У входа в приемную главврача стоял автоматический бахилонадеватель. Посетитель миновать его не мог так же, как пассажир в аэропорту – металлодетектор. Без бахил к главврачу лучше не входить: может и выгнать – по настроению.
Мышкин поставил на панель бахилонадевателя правую ногу, нажал кнопку, выждал семь секунд. Автомат с чавканьем плотно облепил его кроссовку синим прозрачным лаптем. Поставил другую ногу – получил второй лапоть. Пропуск имеется, можно входить.
Он отворил дверь, в лицо ударил подвальный промозглый холод. Мышкин поежился, виновато улыбнулся секретарше, шестидесятипятилетней Эсмеральде Тихоновне Фанатюк, и взялся за ручку двери кабинета Демидова.
– Дмитрий Евграфович! – остановила его Эсмеральда с мягким упреком в голосе. – Вы ражве не жаметили, што ждесь шекретарь, которого надо шпрошить, прежде чем двери начальника открывать?
– Но вы же сами меня вызвали!
Она глянула на его обувь – бахилы на месте; с полминуты рассматривала скрепки на его голове.
– Ижвините, там Швейчария на проводе. Из фонда жвонят. И доктор Шуки́н там.
Так она облагораживала фамилию доктора Сукина, но не подозревала, что лишний раз напоминает, на какую букву на самом деле падает ударение. Точно так психотерапевт приказывает параноику ни минуты не думать об обезьяне с красным задом, и тот старается, не выпускает красный зад из зоны своего внимания ни на минуту.
– Или вы шпешите куда?
– Вот уж нет! Я никогда никуда не спешу, – заявил Дмитрий Евграфович. – Мой modus vivendi15 – не бежать за трамваем и за вчерашним днем. Посижу у вас, помечтаю.
Ледяная струя из кондиционера ударила сверху, как поток из душа, заломило нос. Мышкин ухватился двумя пальцами за переносицу, сжал покрепче, чтоб не чихнуть, но опоздал. В приемной раздался грохот.
Эсмеральда вздрогнула.
– Напугали вы меня, дружок. Предупреждать надо.
В ее взгляде Мышкин увидел хорошо сбалансированные строгость и сочувствие.
Он вытащил из кармана грязноватый платок, теперь уже от души высморкался и виновато сказал:
– Простите, Эсмеральда Тихоновна. Обидно, знаете ли, простудиться в таком пекле.
Эсмеральда подняла правую бровь и одновременно опустила левую – максимальный уровень сочувствия.
– Нишево, нишево, друг мой, чихайте, сколько нравится, – величественно кивнула она. С ее подбородка оторвался и медленно опустился на стол белый лепесток пудры.
«И где она ее берет? – подумал Мышкин. – На прилавках уже сто лет не увидишь порошка – ни зубного, ни пудры. Мел, наверное, по вечерам толчет в ступке…» Ему вдруг вспомнилось прутковское «Древнегреческой старухе, как если бы она домогалась любви моей»:
Отстань, беззубая!., твои противны ласки!
Со щек твоих искусственные краски,
Как известь, сыплются и падают на грудь.
Припомни близкий Стикс и страсти позабудь!..
И закусил губу, чтоб не рассмеяться. Потом отметил, что сегодня Эсмеральда шамкает больше обычного, но непонятно, почему: все три ее желтых зуба на месте.
– А Су́кин… извините, Суки́н давно там?
Фанатюк открыла крышку своего кулона на золотой цепочке:
– По хронометру, ангел мой, доктор Шуки́н жанят у Сергея Сергеевича девятнадцать минут и тридцать две секунды.
– Мерси! Даже не представляете, как я рад за доктора Сукина́! – тоскливо сообщил Мышкин. «Окоченею здесь до смерти!..»
Тем временем Эсмеральда поставила на стол перед собой картонную коробку из-под женских сапог фирмы «Ленвест» двадцатилетней давности и принялась загружать ее женской мелочью. В картонку медленно легли пудреница, черный кошелек типа «ридикюль», зеркальце квадратное, потом зеркальце круглое, потом зеркальце овальное с ручкой; пустой флакон из-под духов «Чио-чио-сан», флакон с лаком для ногтей, лак-спрей для волос, тюбик из-под старинной польской губной помады. Дальше Эсмеральда взвесила на ладони пачку открыток – поздравительных, издалека понял Мышкин. Поколебалась и ее отправила в коробку. Поймав, взгляд Дмитрия Евграфовича, вздохнула:
– Ухожу, дорогой мой. Покидаю родную обитель. А ведь двадцать три года жа этим штолом!..
– Не может быть! Шутите?
– Какие тут могут быть шутки? – обиделась Эсмеральда.
– А мы? – закричал Мышкин. – Как же мы? Клиника? Больные? Врачи? Медсестры? Кошка Машка?
Взгляд Эсмеральды затуманился.
– На пеншию отправляют – а я не просила. Могу работать еще што лет. Ну, не што, – спохватилась секретарша, – а лет дешять-пятнадцать – шево же? Могу.
