Голова болела чудовищно, подташнивало, в ушах пульсировало, словно кровь толчками билась в них, и очень хотелось пить. Во рту сухость, язык словно шуршал и отслаивался. В Леркином организме бушевало банальное северное похмелье, чем сильно страдают, даже выпив не очень много, и местные, и приезжие – воздух в высоких широтах разреженный, кислорода в нём меньше, чем на Большой земле. А потому похмельные страдания здесь весьма разнообразны по своим проявлениям. Они с Леной вчера здорово набрались – почти две бутылки коньяка приговорили, доза была практически неподъёмной. Лерка вставала с дивана, выходила на кухню, пила сок, воду, чай, но ни один напиток не приносил облегчения от жажды и головной боли, даже вкупе с таблеткой обезболивающего. Решила одеться и пойти в магазин – спастись можно было только чем-нибудь шипучим – минералкой, лимонадом или колой.
Ледяной ветер на улице так и не стих, – он проникал, казалось, под любую одежду, моментально сковывая холодом всё тело. Лерка брела по улице, поглядывая на таких же страдальцев, попадавшихся ей навстречу, и вспоминала солнечные пятна среди ветвей цветущей сливы, запах прогретой за день травы и бурлящую пенно-голубыми волнами реку за лодочным мотором. «Кой чёрт меня сюда принёс? В мае под тридцать морозы!» – такие мысли нет-нет да посещают любого северянина. Северяне рефлексируют по этому поводу часто, особенно во время полярной ночи, которая тянется несколько месяцев – тёмная, морозная под пятьдесят, с ледяными ветрами с океана. Апрельская оттепель и белые ночи несколько примиряют их с действительностью. Но потом наступает май. И, когда на Большой земле всё цветёт и радуется солнцу, здесь медленно, с пургами и холодными отступлениями, сходит снег, уступая место песку, который носится под ветром и проникает всюду – в глаза, в рот, таскается по квартире, забиваясь во все щели, и вычистить его даже с помощью пылесоса нет никакой возможности. Потом резко, едва ли не в один день, наступает лето, трава зеленеет прямо на глазах, деревья судорожно выпускают листья, и впору переобуваться из зимних сапог сразу в босоножки. Всё цветёт и плодоносит в рекордные сроки – моментально завязываются и вызревают морошка, брусника, голубика и черника, а если в июле было несколько тёплых дней с дождями, то и грибы – подосиновики и подберёзовики, называемые в народе красноголовиками, белые, моховики и сыроежки – гордо возвышаются в тундре на подстилке из белого ягеля среди карликовых берёзок и осинок, порой многократно превышая их в размерах. Собирать здесь грибы – одно удовольствие, не надо ковырять листья палкой, отыскивая под деревом затаившийся грибок. Всё на виду, и все на виду – что грибы, что люди. А когда в тундре зацветает иван-чай, то специально ездят смотреть на эти колышащиеся под ветром поля сиренево-фиолетового цвета. Единственная беда короткого северного лета – несметные полчища комаров и мошки, вездесущих, ненасытных. Пока не появились фумигаторы, спасения от этих кровососущих орд не было никакого – только марлечки на форточках. По вечерам молодёжь гуляла, обмахиваясь ветками – к утру в городе повсюду валялись пожухлые венички.
А в августе цветёт вся тундра – буйство жёлтого, красного, фиолетового с вкраплениями белого и зелёного цветов особенно красиво выглядит, если смотреть с самолёта. Да и просто с какого-то возвышения тоже ничего, впечатляет. Жаль только, коротко очень. В сентябре всё выгорает, жухнет, осыпаются листья с берёз и осинок, иголки с лиственниц, и голые ветки сиротливо ёжатся под бесконечным холодным дождём в ожидании снега. Всё по анекдотам – как ты провёл нынче лето? К сожалению, в этот день я был на работе. Или – у нас на севере почти одиннадцать месяцев зима, остальное лето.
В который уже раз мусоля эти мысли, Лерка добрела до магазина. Там было немноголюдно – в выходной день да по такой погоде мало охотников разгуливать по магазинам. У колбасного прилавка стоял, внимательно изучая ассортимент, ответсек Мамонтов. Лерка подошла к нему.
– Здравствуйте, Владимир Николаевич.
– А, Лера, здравствуй. А ты чего так рано приехала, у тебя же ещё почти месяц отпуска?
– Наотдыхалась уже.
– Знаю, Лера, про твоё горе. Кто хоронил родителей, без слов это понимает. Разделяю, прими мои искренние соболезнования. Что ещё можно сказать в такой ситуации?
– Спасибо, Владимир Николаевич, не надо ничего говорить, так всё ясно.
– А у нас-то какая беда, знаешь уже?
– Да, Владимир Николаевич, в курсе. Лена Свистунова вчера заходила, всё рассказала.
