Журнал Виктора Франкенштейна - читать онлайн

Глава 2

Итак, я предавался своим занятиям с пылом великим и, полагаю, доселе не виданным: ни одному зилоту или ессею не доводилось охотиться за истиной с бо́льшим рвением. Тем не менее вечерние мои споры с Биши, все столь же оживленные, продолжались. Он страстно мечтал об упразднении христианства, поклявшись отомстить тому, кого называл «бледным галилеянином», однако ярость его целиком предназначалась всеведущему Господу, которого славили пророки. Хотя образованием своим я обязан был женевской реформаторской Церкви, религия отца и семейства моего не оказала большого влияния на мой разум. Я давно утвердил в положении бога саму Природу, однако прежнюю мою веру в некоего Творца вселенной Биши успел поколебать тем, что отрицал само существование вечного и всемогущего существа. Это божество почитали как создателя всего живого; но что, если и другие, обладающие природой менее возвышенной, способны совершить подобное чудо? Что тогда?

Следуя заповедям разума, Биши доказывал, что Бога нет. Он утверждал, что единственное средство, позволяющее преследовать главные интересы человечества, – истина. Открывши истину, он долгом своим полагал провозгласить ее со всей возможной страстностью. Заявлял он также, что, поскольку верование есть страсть рассудка, неверие ни в малейшей степени не может быть связано с преступными намерениями. Как он осознал довольно скоро, говорить так – значит пренебрегать основными предрассудками английского общества. Он написал короткий очерк под названием «О необходимости атеизма», который был напечатан и выставлен в книжной лавке на главной улице, напротив колледжа. Не успело сочинение простоять на полке и двадцати минут, как один из членов совета колледжа, мистер Гибсон, прочел его и набросился на хозяина лавки с попреками – зачем тот представляет на всеобщее обозрение столь опасную литературу. Все экземпляры тут же были убраны и, полагаю, сожжены в печке на задворках дома.

Авторство анонимного памфлета вскорости было установлено по сведениям, полученным от самого книгопродавца, и Биши призвали на собрание совета колледжа. Как он рассказывал мне позднее, перед ректором и членами совета лежал экземпляр «О необходимости атеизма». Однако на вопросы их он отвечать отказался на основании того, что памфлет опубликован был анонимно. Принуждение его к даче показаний в отсутствие законной причины, заявил он, явило бы собой акт тирании и несправедливости. По натуре Биши был из тех, что вспыхивают при малейшем притеснении. Его, разумеется, признали виновным. Покинув сборище, он тотчас же направился ко мне и забарабанил в мою дверь.

– Меня отсылают, – сказал он, как только вошел в мои комнаты. – Виктор, меня не просто временно отчислили – исключили! Способны ли вы в это поверить?

– Исключили? С какого числа?

– С сегодняшнего. С этого момента. Более я в университете не состою. – Он сел, весь дрожа. – Представления не имею, что скажет мой отец.

Об отце своем он всегда говорил с выражением сильнейшего беспокойства.

– Куда же вы направитесь, Биши?

– Домой возвращаться невозможно. Это было бы слишком тяжелым испытанием. – Он взглянул на меня. – К тому же мне не хотелось бы надолго лишаться вашего общества, Виктор.

– Вам годится лишь одно место.

– Я знаю. Лондон. – Он вскочил со стула и подошел к окну. – Я несколько недель как состою в переписке с Ли Хантом. Он знаком со всеми революционерами в городе. Я буду жить в их обществе. – К нему, казалось, уже возвращалось присутствие духа. – Тянуться к солнцу свободы! Я найду квартиру. И вы, Виктор, должны отправиться вместе со мной. Поедете?

Дождавшись конца триместра, я последовал за Биши в Лондон. Он нанял квартиру на Поланд-стрит, в районе Сохо, а я нашел комнаты поблизости, на Бернерс-стрит. Я уже был в Лондоне однажды, когда только приехал с родины, но стоит ли говорить, что размах жизни этого города поражал меня до сих пор. Никакой альпийской буре, никакому горному потоку среди ледников, никакой лавине среди вершин ни на йоту не передать городского шума. Никогда прежде не видавши такого множества людей, я бродил по улицам в постоянном возбуждении. Какою силой обладают жизни людские в совокупности! Город напоминал мне своего рода громадный электрический механизм, что гальванизирует людей, богатых и бедных без разбору, гонит свой ток по каждой улочке, переулку и проезжей дороге в такт пульсации жизни. Лондон, словно некий туманный фантом, шествующий по миру, казался неуправляемым, послушным законам, неведомым себе самому.