Мышкин согласился, что запенсионный возраст – не повод для увольнения. Он и в самом деле думал: работает человек, хорошо работает. Какая разница, сколько ему лет? Вот только челюсти давно надо было вставить.
Эсмеральда была такой же неотделимой принадлежностью клиники, как секционный стол или электронный микроскоп в морге. До клиники она была мелким партийным работником, но освоилась здесь очень быстро. И пережила всех начальников еще с тех времен, когда клиника была простой советской больницей. Она знала все: кто действительно хороший врач, а кто так себе, пусть он трижды доктор наук; прекрасно была осведомлена, у кого из врачей какая жена и какая любовница. И даже почитывала медицинскую литературу. Бывали моменты, когда Мышкину казалось, что не профессор Демидов, а секретарша Эсмеральда Тихоновна в клинике настоящий хозяин.
Дмитрий Евграфович подумал, что с уходом Эсмеральды клиника лишится чего-то очень нужного, а главное, привычного – того, на чем держится спокойствие, стабильность и даже уверенность в завтрашнем дне. Что бы ни случилось, а Эсмеральда даже с ее устрашающими клыками была всегда на своем месте, а часто и на месте главврача: не хуже начальства разводила проблемы и людей так, что пар с нее валил. То, что хороший секретарь в любой конторе важнее начальника, для Мышкина давно не было секретом. Он был уверен: возникни надобность, Эсмеральда и за операционный стол станет и наладит к делу именно тех врачей, лучше которых никто не справится. А уж дипломатом Эсмеральда была таким, какие и МИДе среди карьерных не часто попадаются.
– Нишево! – сказала она мстительно. – Посмотрим, кого они пошадят на мое мешто. И што новые кадры тут будут делать! Найдут девку с ногами от ушей – таких пруд пруди. А дальше? Работать кто будет?
– В самом деле, кто? – подхватил Мышкин.
– Кошку Машку я жаберу, – сообщила Эсмеральда. – Пропадет. Бешчувственные вы люди, врачи…
Тут открылась дверь, и вышел доктор Суки́н – весь красный и потный. А ведь у главного в кабинете, отметил Мышки, не один, а целых три кондиционера.
Пробегая мимо, Сукин спросил:
– Отдал бабушку?
– Отдал.
– Целой? Невредимой?
– А как еще? – возмутился Мышкин.
– Молодец! – похвалил Сукин. – Будут проблемы – заходи.
Мышкин сидел перед профессором Демидовым уже пять минут, но тот его не видел, уставясь в окно на раскаленный добела день. Сегодня он особенно напоминал хмурого раздражительного барсука, вполне оправдывая свою кличку. Потом медленно достал вечную «белинду», выпустил два кольца дыма, поплевал на окурок, сунул в тубу, завинтил, но в карман не спрятал, а положил перед собой. «Не может переключиться, – догадался Мышкин. – О чем же они говорили с Сукиным?»
Демидов побарабанил пальцами по столу, потом шлепнул по нему ладонью.
– Все! – с мрачной решительностью заявил он. – Ко всем чертям! И Златкиса тоже.
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич, – деликатно напомнил о себе Мышкин.
Главврач смотрел на него и все еще не узнавал. «Определенно Сукин в астрал его закинул».
И здесь в темя Мышкину хлестала ледяная струя плохо отрегулированного кондиционера. И только когда Дмитрий Евграфович чихнул с пушечным грохотом, Демидов вздрогнул и очнулся.
– Привет, пан Мышкин, – сумрачно произнес он. – Ты что здесь делаешь? Что надо?
Не выдавая удивления, Дмитрий Евграфович ответил:
– Вообще-то, мне испанские боны нужны, – и, увидев, что брови Демидова поползли на лоб, поспешил добавить: – Эсмеральда вызвонила.
– В самом деле? – потер лоб Демидов. – Да, простите, любезнейший мой доктор: Сукин с толку сбил… Так о чем бишь? Да! Вспомнил! Зачем вы ко мне Бабкина пригнали? Создали конфликтную ситуацию…
Дмитрий Евграфович удивился.
– Никого я к вам не пригонял! Бабкина – тем более. Да и зачем? – он пожал плечами. – Никакой ситуации не было. Мелкая перебранка. Сукин все уладил за три секунды. Не понимаю, зачем из ерунды раздули проблему.
– Так ты все-таки выдал труп Бабкину? Не вскрывал?
«А тебя-то почему труп так волнует?» Но вслух сказал максимально убедительно и неопределенно:
– Все сделал, как надо, Сергей Сергеевич.
Похоже, именно неопределенность ответа убедила Демидова.
– Хорошо. Больше не впутывайте меня во всякую чушь. Личную жизнь мне сокращаете пустяками! И себе, кстати, тоже.
– Могу идти?
– Погоди немножко… У меня есть еще одна причина быть вами недовольным, сеньор заведующий.
Но тут главврач неожиданно сменил тон. Спросил голосом, полным сочувствия:
– Как вы считаете, Дмитрий Евграфович, не было бы рациональнее и надежнее весь казенный спирт хранить в одних руках и в одном месте? Скажем, передать его на баланс доктору Крачкову или в хозяйственную часть? И не создавать запасов в отдельных структурах клиники?
