Было уже 23:04, когда Патрик вошел в дом – в последнюю нашу ночь, без малого двенадцать лет назад.
Я помню, как злобно полыхали красным светом цифры на часах у нашей кровати, и звук ключа, повернувшегося наконец в замке. Помню чуть виноватое выражение его лица; щетина, пробивавшаяся на щеках к вечеру, превратилась чуть ли не в бородку, и, когда он остановился в проходе, рубашка показалась мне смятой. Помню, как он произнес мое имя – Кейт: разом и приветствие, и попытка извиниться.
Я слушала «Крепость» Sister Hazel, мой любимый в ту пору альбом, и ждала Патрика. Как раз началась четвертая песня, «Шампанское», и я подпевала беззвучно, думая, что «наш миллион часов» – точное и поэтическое описание совместной жизни.
Мы с Патриком прожили в браке всего четыре месяца, и я не могла себе представить день, когда мы не будем вместе. Мне было двадцать восемь лет, Патрику двадцать девять, перед нами простиралась бесконечная, без горизонта, жизнь. Помню, как я прикинула: миллион часов – чуть больше ста лет – нет, этого нам мало.
А оказалось, что нам было отведено всего пятнадцать тысяч часов и еще девять.
Столько часов прошло с той минуты, как мы познакомились под Новый 2000 год, столько часов мы знали, что нашли свою пару, столько часов думали, что обрели весь мир. Но пятнадцать тысяч часов и еще девять – так далеко до миллиона.
– Милая, прости, пожалуйста, прости. – Повторяя извинения и спотыкаясь, Патрик прошел в спальню, где я сидела поверх одеяла, подтянув колени к груди и выразительно поглядывая на часы. Радость оттого, что он благополучно вернулся, мгновенно сменилась раздражением: по какому праву он заставил меня волноваться!
– Ты не позвонил! – Конечно, голос мой звучал сварливо, но мне было на это наплевать. Мы еще год назад, после того как мой дядя погиб на охоте, пообещали друг другу непременно предупреждать, когда задерживаемся. Моя тетя пребывала в блаженном неведении о смерти мужа почти двадцать часов. Нас с Патриком холодный пот прошибал при одной этой мысли.
– Пришлось кое с чем разбираться, – сказал Патрик, не глядя мне в глаза. Его густые темные волосы были растрепаны, в зеленых глазах – когда наши взгляды наконец встретились – металась тревога.
Я глянула на телефонную трубку на тумбочке. Ни одного звонка.
– На фирме? – уточнила я. Это был уже не первый случай. Патрик работал консультантом по рискам и нередко допоздна засиживался в офисе в центре города – молодой, честолюбивый, всегда готовый вкалывать сверхурочно. Мне и это в нем нравилось, хоть порой нелегко быть с человеком, который только и думает что о работе.
– Нет, Кэтили. – Он назвал меня тем ласковым именем, которое прижилось у нас с первой встречи, когда он не разобрал мое имя, Кэти Бил, очень уж шумело сборище в «Правде». – Моя прекрасная Кэтили, – пробормотал он, усаживаясь рядом со мной на кровать.
Тыльной стороной правой руки он провел по моему бедру, и я потихоньку расправила поджатые ноги, склонилась к нему. Он прижался ко мне, обнял за плечи. Пахло от него одеколоном и куревом.
– Я был у Кэндис, – сказал он мне в волосы. – Ей понадобилось кое-что со мной обсудить.
Я резко вывернулась, соскочила с кровати.
– У Кэндис? Ты засиделся у Кэндис? До одиннадцати?
С Кэндис Белазар он встречался до нашего знакомства – девица из прокуренного бара там же в центре. Короткое увлечение, оно закончилось за два месяца до нашей с ним встречи и все же не давало мне покоя, сколько бы он ни оправдывался, что это «чистая физиология и больше ничего». «У меня давно никого не было, и тут она подвернулась. Я порвал с ней, как только понял, что мы совершенно друг другу не подходим». Однако меня это не слишком утешило. На самом деле даже подташнивало при мысли, что мой муж, в объятиях которого я засыпаю каждую ночь, занимался с другой «чистой физиологией».
Однажды мы столкнулись с Кэндис в ресторанчике в Маленькой Италии, и, когда абстрактное имя обрело лицо, мне стало еще противнее. Выше меня, с огромной, явно силиконовой грудью, выбеленные волосы и пустые глаза. Оглядев меня с головы до ног, она усмехнулась и сообщила подруге театральным шепотом: «Нормальные бабы Патрику уже явно не по силам».
– Кэти, милая, что ты! – торопливо заговорил Патрик и снова потянулся ко мне, а я тут-то и сообразила, что куревом от него пахнет потому, что он дышал одним с ней воздухом. И я окончательно рассвирепела. – Ты ведь знаешь, я никогда тебя не обижу.
