… Да, я помню, когда я был совсем молодым идиотом, вот как вы, меня предупредили вовремя. «Сигизмунд, — сказали мне, — зачем ты торопишься и переживаешь, если твой клиент уже больше никуда не уйдет? И тоже сам не торопится…» Главное, чтоб сказать вовремя и — на всю жизнь. Ну что же, тогда я выну свои соображения и мы их обсудим… Сейф, говорите… — бормотал он себе под нос, доставая из металлического ящика пухлую тетрадь, а заодно и медицинскую склянку с жидкостью, напоминавшей по цвету и чистоте благородный топаз. — Это потом, — продолжил он, ставя склянку на угол стола между сейфом и зарешеченным окном. Он сел напротив Евгения, раскрыл тетрадь, исписанную мелким, убористым почерком, и наконец остановился. — Вот. Вы хорошо знали Рогожина?
— Ну, не так чтобы… Впрочем, достаточно. Работали вместе.
— Он выпивал?
— Разумеется.
— Много?
— Не могу сказать. Думаю, в пределах. Жена, дочь маленькая… Полагаю, они к нему на этот счет претензий не предъявляли.
— Наркотики употреблял?
— Определенно, нет, — покачал головой Женя. — Во всяком случае, я не видел.
— А когда вы его вообще видели в последний раз?
— В пятницу вечером. В конце дня. Довольно поздно. Нашли его, как мне сказали, во вторник. Во второй половине дня… Да, если это может иметь отношение, у Вадима было какое-то подавленное, что ли, настроение, и мы с ним взяли по сто пятьдесят. Потом я уехал домой, а он пошел к метро.
— Это все?
Евгений пожал плечами.
— Тогда я вам скажу… Осмотр и вскрытие, как вам известно, производил я. Зачем я вас спрашиваю про наркотики? У тех, кто ими пользуется регулярно, я имею в виду тяжелые — амфетамин, героин и так далее, вот здесь, на вене, — Вербицкий задрал рукав халата и показал на свой сгиб локтя, — образуются характерные склерозированные дорожки. Понимаете? Так вот, у нашего клиента они отсутствовали. Однако я насчитал шесть следов от уколов шприцем.
— Вы думаете, что он вколол себе сумасшедшую какую-нибудь дозу, а потом застрелился?
— Я ничего не думаю. Я рассказываю, а выводы будете делать вы. Или те, кому это положено. Но я скажу: вы не так далеки от истины. Не торопитесь… На обеих руках, в области предплечья, покойный имел характерные прижизненные кровоподтеки в виде борозды, а это указывает на то, что он длительное время мог быть связан… Далее еще такой факт. В квартире покойного, по утверждению его э-э… вдовы, была жуткая атмосфера. То есть? Жара, духота, смрад, наглухо задернутые шторы. Это она запомнила, когда вошла. И это было с точностью занесено в протокол осмотра помещения. Вот, собственно, эта три факта и позволяют мне сделать вывод. Скажем так, пофантазировать. А вывод уже сделаете вы, потому что он потребует еще ряда свидетельств, которые надо добыть.
— Но ведь труп уже… кремирован. Какие же еще факты, Сигизмунд Тоевич? И где их взять?
— Я скажу. А вы слушайте. Богатая практика показывает, что если нормальному человеку, не имевшему прежде дел с наркотиками, вы введете в течение определенного, скажем, времени, к примеру, за двое суток, несколько больших доз того же амфетамина или какого-то другого сильнодействующего наркотика, у него наступает так называемый передозняк. Но после него клиент впадает в постинтоксикационное состояние, или отходняк, понятно говорю?
— Пока да, — чуть улыбнулся Евгений.
— И в результате у нашего наркомана в кавычках может наступить депрессивно-параноидный синдром. Что это такое? Он начинает испытывать безумный страх. У него появляется невероятная подозрительность. Он боится затаившейся повсюду опасности. Другими словами, любой нечаянный свидетель немедленно зафиксирует его неадекватное поведение. Я говорю о тех, кто знает этого человека. Его преследуют неотвязные галлюцинации — резидуальный бред. И в этом состоянии человек-жертва вполне может явиться к себе домой, закрыть наглухо все ставни и шторы, обложиться подушками и пустить себе пулю в висок, спасаясь от вполне реальных для него преследователей. Но я повторяю: этот акт необходимо очень грамотно подготовить, чтобы не было никакого риска.
— Распланировать и подготовить? — Евгений задумался. — И кто бы, по-вашему, смог такое проделать? Подготовить кто мог бы?