«Ну уж точно в астрале побывал. Или спятил?» – встревожился Мышкин. И ответил не сразу.
– Да как-то не задумывался, честно говоря.
– А следовало бы! Следовало задуматься! – неожиданно рявкнул главврач. – Например, над тем, как долго еще в патанатомическом отделении будет открыт подпольный трактир?
Мышкин покраснел и почувствовал, как на носу выступили капельки пота.
– М-м-м… – выдавил он из себя.
– Вот именно! – припечатал Демидов. – Всё у вас просто, как мычание! «Му-у-у» – и больше ничего. А, может, вы алкоголик, доктор? Конечно, не такой, как Литвак. Но Литвак – уже в стадии завершения.
Дмитрий Евграфович поразмыслил.
– Сам не знаю, Сергей Сергеевич, – честно ответил он. – Иногда мне кажется, что я алкоголик, иногда – ещё далеко до настоящего алкоголизма.
– Ну, хоть за признание спасибо, – проворчал профессор. – Так что со спиртом?
– Конечно… – с болью в сердце ответил Мышкин. – Конечно, если в одних руках, то контролировать расход легче. Меньше потерь. Можно проследить перерасход. И взыскивать.
– Ещё одно тебе спасибо… Короче, закрывайте таверну или я действительно спирт отберу. И это будет уже навсегда.
– Сегодня же закрою! – облегченно пообещал Мышкин. – Вечером.
– Принимаю к сведению. Больше к этой теме не возвращаемся. Так? – он сунул в угол рта окурок, но зажигать не торопился.
– А теперь расскажите мне в подробностях и точно так же честно, почему вы сорвали утреннюю конференцию. Тем более что сами требовали время для доклада. Все ждали барина битый час! Вы отобрали у каждого из нас по шестьдесят минут и без того короткой жизни. Только не вздумайте утверждать, что ваш трамвай столкнулся с пароходом. Знаете, кого никогда нельзя обманывать?
– Священника, прокурора и главврача! – отчеканил Мышкин.
– Смотри-ка, выучил…
– Все скажу, как есть.
– У бабы застрял? На даче?
– На даче. В Соснове. Только мне, в самом деле, с транспортом не повезло. На электричку в полседьмого опоздал, точнее, она уехала на пять минут раньше расписания. Следующую отменили, а дали только через три часа.
– Неужели? – недоверчиво переспросил главврач. – А вот доктор Сукин утверждает, что была дополнительная – в семь. Он-то приехал вовремя. Почему?
«В самом деле, почему? – с тоской подумал Мышкин. – И где у Сукина дача?».
– Так ведь Сукин в Орехове живет, – вспомнил. – Оттуда и дали дополнительную.
– А не из Соснова? – усомнился главврач.
– Совершенно верно. Из Соснова.
– Так что ты мне головной мозг дуришь? – рассердился Демидов. – Была электричка или нет?
– Разумеется, была, Сергей Сергеевич, – ласково подтвердил Мышкин. – Дали из Соснова, а пассажиров взяли в Орехове. В Соснове не брали.
– Хм… Ну что ж… А с головой что? Все-таки трамвай с пароходом? Откуда скрепки? Кто ставил?
– Так ведь оттуда же, Сергей Сергеевич. С вокзала. Погнался за поездом и сгоряча не заметил, как платформа кончилась. Хорошо, хоть медпункт на вокзале был открыт.
– В Соснове? – поднял брови Демидов. – Прекрасная новость! Там отродясь не было медпункта.
– Собственно, не медпункт, – отступил Мышкин. – Там скорая стояла. С вызовом. Ну, я и подошел, они заклепали мне башку. За двадцать баксов.
Двадцать баксов оказались самым могучим доказательством.
– Примем как гипотезу, – примирительно сказал главврач. – А нас чем хотел удивить спозаранку?
Мышкин сунул руку в карман халата и тут же одернул ее: там лежали предметные стекла со срезами мозгов бабушки русской демократии. Блокнот оказался в левом.
– Мне, Сергей Сергеевич, следовало, из дисциплинарных соображений, прежде подать вам служебную записку, а потом выступать – это я сознаю, – заговорил Мышкин. – Но для записки материала маловато. Я хотел только обозначить проблему. И выдвинуть рабочую гипотезу.
– Обозначай, выдвигай. Только поживее.
Мышкин торопливо перелистал блокнот.
– За шесть месяцев текущего года, – начал он, стараясь подбирать слова поточнее, – ощутимо увеличилась нагрузка на патанатомическое отделение. Не то, чтобы резко, но заметно. Примерно, на тридцать процентов. По сравнению с прошлым годом. – Он посмотрел на Демидова. Тот держал в зубах окурок, мрачно ощерившись. «Значит, для него не новость. Почему ж ты, Барсук, молчал до сих пор?»
– Цифру я даю навскидку, но тенденция налицо, – добавил он.