– Так почему же ты не позвонил?
– Ну прости меня! – Он в растерянности провел пальцами по волосам. – Виноват. Но ты же понимаешь, что я тебе не изменю, никогда, никогда! – Голос его дрогнул, когда он договаривал последние слова, но в глазах – ни тени вины.
Я почувствовала, как плечи мои чуть обмякли, негодование поостыло.
– Мало ли что! – Разумеется, он говорил правду, но я-то сидела дома и ждала, а он прохлаждался в баре со своей бывшей! Нет, я не готова сказать, что все о’кей, потому что это вовсе не о’кей.
– Да, я поступил плохо. – Он сокрушенно развел руками. – Но разговор был трудный, и я не мог выйти, чтобы позвонить.
– А то Кэндис, не дай бог, обиделась бы…
– Кэти… – Он осекся.
– Я ложусь спать! – Конечно, следовало смягчиться, обнять его, сказать, что я все понимаю. Но я была еще не готова.
– Не хочешь поговорить? – спросил он.
– Нет.
Патрик вздохнул:
– Хорошо, Кейт, я завтра все объясню.
Я выразительно закатила глаза и ринулась в ванную, хлопнув дверью. Посмотрела на свое отражение в зеркале. Ну почему даже через два года после разрыва Кэндис еще имеет какое-то влияние на моего мужа?
Но десять минут спустя, ложась в постель, я уже понимала, что сдаюсь. В конце концов, Патрик же сразу сказал мне, где задержался. И выбрал он меня, и в глубине души я знала, что каждый день до конца нашей жизни он всегда будет выбирать меня. Когда я натягивала на себя одеяло, гнев уже отступал – медленно, лениво, как усталая волна.
Я уже почти спала, когда Патрик пристроился рядом. Отвернувшись к стене, я чувствовала, как он обнял меня сзади, придвинулся, вжимаясь в меня, переплел свои ноги с моими.
Я чуть не рванулась прочь, но это же Патрик, мой Патрик. Утром он расскажет мне, что случилось, и я пойму. Так что я, помедлив, тоже прижалась к нему.
– Ты же знаешь, я тебе никогда не причиню боли, Кэтили, – зашептал он, обнимая меня еще крепче. – Никогда. Даже через миллион лет. Ничего у нас с ней не было и быть не может.
Я закрыла глаза, выдохнула:
– Я знаю.
Патрик поцеловал меня за ухом – по позвоночнику пробежала дрожь.
– Я знал еще прежде, чем тебя встретил… – заговорил он в тот момент, когда меня уже накрывал сон.
– …Что ты – моя судьба, – подхватила я. Так мы говорили друг другу «люблю». Наш тайный язык.
Я знала, что это – навсегда, до конца жизни.
Солнечный свет ворвался в комнату вместе с ароматами кофе и бекона. Я заморгала, повернулась на бок, чтобы взглянуть на часы. Они показывали 6:47, Патрик уже поднялся, готовит завтрак. Я понимала: так он просит прощения, хотя, по правде говоря, уже простила его.
– Доброе утречко, – сказала я, входя в кухню и прикрывая рукой зевок. Патрик обернулся, размахивая лопаточкой, и я засмеялась. Поверх боксеров с надписью «Я люблю Н-Й» и белой футболки он нацепил желтый фартук «Поцелуй повара». Босой, волосы растрепаны со сна.
– Шефф к вашим услюга́м, – изобразил он французский акцент, и я опять засмеялась. – Садитесь, садитесь. – Все той же лопаточкой он указал на маленький кухонный столик. – Завтрак сервирован, мадам!
С поклоном он поставил на стол две тарелки – омлет, до хруста зажаренный бекон, тосты с клубничным джемом, а полминуты спустя принес две чашки дымящегося кофе, уже со сливками и сахаром, и сел напротив меня.
– Тебе не обязательно готовить с утра, – улыбнулась я.
Он поцеловал меня в щеку:
– Все для моей девочки.
Поднеся ко рту вилку, я заметила, что Патрик пристально за мной наблюдает.
– Ты что? – с полным ртом спросила я.
– Я виноват, что не позвонил вчера, – заторопился он. – Мне очень стыдно. Не подумал, что ты будешь волноваться.
Я отпила кофе и выдохнула:
– Все в порядке.
Улыбка осветила его лицо.
– Ты меня простила?
– Я тоже чересчур погорячилась.
