Уолтер Уайт
Она перестала кашлять. Кажется, она снова уснула. Затем внезапно ее рот наполнился рвотой. Задыхаясь, она вцепилась пальцами в простыни. Я инстинктивно протянул к ней руки, чтобы ее перевернуть.
Но тут же одернул сам себя.
С какой стати я должен был ее спасать? Ведь эта маленькая дрянь, эта наркоманка Джейн, пыталась меня шантажировать, обещала выдать полиции и тем самым уничтожить все, ради чего я столько работал. Лишить меня источника денег, которые я пытался оставить моей семье, – а ведь это было единственное, что я мог оставить своим близким.
В горле у нее забулькало – она отчаянно боролась за глоток воздуха. Глаза Джейн закатились под лоб. Я почувствовал укол вины. Черт возьми, сказал я себе, ведь она всего лишь глупая девчонка. Сделай же что-нибудь.
Но если я вмешаюсь сейчас, не будет ли это просто отсрочкой неизбежного? Разве не все они рано или поздно погибают вот так? Рядом с Джейн неподвижно лежал в коматозном состоянии мой партнер Джесси. А ведь именно она втянула его во все это дерьмо. Если я сейчас вмешаюсь и выступлю в роли всевышнего, протягивающего руку помощи, Джейн убьет и себя, и Джесси, она убьет нас всех.
И я приказал себе: не впутывайся в это. Когда Джесси проснется, пусть он один увидит и осознает, что произошло. Да, это, конечно, печально. Любая смерть – это печально. Но со временем он справится с этим. Он переживет это, как и все плохое, что происходило с нами раньше. Так уж люди устроены. Наши раны затягиваются, и мы продолжаем жить дальше. Пройдет несколько месяцев, и он перестанет вспоминать об этой девице. Найдет себе другую, и все с ним будет в порядке. И правильно. Нам всем нужно двигаться дальше.
Я просто сделаю вид, что меня здесь не было.
Но я ведь здесь. И она все-таки человек.
О, господи. В кого я превратился?
Мне вдруг показалось, что я смотрю не на Джейн, не на подружку Джесси, и даже не на актрису Кристен Риттер. Передо мной была Тейлор, моя дочь. Я больше не был Уолтером Уайтом. Я стал Брайаном Крэнстоном. И у меня на глазах умирала моя дочь.
Я безумно полюбил ее с того самого момента, когда она родилась в 1993 году – немного раньше срока. Как только я увидел комочек живой плоти весом чуть меньше семи фунтов, я ощутил непередаваемую, всепоглощающую любовь к этому крохотному существу. С тех пор я ни разу не позволял себе даже помыслить о том, что когда-нибудь ее потеряю. А теперь я ясно и отчетливо видел, как она умирает. Уходит от меня.
Никакого плана у меня не было. Когда я готовлюсь к подобным непростым сценам, я никогда ничего не рассчитываю заранее. В процессе подготовки я просто пытаюсь представить, какие эмоции я могу испытать. Делю сцены на фрагменты. Но при этом всегда оставляю для себя возможность действовать спонтанно, внимательно прислушиваюсь к собственным ощущениям.
Подготовка ничего не гарантирует. Но, если повезет, она может помочь сыграть сцену по-настоящему естественно.
Меня в самом деле охватило неподдельное чувство страха – такого, которого я не ждал и который не мог даже контролировать. И это было зафиксировано камерой. Я с трудом дышу, ладонь тянется ко рту, в глазах стоит настоящий ужас.
Когда режиссер Колин Бакси скомандовал «Снято!», я плакал. Рыдания сотрясали мое тело. Потом я объяснил людям на съемочной площадке, что произошло, что я увидел. Наш оператор Майкл Словис обнял меня. Другие члены съемочной группы сделали то же самое. В особенности я помню объятия Анны Ганн, игравшей мою жену Скайлер. Мы сжимали друг друга добрых пять минут. Бедная Анна.