– Она мне хорошо известна, – медленно произнес профессор Демидов. – И, к великому сожалению, не только вам известна, но и Крачкову… И тем, кому не следовало бы так рано знать. Хуже, что она, тенденция, без моего согласия и комментариев почему-то попала в Женеву. И Златкис вчера прислал запрос. Требует объяснений.
– Извините, Сергей Сергеевич, я чего-то не понимаю. Златкис, он – кто? Всемирная организация здравоохранения? Или комиссар ЮНЕСКО?
Главврач посмотрел на него исподлобья.
– Дмитрий Евграфович, скажи честно – так, как ты всегда мне говоришь… Ты только притворяешься идиотом или идиот на самом деле? Забыл, кто содержит нашу клинику? И кто тебе зарплату платит?
– Вот именно – содержит, – язвительно подхватил Мышкин. – Пусть и занимается содержанием. А медицину и науку оставит нам.
– Вот ты ему лично и скажи! – посоветовал Демидов. – И совет директоров Европейского антиракового фонда заодно поставь по стойке «смирно» и распиши им обязанности… – он сокрушенно покачал головой. – Такой большой мальчик, уже двадцать пять лет живешь в совершенно другой стране и не можешь усвоить, что медицина – уже не медицина в наших устаревших советских представлениях. То есть, не совсем одна медицина, – уточнил главврач. – Это еще и бизнес. Сначала он, а потом остальное. Огромный бизнес. Не меньше чем мировой футбольный тотализатор. Или торговля наркотиками, оружием, женщинами и рабами.
– И это очень печально, – отозвался Мышкин. – Головой понимаю, а душой… – он только покачал головой. – Продолжать?
– Сейчас…. – сказал Демидов. – Для таких совков, как мы с тобой, то есть советских людей по своей сути, противоречие здесь кажется непримиримым – медицина есть соединение науки и искусства и, в огромной степени, морали. Она не может подчиняться закону извлечения прибыли.
– Извлечения прибыли любой ценой, – подсказал Мышкин.
– Так что, Дмитрий, мы с тобой давно уже не врачи. Мы торговцы. Мы продаем специфические услуги. И, с точки зрения организации, мотивов и целей, наше лечебное учреждение ничем не отличается от супермаркета напротив нас, через улицу. С той только разницей, что если в магазине человек купил испорченную ветчину, у него есть шанс доказать, что отравили его владельцы магазина. Доказать вину врача сложнее.
– Наверное, некоторая сакральность медицины еще имеет место, – согласился Мышкин. – Но она становится с каждый день все… призрачнее, что ли? Теперь все разбираются в политике, педагогике. В медицине тем более. Потому что на уровне коллективного бессознательного отныне существует убеждение, что не врач лечит больного, а деньги.
– Не совсем так. Но там, где действуют законы спроса и предложения, а не мотивированность общества на самосохранение, сакральных тайн будет все меньше. Поэтому и Соломон Златкис, не будучи медиком, взял на заметку, что часть наших покупателей осталась неудовлетворенной и слишком быстро отправилась в лучший мир, куда сам Соломон Наумович не спешит. Самая большая наша ошибка, точнее, неквалифицированность, по мнению Златкиса, неосторожность и даже глупость в том состоит, что мы позволили этим людям умереть в клинике, а не по домам. И он прав. Его волнует деловая репутация всех медицинских супермаркетов, которыми владеет Европейский антираковый фонд. У тебя есть разумные предложения? Может, идеи? Мы ведь все тебя любим за твои неожиданные идеи, – подмигнул профессор. – Только заруби себе на носу, окончательно: и клиника, и аппаратура, и твой любимый электронный микроскоп, и твой суперсовременный спектральный анализатор, и даже самый ржавый скальпель в помойном ведре, и спирт, который у тебя постоянно перерасходуется, и земля под нашим, вернее, не под нашим зданием, – все принадлежит Еврофонду. На правах корпоративной собственности. Усвоил?
– Как усвоить такую гадость… – хмуро произнес Мышкин. – Мы получаемся не специалисты, а крепостные… – но Демидов перебил:
– Решения фонда обсуждению не подлежат.
– Как в армии?
– Как в армии. Напоминаю: у тебя всего несколько минут. Говори дело или я тебя выгоню. Кстати, какая у тебя зарплата?
– Две с половиной штуки, – ответил Мышкин, удивившись: Демидов знал зарплату каждого и каждый год добивался прибавки для всех.
– Рублей?
– Долларов, – он еще больше удивился забывчивости главврача.
– Две с половиной тысячи долларов… – медленно проговорил Демидов. – Округленно – семьдесят пять тысяч рублей в месяц. А с учетом обвала рубля, с нового года будешь получать все сто двадцать тонн тугриков. Хорошо, а? Есть в городе еще заведующий ПАО, имеющий столько?
– Не знаю.
– Так вот знай: нет больше таких! Никто из твоих коллег в городе столько не имеет. Ты даже не подозреваешь, как тебе завидуют. И ненавидят. И сколько гадостей выдумывают про тебя и в Женеву докладывают, чтобы тебя сковырнуть. И если я тебя до сих пор не выгнал…
– Никуда вы меня не выгоните! – дерзко перебил Мышкин.
