Много сказано было нами о возможностях духа нетленного за гранитной чертой, там, где мы еще не бывали. Но, однако, не свершивший еще, лишь предполагающий путешествие, не свидетель ему, а лишь стоящий на пристани, – фантазер.
Так сознаемся: только надежда одна служит нам спутницей в путешествиях по загробному миру. С чем выходит, что даже самоубийство можно было бы предотвратить много действенней не угрозой Господнего непрощения, но гораздо более действенным предупреждением, что Его вообще нет.
Снится сон Аркадию, вечный сон, страшный сон. Будто мертв лежит он во теле своем, мертв лежит неподвижный, глядит, не видит. Одна темнота кругом, ничего, никакой надежды не возникает у Аркадия мертвого, кроме… надежды. Так привык человек надеяться, что, как птица феникс, может возродиться эта жизнеутверждающая иллюзия из праха и пепла. Птица эта настолько живучая, даже в случае необратимого, что не веру в Господа Бога нашего, но ее саму возносим мы к небесам.
«Как же так? – думает мертвый Аркадий. – Господи! Помоги… Обещал же ты, что здесь что-то будет. В клинической смерти побывавшие говорят про туннели, на свет ведущие, – сколько раз слышал я это, читал, и про Страшный суд, про врата загробные, ад, и рай, и царство небесное… Где же все? Я надеюсь, это не навсегда… Что угодно, только не так; что угодно, только не это…
Ведь сейчас жена войдет, увидит меня и вызовет скорую. Установят они, что сердце не бьется, положат в мешок, закопают в землю. Господи, сделай так, чтоб пожил я еще чуть-чуть… хоть немножко, минуточку… хоть секунду…»
Удивительная штука выходит, да? Вот вам жить, торопить троллейбус. Сколько этих бесценных секундочек даром, зря? Сколько их сну отдали мы, книгам, кинематографу, работе, учебе отдали мы, на проезд потратили в автобусах и троллейбусах, в ожидании лучшего, на надежду, что за «сейчас» встанет радужно жизни истинной счастливая бесконечная полоса. Жизнь потратили в ожидании жизни.