— Профи, молодой человек, — почти фыркнул от негодования Вербицкий. — Неужели не понятны такие простые вещи? И чем вы у себя занимаетесь, мать вашу?.. Нате вам совет: ищите вокруг его дома. Наверняка найдутся старые пердуны, которые постоянно торчат на скамейках. Может, видели, кто его привел. Или вообще чужих, потому что все это могли проделать и в его квартире…
— Вы говорите так убежденно, будто сами все видели.
— Так возьмите и поживите с мое! — Вербицкий отвернулся и поднял свою склянку. Посмотрел на просвет, улыбнулся: — А? Какой благородный золотистый оттенок? Отчего, знаете?
— Разумеется, нет.
— Ну и не хрена знать. Хотя… можете угадать, когда дам попробовать.
— Спасибо, уважили, господин профессор, — Евгений склонил голову в почтительном поклоне. — Я ведь и сам тоже думал что-то в этом плане.
— Вот именно — что-то!
— Нет, во всяком случае, ниточку вы мне дали.
— Нахал! — хмыкнул Вербицкий. — Нет, вы посмотрите! Я этому бурлаку вручил толстенную веревку, а он? Ниточка! Правильно мне говорили: «Сигизмунд, не вноси в дело преждевременную ясность! Ничего не будешь с этого иметь, кроме сплошной черной неблагодарности!»
— Ну как вы можете? — изобразил обиду Евгений.
— Только не надо! Я всегда знаю, что говорю. Но им — слышите? — им было бы выгоднее самоубийство! Это хоть понимаете?..
…— Куда ж ты пропал? — удивилась Алена, когда он, покинув морг с легким и приятным кайфом от снадобья Вербицкого, сел в машину и набрал наудачу ее домашний номер телефона. — Я все время ждала твоего звонка! А ты — словно сквозь землю провалился!
Евгений даже немного растерялся от подобного напора.
— Занят был, сама понимаешь… Потом еще эти события. Ну с Вадимом. Начальство, то, другое… Замотался слегка.
— Ну так давай разматывайся наконец. Можешь, кстати, сегодня и навестить. У меня вечер свободный. Или у тебя уже иные планы?
С интересной интонацией был задан вопрос: будто о чем-то знала. А в конце концов, доложила ей Татьяна или постеснялась, какое дело! Ни подписки, ни расписки он никому не давал. Алена же сама иной раз будто подзадоривала — по Танькиному адресу. И теперь не просто поинтересовалась планами, а добавила многозначительное «уже». Вряд ли спроста.
— Вечер, говоришь? — тянул Евгений, раздумывая. Нет, он просто вид для себя делал такой занятой. Да, конечно, решил же, что обязательно приедет. У самого многовато вопросов накопилось. Пусть-ка ответит… — Ну что ж, если не поломаю каких-то твоих важных планов, я, пожалуй, готов соответствовать.
— Нахал! — засмеялась она.
Это ж надо! Второй раз за полчаса! А может, в нем действительно что-то есть этакое?
— Вечер — как надо понимать? С какого часа?
— Да хоть бы и прямо сейчас, — томным голосом произнесла она.
— Ясно. Хороший обед, плавно переходящий в легкий ужин при свечах, а затем, так же непосредственно, в ранний завтрак… Угадал?
— Ах, и за что я обожаю нахалов!..
Дальше короткие гудки. Для Алены вопрос был исчерпан. А вот у Евгения еще имелись кое-какие проблемы. И первая из них — встретиться и попытаться вызвать на откровенность Олега Машкова, который так нарочито изобразил из себя шибко занятого и необщительного человека. Хотя, как помнится из случайного рассказа Вадима, именно Олег и привел того в свое время в компанию этих роскошных женщин. Это он хвастался, что вхож во все злачные московские заведения. Олег же, кстати, и производил обыск на даче в Сергиевском, обнаружив злосчастные баксы в горшке из-под цветов. Об этом, тоже с его слов, говорила и Нина Васильевна. Странно получается. Но в любом случае просто необходимо поговорить и с ним, и, если получится, с его начальником, полковником Караваевым. Интересно же знать, что они собираются предпринять помимо всяких утешительных слов и обещаний по поводу семьи своего погибшего товарища…
Пока совершенно понятно только одно: любые самоубийства немедленно засекречиваются, не выносятся на обсуждение общественности. Это — дело собственного, внутреннего расследования. Чем, естественно, и занимается УСБ генерала Самойленко.