– Это почему? – удивился Демидов.
– Потому что мне цена, может быть, вдвое больше.
– Ну и наглец! – изумленно покачал головой главврач.
Но Мышкина уже было не удержать.
– Что может быть противоестественнее: медицина и коммерция! – его баритон свободно загремел под потолком и заглушил шелест кондиционеров. – Ведь это же просто… – он подыскивал слово, но лучшего не нашел: – это… аморально!
– А две с половиной тысячи зеленых в карман класть каждый месяц – не аморально? – закричал Демидов. – А мне получать для клиники лучшее в мире оборудование, фармацевтику – тоже аморально? А кто тебе новенький морг спроворил, может, лучший в мире?!
Ответа у Мышкина не было, он снял очки и стал яростно вытирать их платком.
– Оставь стекла в покое! – приказал Демидов. – И скажи: кто еще способен дать такие средства? Ну? Не стесняйся, милая девушка, все расскажи!
– Кто может?.. – помедлил Мышкин. – Государство может. Оно сейчас у нас безумно богатое.
– Что-о-о? – презрительно протянул Демидов. – Какое еще государство? Государство давно приватизировано частными лицами.
– Кем же? – ехидно спросил Мышкин.
– Телевизор смотришь?
– Как когда.
– Стало быть, знаешь, о ком я говорю… Скажи-ка мне, Савонарола, ты приглашение на конгресс в Вену получил?
– Так точно, получил.
– Считаем – дорогу туда и обратно, гостиницу – три звезды, суточные – по сто пятьдесят евро на день… кто тебе столько даст?
Мышкину оставалось только плечами пожать.
– Вот именно! – с удовлетворением отметил главврач. – Никто не даст. А Златкис дал! По первому моему требованию. Тебе советская власть столько никогда не могла дать!
Мышкин кивнул – это тоже была правда.
– Но я знаю про тебя еще кое-что… – в голосе главврача Мышкину послышалась отдаленная угроза. – Ты написал монографию. Я читал и не буду отрицать – прекрасная работа. Но никому не говоришь, как издал ее. А я знаю. Ты ее издал на свои деньги. Точнее, влез в долги.
Мышкин протестующе поднял руку.
– Помолчи! – приказал профессор. – Завел меня – теперь слушай! Влез в долги, значит… В большие. Дорогая книжечка получилась. Вся в цветных иллюстрациях – как иначе? И теперь ты пытаешься ее продать сам, потому что ни один магазин не берет у тебя такую дорогую. Вот сколько обошелся один экземпляр?
– Шесть с половиной тысяч рублей.
– Ну вот… – удовлетворенно кивнул Демидов. – Тираж-то какой?
– Тысяча экземпляров.
– Сколько сбыл?
– Пятнадцать штук… – признался Дмитрий Евграфович.
– Хм! Пятнадцать! Значит, все-таки есть спрос, покупают.
– Двое купили…
– А тринадцать?
– Пришлось так отдать. Очень просили. Обещали деньги вернуть… когда будут.
– Остальной тираж где держишь?
– Ну, Сергей Сергеевич!.. – недовольно протянул Мышкин. – Вам-то зачем? Украсть хотите?
– А я и без тебя знаю! В морге держишь. Под чехлами для трупов, в углу. Так вот: не хотел я тебе говорить и незаслуженно радовать, да черт с тобой! За десять минут до твоего появления, я разговаривал со Златкисом.
«Да, Эсмеральда говорила, какая-то Швейцария звонила…» – вспомнил Дмитрий Евграфович.
– Жаль, что разговор состоялся в присутствии Сукина. Но я не виноват. Златкис сам позвонил. И Сукина я очень огорчил. Потому что говорил со Златкисом о тебе.
– Зачем? – удивился Мышкин.
– Затем, что я пока здесь начальник и сам выбираю темы для разговора. Я сказал о твоей монографии. И подбросил провокашку, чтобы фонд выкупил ее у тебя… по твоей цене, конечно. И бесплатно – подчеркиваю! – совершенно бесплатно разослал ее по всем профильным учреждениям, а главное, по мединститутам. А тут Сукин, представляешь, как нарочно… Пришел клянчить денег на свою монографию. И такой пассаж со Златкисом… Нехорошо, в общем, вышло. Для Сукина.
Он выжидающе смотрел на Мышкина, но тот тоже ждал.
– Так вот… Соломон Наумович для порядка покочевряжился, потом сказал, что идея моя – продуктивная. Сказал, что само по себе его мнение еще не всё, но через пару дней обещал дать официальный ответ. Но он уверен, слышишь, – он уже уверен, что ответ будет положительным. До чего же аморально, правда, Дмитрий Евграфович? Дальше некуда: частная контора скупает убыточную научную литературу и раздает ученым бесплатно! Как ты думаешь?
Но Мышкин и пошевелиться не мог. Язык у него одеревенел, и Дмитрий Евграфович только таращился на Демидова и тяжело дышал.