Она прекрасно понимала меня. Ей, актрисе эмоционально очень чуткой, после съемок трудных сцен зачастую было нелегко отрешиться от переживаний, выпавших на долю ее героини.
Подобные ситуации случаются в жизни актера. В тот раз это произошло со мной. Сцена, которую я описал, была самой мучительной для меня во время съемок сериала «Во все тяжкие», да и, пожалуй, за всю мою актерскую карьеру.
Кому-то это может показаться странным и даже отвратительным – стоять в комнате, где полно людей, камер, осветительных приборов, и делать вид, что ты преспокойно позволяешь девушке захлебнуться рвотными массами. Да еще представлять себе при этом лицо собственной дочери. И, мало того, называть это своей работой.
Но для меня это вовсе не странно. Актеры – своего рода рассказчики, выдумщики. А быть рассказчиком – это настоящее искусство.
Я не хочу, чтобы мои слова об актерской профессии звучали напыщенно. Совсем не хочу. Наша работа – это дисциплина, бесконечное повторение одного и того же, поражения, упорство, слепая удача, безграничная вера в себя и самоотдача. Часто что-то начинает получаться как раз тогда, когда у вас пропадает всякое желание продолжать, когда вы измотаны и вам кажется, что вы просто не в силах идти дальше. Переломные моменты, как правило, наступают, когда самое трудное уже позади, когда вы уже заложили фундамент успеха. Но, пожалуй, то же самое можно сказать о любой работе.
Во время съемок «Во все тяжкие» я каждый день вставал в 5:30 утра, словно автомат, варил себе кофе, принимал душ, одевался. Бывали дни, когда я чувствовал себя настолько уставшим, что не мог толком сказать, утро на дворе или вечер, пришел я со съемок или только отправляюсь на них.
Сев в машину, я проезжал девять миль от моего кондоминиума в Ноб-Хилл до «Кью студиос», которая находилась в пяти милях от аэропорта Альбукерке. К 6:30 я уже сидел на стуле в гримерной. Мне заново брили голову. Собственно, гримировали меня недолго. К 7:00 все собирались на съемочной площадке и начинали репетировать.
Съемочный день продолжался двенадцать часов, плюс час на обед – итого тринадцать. Меньше получалось крайне редко. А вот больше бывало частенько. Иногда мы работали по семнадцать часов. Многое зависело от того, где проходили съемки – в студии или на натуре.
Если день был относительно коротким, мы обычно заканчивали в 20:00. Я хватал сэндвич и яблоко – мне не хотелось задерживаться ни на минуту. Из машины я звонил жене Робин. Как ты, дорогая? Да, у меня был нелегкий день. Я разговаривал с супругой, спрашивал, как дела у Тейлор. Когда я входил в дом, мы все еще беседовали по телефону. Через некоторое время, пожелав жене спокойной ночи, я съедал привезенный с собой сэндвич, одновременно просматривая расписание съемок, чтобы понять, что мы будем делать завтра. Затем принимал горячую ванну, выпивал небольшой бокал красного вина и падал в постель.
Но каждый вечер, прежде чем отправиться домой, я шел в гримерку и брал два специально приготовленных для меня полотенца, пропитанных горячей водой. Одно я клал себе на голову, другим оборачивал лицо. После этого я садился на стул и ждал, пока полотенца полностью остынут и впитают в себя все токсины Уолтера Уайта.
В тот день, когда я увидел, как умирает Джейн, и представил на ее месте Тейлор, я зашел так далеко, как не заходил никогда прежде. После этого, сидя на стуле с мокрыми полотенцами на макушке и на лице, я долго размышлял, глядя на люстру. Я вложил все, все в эту сцену. В ней я был смертельно опасным и в то же время способным на всепоглощающую любовь. Жертвой обстоятельств и страшной угрозой. Я был Уолтером Уайтом.
Но в то же время я никогда раньше не был так похож на самого себя.