– Нет, ты была права. Совершенно права, – все так же поспешно возразил он. Откусил бекона, а я смотрела, как мощно двигаются его челюсти. – Послушай, мне правда нужно с тобой кое-что обсудить. – Он заморгал, и что-то в его лице меня насторожило. Патрик явно нервничал. – Поужинаем сегодня в городе? Например, в отеле «Шерри-Недерленд»? Там тебе вроде нравилось.
Я улыбнулась:
– Звучит неплохо.
– Отлично. Я зарезервирую столик. В семь часов сможешь?
– Конечно, к семи я успею.
– Ничего не забыла? – спросил Патрик, когда я доела свою порцию бекона.
Я обернулась:
– Что?
Он натянул фартук за уголки и покрутился передо мной:
– Написано же: «Поцелуй повара». Надо следовать инструкциям. Простая вежливость требует.
– Да неужели? – расхохоталась я.
– Один из законов всех мировых кухнекратий.
– Кухнекратий?
– Конечно. Всех суверенных кухонных наций. Как наша.
– Понятно, – как можно серьезнее ответила я. – Что ж, сэр, не смею нарушать закон.
– В ваших же интересах соблюдать его. – Он улыбнулся и раскинул руки для объятия.
Я поднялась со стула, смеясь. Патрик наклонил голову, я привстала на цыпочки, и наши губы встретились.
– Годится? – прошептала я спустя мгновение, когда он обхватил меня руками и притянул к себе.
– И близко нет, – проворчал он и вновь поцеловал меня, на этот раз осторожно раздвинув мои губы языком.
В то утро мы успели насладиться нашей любовью – поспешно, настойчиво, вбирая в себя друг друга. А потом я вымыла посуду, пока Патрик принимал душ и одевался.
– Отлично выглядишь! – присвистнула я, когда он вернулся в кухню, приглаживая влажные волосы. Черные брюки, наглаженная голубая рубашка, серый галстук в полоску.
– У меня с утра встреча с очень важным клиентом – боюсь, трусы и фартук на ней не прокатят. Не хочу хвастаться, но ноги у меня очень сексапильные.
Я расхохоталась и снова приподнялась на цыпочках поцеловать его.
– Удачи тебе с клиентами!
– Еще и удача? Зачем? – От лукавой улыбки на щеках проступили ямочки. – Когда у меня лучшая в мире жена. Жизнь и так прекрасна!
– Жизнь прекрасна, – от всей души согласилась я. И еще раз поцеловала, но на этот раз Патрик поспешил высвободиться.
Я открыла глаза, прикрытые для поцелуя, и увидела в руках Патрика серебряный доллар, из той большой коллекции, что собирал его дед.
– Слушай, пусть он побудет у тебя до вечера? Сохранишь для меня?
Я кивнула, взяла монету.
– А эта за что?
У Патрика имелось обыкновение подбрасывать где-нибудь в городе серебряный доллар всякий раз, когда с ним случалось что-то хорошее. «Нужно передать удачу другому, – приговаривал он. – Кто-то найдет монету и загадает желание». Мы оставили серебряный доллар в Центральном парке в тот день, когда я поступила в магистратуру, а другой бросили в фонтан у мэрии в прошлом году, когда Патрик получил повышение по службе. Третий доллар упал в океан поблизости от дома его родителей на Лонг-Айленде этой весной, в день нашей свадьбы.
– Видимо, что-то серьезное, – предположила я.
– Очень! – ответил он. – Скоро все узнаешь. За ужином расскажу. А после ужина бросим ее в Пулитцеровский фонтан. И – Кэтили…
– Да?
Он уже стоял в дверях, но остановился и внимательно посмотрел на меня.
– Я знал еще прежде, чем увидел тебя… – начал он. Голос проникновенный, взгляд прикован ко мне.
Сердце затрепетало.
– …Что ты – моя судьба.
Дверь за ним закрылось. На часах было 7:48.
Тогда я видела его в последний раз.
Это случилось во время утренней пробежки. Я трусила на север вдоль Гудзона, по зеленой дорожке, дивясь, каким ясным и ярким стало небо после нескольких дней дождя, а в этот момент Дженнифер Барвин, тридцатисемилетняя туристка из Атланты, допила бутылку водки, к которой прикладывалась с трех часов ночи, поссорившись со своим дружком. И пока я мысленно повторяла лекцию, прослушанную накануне на курсе музыкальной терапии (я только что записалась на эту программу в Университете Нью-Йорка), она пристегивала свою полуторагодовалую дочку Лианну к заднему сиденью «тойоты-королла» 1997 года выпуска. В тот самый момент, когда я подумала, как мне повезло, что Патрик уговорил меня бросить работу в банке и получить специальность, о которой я всегда мечтала, эта женщина выехала с парковки у мотеля «Хобокен старлайт».