– От радости в зобу дыханье сперло, – констатировал Демидов. – А еще Златкис сказал, что там, в Женеве, следят за твоей карьерой, и не исключено, что предложат тебе стать полноценным членом фонда. Знаешь, что это значит?
– Не-е, – еле выдавил из себя Дмитрий Евграфович.
– Это как в рыцарский орден. Из оруженосцев – сразу в рыцари. Скажу по секрету, из нашей клиники только четверо действительные члены фонда. Он дает много возможностей. В том числе и финансовых. Конечно, это аморально – я понимаю! – едко подчеркнул профессор. – Поэтому не сомневаюсь, что ты отвергнешь мерзкое предложение алчного еврея Златкиса.
– Я… – только и прохрипел Мышкин.
– Ладно уж. Молчи. Поехали дальше. – Он посмотрел на часы. – Ты уже отобрал у меня большой кусок жизни… Заканчиваем. Прежде чем ты продолжишь, прошу тебя усвоить: тридцать процентов дополнительной летальности – не только чьи-то утерянные жизни, а каждая бесценна и уникальна. И не только чье-то горе, которое всегда у кого-то больше, чем у других. Это еще и удар по реноме конторы, которая нас кормит, одевает и выкупает у нас наши же слишком дорогие монографии. Не забывай, что половина наших пациентов – иностранцы. Есть немцы, есть и швейцарцы. Они не у себя лечиться решили, а у нас – это что-то значит. Поэтому мы с тобой обязаны не только дать описание проблемы, но и предложить быстрое и эффективное решение – любой ценой. Любой ценой – ты слышишь?
– Да-да, Сергей Сергеевич… есть кое-какие наброски… – он откашлялся. – Сергей Сергеевич, вырубите этих ледяных драконов… Пневмонию у вас подхвачу.
Демидов хмыкнул, но молча встал и выключил два кондиционера над Мышкиным, оставив третий в углу.
Мышкин положил блокнот на стол и разгладил его.
– Итак, рост летальности за шесть месяцев… Цифра и в самом деле, тревожная. Даже устрашающая.
– Куда уж дальше! Бьет наповал, – мрачно произнес профессор Демидов.
– Хочу еще раз подчеркнуть, что мои данные – вовсе не данные, а соображения, предпосылки; обоснование для дальнейшего исследования. Тем не менее, они указывают, где нужно копать в поисках главной причины, хотя их может оказаться и несколько.
– И где же собачка зарыта?
– Не у нас! – заявил Мышкин. – По крайней мере, главная собака – не у нас. И причина, от которого пошел у нас мор, вовсе не медицинского характера.
Демидов заерзал в кресле.
– Постой, постой! – остановил он. – Сейчас!
Он схватил свой кейс, долго в нем копался и наконец отыскал там еще одну «белинду». Сигара, по виду кубинская, оказалась нетронутой. Главврач откусил кончик, выплюнул под стол, с наслаждением закурил и выпустил три кольца.
– Теперь я готов, – сообщил он. – У меня такое ощущение, что ты сейчас поднимешь мне настроение. Даже мозги лучше заработали. Не веришь?
– Почему не верить? – возразил Дмитрий Евграфович. – Чистая физиология. Нормальная реакция организма на наркотик, содержащийся в табачном дыме. Итак, продолжаю!.. Я запросил научный отдел и поработал с Крачковым на предмет, изменилось ли что-нибудь в лечебной практике, о чем я просто мог не знать? Ничего не изменилось. Препараты, тактика? Ничего. Оперативные вмешательства? Любой с уверенностью отметит, что главный принцип в практике Успенской клиники – разумный консерватизм.
– Это не открытие, – проворчал Демидов. – Это родовой признак медицины вообще. Только сейчас узнал, что ль?
Мышкин пропустил реплику мимо ушей.
– Можно было бы предположить – для чистоты выводов, что у кого-то из наших врачей снизилась квалификация – ошибки там и прочее… Оказалось, все наоборот, общая квалификация персонала только повысилась. Впрочем, сам фактор носит оценочный характер, кое-где он размыт и туманен. Так что его не стоит брать в расчет, если только не предположить дополнительно, что кто-нибудь намеренно отправляет наших пациентов на тот свет. То есть, клинику осчастливил своим присутствием серийный убийца, маньяк, не отказывающий себе в этом маленьком удовольствии.
Демидов хмыкнул, из-под бровей выстрелил взглядом Мышкину в лоб, но ничего не сказал.
– Согласен, – торопливо добавил Мышкин. – Версия тупиковая. В той стороне ничего не накопаешь.
Главврач еще раз пристально посмотрел на Дмитрия Евграфовича и медленно кивнул.