Но ведь одно дело, когда майор ФСБ самолично пускает себе пулю в голову по каким-то своим, психологическим причинам, и совсем другое — если его принуждает к этому шагу некто.
И Осетров отправился в Управление по контрразведывательному обеспечению кредитно-финансовой сферы, в его оперативный отдел.
Полковника на месте не оказалось, он находился у руководства, и никто не мог сказать, когда появится в собственном кабинете. А вот Олег Машков — этот был на месте и, увидев Осетрова, изобразил на лице недовольство. Впрочем, Евгению было наплевать, что о нем думает этот майор, прижать которого к стене ему ничего не стоило. Обострять без нужды не хотелось. Тем более что нельзя было исключить и дальнейшей совместной работы с Машковым. Видимо, ему и будут переданы дела Вадима. Если уже не переданы. И начинать с противостояния было бы неправильно.
— Не уделите минут десять — пятнадцать, Олег Николаевич? У меня есть некоторые соображения по делу Рогожина. Но — ради Бога — я не веду никакого частного расследования. Просто владею некоторой информацией, которой, вероятно, придется поделиться с ведомством Самойленко. Хотел бы посоветоваться. Не возражаете?
Тот индифферентно повел плечами, изобразил на лице сомнение, но поднялся и предложил выйти в коридор, в угол на лестничной площадке, где стояла урна для курильщиков.
— Ну и что у вас есть, что нам неизвестно? — спросил Олег с явным вызовом, закуривая свою сигарету и не предлагая закурить гостю.
— Да не знаю даже, насколько это может быть важным… Мы же с ним виделись в пятницу. Разговаривали. Он меня в гости приглашал, на дачу к себе. Ну я и побывал там. В воскресенье. С одной своей приятельницей. Очень жалел, что не удалось повидаться. А уже во вторник, как мне стало известно теперь, вы его нашли. В квартире.
— Так это… вы были?! — искренне изумился Машков. — А мы думали… Нет, погодите, не получается. Бабка сказала: были в понедельник.
— Клавдия Михайловна ошиблась. Вот я и хотел бы, чтоб не думали. Если потребуется, могу даже подъехать к соседке Рогожина, она наверняка запомнила меня, еще и молоком угощала. Смешная тетка, болтливая… Но вы же там ничего, кажется, не нашли?
Евгений не захотел пока выдавать Нину Васильевну, сказавшую ему про доллары в горшке. Да и открывать собственную информированность…
— Практически ничего, — не моргнув глазом, соврал Машков.
— Действительно, а что у него вообще могло быть… — не вопрос, не утверждение, а так, вроде размышления, изобразил Евгений. Достал собственные сигареты, зажигалку, закурил тоже. — Я сейчас вспоминаю: в ту пятницу его определенно что-то очень тревожило, но он был скрытным человеком и старался не выдавать своей озабоченности. Вы не знаете, что бы его могло так сильно тревожить?
— А мы с ним вообще тогда не виделись. Он же больше в вашем управлении времени проводил. Это, вероятно, в связи с Деревицким, да?
Вопрос прозвучал как бы между прочим и не требовал определенного ответа: да — нет. Евгений счел за лучшее неопределенно пожать плечами. Не должен был по идее Машков задавать такого вопроса. Другое дело, если ему уже переданы для дальнейшей разработки материалы Рогожина.
— Вы, Олег Николаевич, будете продолжать дело Вадима Арсентьевича?
— Пока неизвестно. Указания не имею.
— Ну вот тогда и вернемся к вашему вопросу, — холодно сказал Осетров.
Поняв свою ошибку, Машков смутился слегка, и только опытный глаз смог бы это заметить. Женя заметил. Снова спросил:
— А вы в курсе заключения судмедэкспертизы?
— Естественно.
— Ничего не заметили странного?
— А что там может быть непонятного? Суицид в чистом виде.
— Да? Интересно. Ну ладно, значит, не знаете…
— Простите, я не понял, — будто бы забеспокоился Машков, — у вас разве имеются сомнения? Или я что-нибудь не так понял?
— Нет, если у вас нет никаких сомнений, так что ж тогда мы будем обсуждать эту тему? Верно? А вот если появятся — другое дело. Но я хотел спросить у вас вот о чем. У Вадима определенно была женщина. Он пару раз упоминал о ней, но не называл. Очень красивая, эффектная. Не знаете? — Евгений дождался отрицательного покачивания головой и продолжил: — А он говорил, что это именно вы его с ней познакомили.
— Я-а-а?! — Машков изобразил такое изумление, что Осетров едва не поверил.