Биши тем временем разыскивал приверженцев свободы и нашел их. Вместе мы посетили собрание Лиги народных реформ, устроенное в помещении над лавкой на Стор-стрит, где, к восторгу своему, услыхали такие эпитеты, швыряемые в адрес членов правительства, которые должны были припечатать оных, обжечь, словно клеймом! Язык свободы пьянил меня, столь убежденного в том, что старому порядку, основанному на угнетении и мздоимстве, непременно должен настать конец. Пришла пора сломать устои тирании и упразднить законы, которые позволяют порабощать человечество. То был новый мир, ожидающий, чтобы его вызвали к жизни, вывели на свет!

Члены Лиги, очень скоро удостоверившись в том, что мы не правительственные шпионы, но друзья свободы, или, как они стали нас величать, «граждане», сердечно нас приветствовали. Когда я признался, что я родом из Женевы, раздалось «ура» в честь «родины свободы». Спросили хлеба и пива, и всех охватило веселье. Засим последовал общий спор, в ходе которого громко провозглашались требования о ежегодных выборах в парламент и всеобщем избирательном праве. Один молодой человек по имени Пирс поднялся на ноги и заявил, что «истине и свободе в век столь просвещенный, как нынешний, должно быть непобедимыми и всесильными». Я не удержался от того, чтобы истолковать его слова в свете собственных моих исследований: возможно, истина, если стремиться к ней научным путем, также окажется непобедимой. Силе человеческого разума, правильным и справедливым образом поставленной на службу прогрессу, не существует пределов.

Слова Пирса встречены были шумным приветствием, к которому присоединились и мы с Биши. Я не мог удержаться, чтобы не сравнить этих полных энтузиазма «граждан» с праздным университетским юношеством, и уж собрался было шепнуть об этом Биши, как вдруг он, сияя взором, поднялся на ноги и объявил собравшимся, что «короли нам ни к чему». В ответ на это раздались громкие одобрительные выкрики, и несколько человек, поднявшись, обменялись с ним рукопожатиями. «Чего нам бояться? – вопрошал он. – Ежели мы не отступимся от своих принципов истины и свободы, то все будет прекрасно. Пускай же вспышка молнии ведет нас за собою!» Тут члены Лиги, взбудораженные его речами, с огромным жаром затянули песню:

Не знаю, вызвали ли у Биши восхищение стихи, но чувства он оценил в полной мере.

Под конец собрания один из «граждан» подошел к нам и заговорил с Биши:

– Мое почтение, сэр. Надеюсь, ваше пребывание в Оксфорде не доставило вам неприятностей?

Друг мой был ошарашен:

– Откуда вам об этом известно?

– Я состою в особой дружбе с мистером Хантом. Он ведь с вами переписывается, не так ли?

– Я встречал его в Лондоне.

– Вот как? Стоило мне увидеть вас и вашего спутника, – он поклонился мне, – как я тут же признал в вас людей, исключенных из университета.

– Это мистер Франкенштейн. Его не исключили. Но он разделяет мои принципы.

– Меня зовут Уэстбрук. Я башмачник. – Он окинул залу быстрым взглядом. – Мы здесь редко представляемся по именам, опасаясь шпионов. Но вы, мистер Шелли, исключение. Вы ведь, если не ошибаюсь, сын баронета?

– Да. Но свое право по рождению – все до последней капли – я отдам на служение нашему делу.

– Превосходно сказано, сэр. Теперь же нам пора уходить. Пока нас не прервали мировые судьи. Мы научены избегать того, что зовется боевым кличем Церкви и короля.