– Конечно, я мог бы сослаться на ваш скандальный доклад и заявить: вот вам – системное ослабление иммунитета населения. Но это не про нашу клинику. Треть пациентов – иностранцы. Люди состоятельные. Остальные – наши демокрады и ньювориши или из республик, люди еще более состоятельные. Может быть, роковым образом в рассматриваемый период к нам поступали пациенты с запущенными формами и вместо того, чтобы отправлять таких обратно, чтоб не портили картину, мы все-таки принимали безнадежных? Я просмотрел почти все поступления. И не обнаружил ни одного случая заведомой безнадеги. Пограничные моменты – да, имеются, в пределах нормы.
– Могли быть ошибки предварительного диагноза, – бросил реплику Демидов.
– Могли, – согласился Мышкин. – Один, два, может, три случая… пять. Но так плотно? Нет, Сергей Сергеевич, эту версию тоже долой. И тут… я заподозрил, вернее, предположил, что искомая причина находится где-то вне клиники, на стороне и, возможно, она представляет собой непреодолимую силу, коль скоро с ней не могли справиться в такой хорошей, даже очень хорошей конторе, как наша. И скажу вам честно: не знаю, смог бы сам Господь Бог справиться с той причиной, которую я вам сейчас назову… Что уж говорить про возможности доктора Сукина или квалификацию профессора Демидова…
Демидов повеселел. Он даже ладонь приложил к уху, хотя слух у профессора был отменным – не то, что у Мышкина.
– Вы, Сергей Сергеевич, безусловно, знаете, что представляет собой теория Чижевского, – сказал Мышкин.
– Александра Леонидовича?
– Именно его.
– Полагаю, – чуть ворчливо произнес Демидов, – что теорию Чижевского о периодах солнечной активности и ее влиянии на физическую и социальную жизнь знает даже Эсмеральда Тихоновна. И наш вечно пьяный плотник Володя.
– Пусть так, – согласился Дмитрий Евграфович. – О пиках и спадах активности Солнца известно многим. Однако же, по моим чисто эмпирическим наблюдениям, мало кто увязывает этот феномен с конкретной практикой. Особенно в медицине. Фактор очевидный, а поди ж ты, никому не интересный. За исключением немногих светлых голов.
– И вы, конечно, со свойственной вам скромностью и прямотой, отнесли себя к этому замечательному меньшинству! – восхитился Демидов.
Мышкин нисколько не смутился.
– Начальству виднее. Для пущей ясности напомню некоторые важные позиции. Всего лишь несколько цитат из работ нашего современника знаменитого астрофизика и космогеолога академика Каттерфельда Геннадия Николаевича16.
– Это который, не выходя из квартиры, открыл воду на Луне? – удивил Мышкина осведомленностью главврач. – А через тридцать лет после того наличие воды подтвердили американцы?
– Подтвердить-то подтвердили, – согласился Мышкин. – Но есть у наших американских коллег неистребимый недостаток: они не любят ссылаться на первоисточники. Объявили себя первооткрывателями воды на Луне. И все. Каттерфельда как и не было. А он и на Марсе открыл воду.
– Не слишком ли ты строг к американским коллегам? – поинтересовался Демидов.
– А что там строжить… Всем известно.
– Ближе к Солнцу, – напомнил главврач.
– Вернемся к Солнцу… Итак, каждые одиннадцать лет наше светило проявляет повышенное беспокойство, раздражение и даже ярость. «Ярый», кстати, означает на древнерусском «солнечный»… Реакции термоядерного синтеза на Солнце заметно ускоряются и протекают с максимальной интенсивностью. Солнце покрывается дополнительными пятнами – в этих местах кипение плазмы наиболее сильное. В это время солнечные пятна можно увидеть невооруженным глазом, если, конечно, найдется такой дурак – смотреть на солнце невооруженным глазом. Цитирую Каттерфельда: «Во время пика активности солнца происходят самые сильные взрывы солнечной материи. При каждом таком взрыве от Солнца отрывается масса весом от одного до десяти миллиардов тонн и в виде огненного факела устремляется к планетам. Один такой протуберанец превосходит размер Земли в 100 в минус двухсотой степени раз»…
– В сто в минус двухсотой степени раз… – задумчиво повторил Демидов. – Трудно представить такие величины.
– Да, он так и пишет: «Трудно даже представить себе, какой мощи электромагнитный удар обрушивается на каждого жителя Земли. Чувствительность каждого человека к солнечному электромагнетизму, его предрасположенность к реагированию даже на небольшие солнечные всплески определяются жидкокристаллической структурой нашей нервной системы. В каждой ее клетке существует малое биомагнитное поле, которое реагирует на электрический сигнал, равный одной миллиардной вольта! А на миллиард вольт как реагирует? Особенно страшен такой удар для сердечнососудистой и эндокринной систем…»
Мышкин остановился и достал свои сигареты.
– Можно?
– Ты что, мой дорогой, – удивился главврач, – не знаешь, что в клинике настрого запрещено курить? Мой приказ не знаешь?
– Так то в клинике…
– Ну ладно, раз так… Только не обкуривайте меня, доктор, вашей гадостью.
– Обкуривание сигарой – не гадость? – дерзко поинтересовался Мышкин.
– Конечно, нет! – отпарировал Демидов. – Если курит начальник. Тем более что мои сигары сделаны из табака, а твои «Мальборо» из мусора, веревок, выброшенных половых тряпок и куриных перьев.