— Ну да, — ответил спокойно. — В «Метелице», что ли? Это на Новом Арбате? Потом еще интересовались, мол, как дела и прочее. Не помните?
— Честное слово, не помню!.. Женщина? «Метелица», говорите? Вообще-то я там бывал однажды, правда, уже и не помню когда. А может, и Вадим тоже там был? Вот и встретились. Чисто случайно.
— Бывает, а чего? — поддержал очередное вранье Евгений. — Вполне возможно. Так вы, значит, не помните? Вот бы разыскать… Хоть спросить, может, она знает. Подскажет.
— Не знаю, не знаю… — пробормотал Машков, изображая глубокое размышление. — Черт его знает… Но если вспомню, я вам обязательно скажу… Женщина? Удивительно!
— Что удивительно?
— Ну… Вадим и какая-то женщина. Да еще эффектная, как вы говорите. Я-то был просто уверен, что он ни на кого, кроме своей Нины Васильевны, и не глядит. Она, по-моему, тоже в этом абсолютно уверена. Ну, в смысле, что не глядел. Смотрите-ка, открытие!
Он теперь явно старался заболтать главную мысль, уйти от нее, сведя все к изумившей его информации. Прав был старик Вербицкий, светлая голова, когда поправил Осетрова. Уходя, Женя заметил, что теперь в сущности дело за малым: отыскать правду. На это Сигизмунд Тоевич нравоучительно и немедленно отреагировал в свойственной ему иронической манере: «Не путайте два понятия, молодой человек. Недаром же народ говорит, что у каждого своя правда. Что это обозначает? А то, что вы можете по ошибке отыскать любую правду и остановить свое внимание, к сожалению, как раз на той, какая вам будет в принципе удобна. Но это же чистая хреновина? А что вам надо? А, вам нужна не правда, а истина? Которая бывает одна. Независимо от политики, экономики и прочего дерьма. Вон, и у большевиков была своя «Правда» — и с большой буквы, и в кавычках! И что? При чем здесь истина? Ой, не морочьте мне голову!»
Вот и теперь Евгений отчетливо наблюдал, как старательно уходил от одной правды к другой, к своей, Олег Николаевич Машков, потому что наверняка почувствовал в той, другой, правде опасность для себя. Иначе чего бы он так вилял? Но и та, другая, тоже не была по сути правдой. То есть по справедливости правдой-то она, возможно, и была, но уж истиной не являлась точно!
Осетров совсем запутался в своих умопостроениях и махнул рукой, снова вызвав удивленный взгляд у Машкова. Но объяснять не стал. Да и потом, он же действительно не собирался производить собственное расследование. Кстати, кто ж ему позволит? Это не его дело. И он, поняв, что от Олега больше ничего не получит, кинул свой окурок в урну, поставив тем самым точку в разговоре.
— Ладно, у меня сегодня еще дел навалом. Извините, что оторвал и вас от работы. Да, кстати, чуть не забыл. Те доллары, что вы обнаружили в цветочном горшке, они не криминальные. Мне Вадим как-то сознался, что стал помаленьку откладывать заначку на черный день. Ну и переводил по мелочи в валюту. При нашей с вами, Олег, бурной жизни никогда не знаешь точно, с чем уже завтра оставишь свою семью. Вы доложите об этом своему начальству. Да и потом, насколько я слышал, нашему брату за те сведения, которыми мы располагаем, подобные гонорары не платят. Это же кошкины слезы, верно? Ну, поеду. А вы у себя решайте, кто войдет в нашу бригаду вместо Рогожина. Против вас я бы не возражал. Вадим довольно тепло о вас отзывался. Привет.
Евгений пошел вниз по лестнице, физически ощущая на своей спине сверлящий взгляд Олега Машкова. Ничего, теперь было в самый раз. Пусть-ка майор немного умоется.
Но по осторожной реакции Машкова Евгению показалось, что Олег знает гораздо больше, чем говорит. И знает, в частности, такое, о чем и говорить-то не желает. А это указывает на то обстоятельство, что не веревка все-таки, нет, но ниточка уж точно появляется. Найти бы только того, кто согласился бы пройти вдоль нее, держась за тоненький кончик. Но не дергал резко, иначе очень просто оборвать.
И он вдруг задумался о своей странной роли в этой истории. Будто кто-то старательно втягивал его в непонятную ему разборку. Причем одна жертва уже есть — Вадим. Кто следующий? И он решил не торопить события. Невежливо обманывать даму, но… дела-с!..