Спустившись на Стор-стрит, мы вместе с ним остановились на углу Тотнем-корт-роуд. Уэстбрук, как мне показалось, обладал благородным складом ума. Черты лица его были тверды и, благодаря высокому лбу, близки к идеальным; одет он, несмотря на свое ремесло, был вполне прилично, волосы же, по «свободной» моде, стриг коротко и не пудрил.

– Позвольте мне отвести вас в место, где служит моя сестра, – обратился он к нам. – Это поблизости. В этом городе страдание всегда где-то поблизости. Там вы увидите врага.

Он повел нас через ту часть города, что, по его словам, звалась Сент-Джайлсом и находилась всего в нескольких улицах от места, где мы стояли. Мне она показалась местностью самой скверной и порочной, какую только возможно себе представить на этой земле. Ни один из бедных кварталов Женевы, в каком бы запустении он ни находился, не имел ни малейшего сходства с этой грязной, пришедшей в упадок частью Лондона. Улицы были не более чем дорожками в грязи либо в нечистотах; по ним ручейками бежали сточные воды из запущенных дворов и переулков. Вонь стояла неописуемая.

– Безопасно ли здесь? – шепнул я Уэстбруку.

– Меня знают. На случай же… – Он вытащил из внутреннего кармана сюртука большой нож с костяной рукояткой и длинным лезвием. – Это то, что у французов называется couteau secret [6], – сказал он. – Его не открыть, если не знаешь секретной пружины.

– Вам когда-либо доводилось им пользоваться?

– Покамест не доводилось. Я ношу его на случай, если за мной или моими спутниками пустятся собаки-ищейки.

Из окна наверху, затянутого тряпьем, раздался вопль, за ним последовал невнятный шум ударов и проклятий, которыми обменивались стороны. Мы поспешили далее. Прежде я не ведал, что подобные безобразия, подобные ужасы могут существовать в какой бы то ни было христианской стране. Каким образом этот зловонный нарост появился в самом большом городе на земле, да так, что никто и не заметил его существования? Насколько я мог судить, мы находились всего в нескольких шагах от блеска Оксфорд-роуд, однако переулки эти походили на некую черную тень, вечно следующую за нами по пятам. Мы осторожно обошли тело женщины, лежавшей ничком, в последней стадии опьянения; ноги ее покрыты были ее собственными нечистотами. Коль скоро жизнь способна превратиться в предмет столь страшный, возможно ли, что она дело рук Господних? Я глубоко убежден в том, что, вошедши в эту лондонскую преисподнюю, я окончательно избавился от остатков христианской веры. Человек не творение Господа. Так думал я тогда, нынче же я в этом уверен.

Мы вышли на открытую проезжую дорогу, ловя ртом воздух почище.

– Осталось совсем недолго, джентльмены, – сказал Уэстбрук.

Биши, едва держась на ногах, согнулся пополам прямо на улице.

– Вам нехорошо? – спросил я его.

– Не мне, – отвечал он. – Миру. Мир болен. Я самая малая часть его. – И его стошнило на углу.

Мы вышли на узкую улочку, названия которой я не заметил. Перед нами было округлой формы здание красного кирпича, весьма походившее на храм, какие посещают сектанты. Уэстбрук подошел к маленькой дверце в его боковой стене. Громко постучав, он отворил ее. Воздух внутри благоухал приятным ароматом специй, какими, по моим представлениям, бальзамировали тела фараонов. Сама комната, округлая, повторяющая форму здания, была, казалось, заполнена одними лишь девушками и молодыми женщинами. Они сидели на стульях по обе стороны двух длинных столов и насыпали порошки в маленькие глиняные сосуды. Я пристально наблюдал за ними мгновение-другое – столько, сколько мне понадобилось, чтобы рассмотреть выполняемые ими операции. Вырезав из лежавшего перед ними листа кусок промасленной бумаги, они прикрывали им отверстие сосуда, а поверху клали кусок синей бумаги. Вслед за тем они привязывали бумагу веревочкой к горлышку сосуда. Быстрота и сноровка их были невероятны – ловкостью и производительностью своими они словно подражали некоему механизму.

– Вот и моя сестра, – сказал Уэстбрук. – Гарриет.