«Слушайся своего сердца» – такими словами ободрил меня Патрик, и они вновь звучали у меня в голове, а кеды весело стучали по дорожке. «Жизнь слишком коротка, нужно успеть осуществить свои мечты, Кейт». И когда я в то утро подняла взгляд к небесам, благодаря за понимающего и поддерживающего меня мужа, Дженнифер Барвин уже въехала в туннель имени Линкольна и понеслась в сторону Манхэттена. Я свернула на юг, к дому, она вывернула на Западную 40-ю, задев при съезде с хайвея дорожный знак.
И в ту секунду, когда я, улыбаясь себе, гадала, какую удачу Патрик собирается отметить серебряным долларом, Дженнифер Барвин на скорости 90 ки-лометров в час точно врезалась в заднюю, пассажирскую дверь такси, в котором ехал мой муж.
Через полчаса, когда я, запыхавшись, свернула за угол возле нашего пятиэтажного дома, перед дверью уже дожидались двое полицейских.
– Миссис Уэйтмен? – спросил младший. Не знаю – то ли его сочувственный взгляд, то ли серьезное выражение лица, то ли интонация, с какой он произнес мое имя, – что-то мне сразу подсказало: стряслась большая беда.
– Что случилось? – спросила я и почувствовала, как подгибаются колени. Молодой полицейский подхватил меня прежде, чем я рухнула.
– Мэм, нам очень жаль, но ваш муж сегодня утром попал в серьезную аварию, – монотонно произнес он. – Он ехал в такси, мэм. Возле Таймссквер.
– Нет, тут какая-то ошибка, – слабо возразила я, переводя взгляд с одного полицейского на другого. Их лица уже расплывались у меня перед глазами. – С ним все в порядке. Он на работе. Он всегда ездит на работу на метро.
И тут же я вспомнила о встрече. С очень важным клиентом. Он вполне мог поехать туда из офиса на такси. Господи.
– Вы уверены, что это он?
– Да, мэм.
– Но с ним все обошлось? – настаивала я.
Странное, тяжелое молчание.
– Мэм… – неуверенно начал молодой полисмен.
– Где он? – перебила я, поворачиваясь к тому, что постарше, он был похож на моего отца, он все уладит. – В какой больнице? Вы меня отвезете? Я должна как можно скорее попасть к нему.
И снова тишина. Ни один из них не трогался с места. В этот миг – прежде, чем они произнесли те слова, – я уже поняла.
– Мэм, – заговорил наконец старший, и его глаза увлажнились. – К сожалению, ваш муж погиб на месте.
– Нет, – вырвалось у меня, потому что такого не может быть. Двух часов не прошло с тех пор, как мы занимались любовью. Он обнял меня. Поцеловал, уходя, как во все другие дни. Теплый, живой и весь мой. – Нет, нет, этого не может быть, – пробормотала я. – Никак не может быть. Какая-то ошибка.
– К сожалению, это не ошибка, мэм, – произнес старший и тоже подхватил меня под локоть, – я почти повисла между ними. И даже не почувствовала, что падаю. – Кого из близких нам следует вызвать? – Он заботливо наклонился ко мне.
– Патрика! – бессмысленно ответила я. – Если со мной что-то случится, следует звонить ему.
Мне и в голову не приходило, что случиться может с ним. Я позволила отвести меня в дом, усадить на диван. Отдала им свой мобильный, и каким-то образом они отыскали номер моей сестры Сьюзен – судя по тому, что полчаса спустя она взлохмаченная влетела ко мне в квартиру.
– Неслась сломя голову, – выдохнула она, но я не могла говорить, только кивнула. По ее щекам текли слезы, и тут я сообразила, что сама до сих пор не плачу. – Джина уже едет.
– О! – выдохнула я.
– Кейт, – негромко сказала сестра, присаживаясь возле меня на диван. – Как ты, Кейт? Чем тебе помочь?
Я тупо уставилась на нее, словно она говорила на незнакомом языке. Следовало позвонить родителям Патрика, разыскать его друзей, организовать похороны, проделать все, что положено делать, когда человек умер. Но я не была готова принять его смерть. Сидя на этом диване, на диване, где мы с ним провели столько часов, мечтая о нашей долгой совместной жизни, я могла уговорить себя, что Патрик жив. Что мой мир не рухнул.
Чуть позже приехала моя лучшая подруга Джина. Ее муж погиб годом раньше в теракте 11 сентября. Обе они сидели со мной и молча гладили по спине. Прошел весь день, Патрику давно было пора вернуться с работы. Я все смотрела и смотрела на дверь, надеясь вопреки всему, что он войдет, что все это было нелепой, безумной ошибкой.
Но это не было ошибкой. Миновала полночь, наступило девятнадцатое сентября, первый день моей жизни без Патрика. И тогда я наконец заплакала.