– Ситуация усугубляется еще и тем, – продолжил Мышкин, – что в организме человека с возрастом накапливается жидкое железо – наилучший проводник для электромагнитных излучений. Поэтому пожилые люди в такие периоды страдают больше. Их организм представляет собой этакий открытый резонансный колебательный контур, и под электромагнитными залпами, то есть под ударами Солнца он начинает давать серьезные сбои, а то и вовсе… останавливается. Вот, кстати, основная и подтвержденная убедительной статистикой причина внезапных смертей совершенно здоровых с виду людей.
– Так-так, для начала звучит неплохо.
Мышкин погасил сигарету в человеческом черепе и закрыл блокнот.
– На дворе у нас сейчас самый пик и тянется от он необычно долго.
Демидов молчал, о чем-то напряженно размышляя. Потом с удовольствием потянулся и зевнул.
– Замечательно! – заявил он ясным и свежим голосом, будто только что хорошо выспался. – Просто великолепно. Но, любезнейший мой доктор, не хватает сущей малости. Пустяк, но без него ваше прекрасное сообщение – не более чем лекция члена общества «Знание» для сумасшедших старух в жилконторе. Только эксперимент даст стопроцентную надежность твоим выводам. Согласен?
– Конечно, согласен, однако…
– Можно провести эксперимент? Но так, чтоб не затягивать дело?
Мышкин печально покачал головой.
– Эксперимент невозможен принципиально.
– Почему?
– Во-первых, мы не в состоянии обеспечить контрольной группе условия нормальной солнечной активности. В нашем распоряжении только одно Солнце. В единственном экземпляре, – подчеркнул он. – И оно сходит с ума. Запасного, с нормальным режимом, нет.
– А во-вторых?
– Во-вторых, надо намеренно допустить мор в испытуемой группе. Думаю, это будет не очень полезно для коммерческой репутации Успенской клиники.
– Так-так-так… – Демидов побарабанил пальцами по столу. – И что же вы намерены предложить? Я вижу пока одни только умственные спекуляции – ни купить, ни продать, ни взвесить. Есть что-нибудь еще?
– Есть закон больших чисел. Статистика. Нужна куча статистических материалов лет этак за двадцать. Много куч. И по нашей клинике, и по другим лечебным учреждениям фонда. Тогда я обещаю вам очень красивый вывод. И неоспоримый. И очень полезный для медицинской коммерции.
Демидов с сомнением покачал головой.
– Не знаю, честно говоря, как это у тебя, Дмитрий, получится. Нашей клинике всего-то двенадцать лет.
– Я и говорю: не только нашу контору. Другие тоже посмотреть. И не только онкологию, но и кардиологию, неврологию… Психиатрию тоже будет не лишне.
– И все же нельзя упираться рылом только в одно корыто, – заявил главврач. – Могут быть причины совершенно непредвиденные. А если у нас завелся какой-нибудь интересный вирус? Ты на солнце пялишься, а надо на землю смотреть.
– Не-е-е, Сергей Сергеич… Во-первых, теория вирусного патогенеза канцера, как вам известно лучше меня, – поэма, написанная вилами по воде. Далеко не все признают вирусную теорию возникновения злокачественных опухолей. Вы же первый не признаете.
– Тем не менее, она существует, и отмахиваться от вирусов нельзя. В комплексе смотреть надо.
– Но мы ведь смотрим в системе – и ничего. Ни биохимики не видят, ни гистологи, ни микробиологи. Никаких вирусов, кроме насморочных и тому подобных. Не наших.
– Плохо смотрите.
– А уж так я бы не сказал! – возразил Мышкин и заулыбался до ушей. – Не вы ли, товарищ начальник, благодетель наш, еще на прошлый новый год сделали клинике два шикарных подарка – два лучших в мире аналитических сканирующих электронных микроскопа SU-9900? Не простые микроскопы – цифровые. От них никакой вирус не спрячется. Нет, будем пока отрабатывать фактор аномальной солнечной активности.
– А еще я слышал, что в этом году на солнце вообще пятен нет. Аномальная активность есть, а пятен нет. Такое может быть?
– Только в телевизоре, – успокоил Мышкин. – Там все, что пожелаете. Я специально справлялся: пятна есть и их больше, чем когда-либо.
– Ну что же … – начал Демидов, но неожиданно распахнулась дверь и на пороге возникла Эсмеральда Фанатюк.
– Надо полагать, что-то чрезвычайное, Эсмеральда Тихоновна? – недовольно спросил главврач.
Она подошла ближе, пристально посмотрела на Мышкина.
– Ничего страшного, – сказал ей Демидов. – Дмитрий Евграфович – наш человек.
Чуть наклонившись к столу, Эсмеральда произнесла тихо и мрачно:
– Бугор в яме.
Демидов вскочил.
– Все, доктор, на сегодня! – заявил он Мышкину. – Месяц не могу в горздрав пробиться. Катись отсюда, драгоценный. Мне лавку закрывать надо.