Он подошел к одной из девушек и коснулся ее плеча. Та улыбнулась, но, будучи чересчур погружена в свои труды, не подняла на него глаз. Волосы ее были заколоты и забраны под льняной чепец, не скрывая выдающейся красоты и тонкости черт. Ей было никак не более четырнадцати или пятнадцати лет от роду. Биши пришли на ум слова Данте – об этом он сообщил мне позже, – и должен сказать, что я, хотя не подал виду, и сам был ранен в сердце. Я заметил странный цвет ее лица, происходивший, несомненно, от вдыхания специй, и увидел, что пальцы ее посинели и стерты в кровь от непрерывной работы.

– Она приготовляет специи для богатых домов, – пояснил Уэстбрук. – По двенадцати часов ежедневно. Шесть дней каждую неделю. Она работает ради нашего семейства. На ее шиллинги покупается еда к столу. Не специи. – Говорил он с такою горечью, что сестра с беспокойством на миг взглянула на него, но тут же возобновила работу. – Не станем тебя долее отвлекать, Гарриет. Ваша надзирательница идет к нам с упреками.

К нам подошла, разводя руками, пожилая женщина:

– Послушайте, мистер Уэстбрук, негоже вам отвлекать сестру от работы. Она, как вас увидела, про свои дела и думать забыла. – Она казалась женщиной добронравной, спокойной и отнюдь не строгой к своим подопечным. – Идите себе со своими друзьями, а нас, бедных женщин, оставьте в покое.

Мы вышли из здания.

– Не мучает ли вас жажда, джентльмены? Эти специи пробирают горло. Бедняжка Гарриет часто страдает от кашля.

Мы миновали череду домишек, и он остановился, чтобы оглядеться.

– На той стороне улицы есть приличная таверна. – С этими словами он повел нас по булыжной мостовой. – Живется ей едва лучше, нежели рабыне.

– Кто ее туда послал? – спросил у него Биши.

– Мой отец. Вот мы и пришли.

Вошедши в таверну, с низким потолком и темную, как принято в Лондоне, мы спросили три кружки пива, а вслед за тем уселись за стол в углу.

– Отец мой полагает, что обязанность человечества – и женщин – в том, чтобы трудиться. Он из особых ковенантистов.

– Наихудшая из христианских сект, – заметил Биши.

– Он полагает, что женщина стоит куда ниже мужчины. Поэтому о будущем благосостоянии Гарриет он и думать не стал – повелел, что ей должно работать.

– Это отвратительно! – Биши схватил свою кружку и принялся постукивать ею по столу. Лицо его сильно покраснело, стало прямо-таки огненным, и я впервые заметил белый шрам у него на лбу. – Мыслимо ли: укротить ее, поработить, будто некое животное!

– Я умолял отца. Я указывал на преимущества, которые ожидали бы Гарриет, посещай она хотя бы дамскую школу. Но сердце его было не смягчить.

– Чудовищно. Ужасно. А вы не можете ее содержать?

– Я? Я едва способен содержать самого себя.

– Тогда я освобожу ее! – Теперь Биши загорелся энергией и страстью.

– Что вы собираетесь делать? – спросил я его.

– Пойду к ее отцу и предложу ему такую же сумму – такую же сумму, что зарабатывает она, – если он позволит ей поступить в какую-либо школу или академию. Я не успокоюсь, пока не добьюсь своего.

– Вам следует дождаться, пока она закончит работу, – сказал Уэстбрук.

– Каждый миг – агония. Простите меня. Мне необходимо выйти на улицу.

Я проводил его до двери таверны и дал ему платок, которым он утер влагу с лица.

– Благодарю вас, Виктор. Я совсем расплавился.

– Куда вы пойдете?

– Пойду? Я не собираюсь никуда идти. – С этими словами он, к удивлению моему, принялся ходить туда-сюда по мостовой перед таверной.

Когда я возвратился к Уэстбруку, то обнаружил, что он успел спросить еще две кружки пива.

– Биши выхаживает свой гнев, – сказал я ему. – У него пылкая душа.

– Мистер Шелли горяч, как огонь. Это хорошо. Нам нужны натуры, выкованные в пламени.

– Я заметил, что здесь, в Англии, принято давать волю чувствам.

– Да – с тех самых пор, как в Париже произошла революция. Мистер Шелли прав. А вот и он. Видите – его трость покачивается у окна? Да, и мы также получили освобождение. Те события помогли создать нового человека.

– Новый тип человека?

– Вы смеетесь надо мной.

– Нет. Поверьте мне, не смеюсь.

– Теперь мы – не правда ли? – чаще даем волю слезам.

– Мне не с чем сравнивать. А, вот и Биши.

– Похоже, – сказал Биши, со смехом присоединяясь к нам, – я превращаюсь в объект внимания. На мой счет судачили.

– В этой части города вы являете собою зрелище необычное. – Уэстбрук подошел к стойке и возвратился с еще одной кружкой для Биши.

– Неужели?

Казалось, он был искренне удивлен, и мне пришло в голову, что он не сознает собственной необычности.

– Один молодой человек глаз не сводил с моей трости.

– Они все бедняки, сэр. Но ничего плохого они вам не желают. Большинство из них достаточно честны.

У Биши сделался смущенный вид.

– Простите меня. Я не собирался подвергать сомнению его честность. – Он быстро отхлебнул из кружки.

– Удивительно, – сказал я, – как они не взвоют от ярости.

– Что вы говорите, Виктор?

– Будь я вынужден вести крайне плачевную жизнь, в то время как окружающие купаются в богатстве, я жаждал бы разнести этот город в пух и прах. Я жаждал бы уничтожить мир, лишивший меня свободы. Сотворивший меня.

– Превосходно сказано. – Уэстбрук поднял кружку, обращаясь ко мне. – Я и сам часто размышлял о том, что удерживает этих бедняков в рабстве.

– Религия, – сказал Биши.

– Нет. Не это. Ничем подобным их не проймешь. Они такие же язычники, как и жители Африки.

– Рад это слышать, – отвечал Биши. – Выпьемте за смерть христианства!

– Нет, – продолжал Уэстбрук. – Дело в страхе перед наказанием. В страхе перед виселицей.

– Что им достается от жизни? – спросил я у него, начиная хмелеть от пива.

– Сама жизнь, – отвечал Уэстбрук.

– Этого, думается мне, достаточно. – Биши успел побывать у стойки и возвратиться с тремя новыми кружками. – Ценность жизни – в ней самой. Нет ничего более драгоценного.

– И все же, – сказал Уэстбрук, – вести ее можно с достоинством. И без страдания.

– Жаль, что в этой жизни подобное невозможно. – Биши поднял свою кружку. – Ваше здоровье!

– Что вы хотите сказать? – обратился к нему Уэстбрук.

– Страдание неотъемлемо от человеческого существования. Радости не бывает без боли, ей сопутствующей.

– Это возможно изменить, – произнес я. – Мы должны создать новую меру ценностей. Только и всего.

– О, так, значит, вы преобразуете природу?

– Да. Если потребуется.

– Браво! Виктор Франкенштейн создаст новый тип человека!

– Биши, вы всегда говорили мне, что мы должны находить ненаходимое. Достигать недостижимого.

– Я действительно в это верю. В этом, полагаю, мы все сходимся. И все же устранить само страдание…

– Что, если существовала бы новая раса существ, – начал Уэстбрук, – которые не чувствовали бы боли и горя? Они были бы ужасны.

Я взял его за руку:

– Но что же то место, где мы шли, – Сент-Джайлс? Разве оно не более ужасно?

Мы продолжали пить и, полагаю, сделались предметом неких замечаний со стороны клерков и мастеровых, что сидели на других скамьях. Эта часть города была более респектабельной, нежели прилегающий к ней Сент-Джайлс, однако присутствие джентльменов приветствовалось не всегда.

– Нам пора, – сказал Уэстбрук и, взяв Биши за руку, помог ему подняться с сиденья. – Думаю, мистер Шелли, визит моему отцу вам следует нанести в другой раз. Он не жалует выпивку.

– Но как же ваша сестра? Как же Гарриет? – Биши с трудом держался на ногах.

– Уверяю вас, два или три дня ощутимой разницы не составят. Пойдемте же. И вы с нами, мистер Франкенштейн. На Сент-Мартинс-лейн я найду кеб для вас обоих.