Он внимательно посмотрел на Лерку.
– Вижу, что заходила. Ты за пивом?
– Ну, Вы даёте. Что, так видно? Нет, за минералкой. Пиво не пью принципиально.
– Ну, если принципиально, тогда конечно.
– Владимир Николаевич, может, мне в уголовный розыск сходить? Следствие ведь идёт, напрямую ничего не скажут, но, может, хоть намекнут по старой дружбе, что и как.
– Сходи, почему не сходить. Только вряд ли ты там что-нибудь узнаешь. Версия пока одна – молодёжь из-за девушек подралась.
– Из-за девушек? Владимир Николаевич, сорок восемь ножевых ранений? Из-за каких таких девушек такое количество ранений можно нанести? Они что, наследницы европейских престолов?
– Ты откуда про ножевые ранения знаешь? Это ведь закрытая информация. Свистунова наговорила? Балаболка, честное слово. Не было столько – пара-тройка, что ли. Кровью он истёк и замёрз. Бытовуха. У милиции уже есть подозреваемые, так, хулиганы местные, причём судимые!
«Что-то он нервничает слишком, наш непоколебимый ответсек, которого не так-то легко вывести из себя, редко кому удаётся. А мне за последние два месяца удалось это уже во второй раз – в первый тогда, когда про «Витлор» предположения строила. Интересное кино. Неужели он что-то знает, и это так заставляет его нервничать? Чего он так боится? Разговор об убийстве Лёши прямо выводит его из себя!»
– А Вы знаете, Владимир Николаевич, кто Лёшин папа?
– Знаю. И что?
– Вы думаете, милиционерам удастся замять дело, навешав ему лапши на уши про молодёжную разборку?
Мамонтов побелел и как-то очень хлопотливо замахал на неё руками.
– Ты что, ты о чём, вообще? Какая лапша? Это официальная версия, есть подозреваемые, на следствие никто не давит, я сам лично разговаривал со Столбовым, начальником уголовного розыска, он мне всё рассказал, что версия эта подтверждается, доказательств миллион. Валерия Евгеньевна, ты бы не лезла в это дело, а? Тебя ведь даже не было здесь, когда всё произошло!
– Почему? Тематика как будто моя, меня ведь никто от отдела морали и права не освобождал?
– Не освобождал, но у тебя сейчас главная для региона тема – строительство горно-обогатительного комбината, тема генеральная, во всех верхах одобренная. У нас информационное сопровождение, нас везде информационным спонсором проекта называют. Пиши про комбинат, Лера, это перспективно для всех, в том числе и для тебя. А моралью и правом кто-нибудь другой займётся.
– Это кто, интересно?
– Я, я сам моралью и правом займусь, только сконцентрируйся на комбинате!
Лерка удивлённо приподняла брови. Мамонтов, который славился тем, что сам никогда, ни при каких обстоятельствах не пишет ни строчки, готов закрыть грудью амбразуру под названием «Отдел морали и права»? Ну, чисто кино и немцы. И что ему этот комбинат так дался?
– Владимир Николаевич, а когда похороны?
– А ты не знаешь? Твоя подруга не сообщила, что ли, что завтра в 11?
– Как завтра? В выходной?
– Вообще-то, Лера, завтра понедельник, просто из-за праздников перенесли.
– И правда. Где прощание, в ритуальном зале?
– Да. Всё, Лера, я пошёл, меня дома жена ждёт, а я тут с тобой болтаю. До завтра. Послезавтра на работу выходи, из отпуска отзовём, ты, наверное, без денег совсем.
Он повернулся и как-то боком начал продвигаться к кассам.
– Владимир Николаевич, а Елисеев не приезжал в последнее время?
– А чего ему приезжать, он и сейчас здесь. Последние согласования идут, экологическая экспертиза. Всё, пока.
Лерка смотрела ему вслед, покачивая головой. Ой, темнит наш ответсек, ой, темнит. Мамонтов слыл человеком хитрым, закрытым, всё время проворачивал какие-то секретные дела, порой приносившие газете неплохую прибыль. Иной раз, подозревала Лерка, прибыль полностью оседала в его собственном кармане. Однако не пойман – не вор! Она шла домой, почти бежала, подгоняемая ветром, и в голове всё крутился этот странный разговор. «Ха, писать он будет про мораль и право. Ну, надо же, на работу выходи, из отпуска отзовём! И даже не спросил, надо ли это ей. Обычно за ним приходится дня два ходить, уговаривать на отзыв из отпуска, приводить всякие немыслимые аргументы, а тут нате Вам, приходите, уважаемая Валерия Евгеньевна, вот Вам, пожалуйста, целая зарплата. Да уж, всё как-то совсем интересно закручивается. И Елисеев здесь, как по заказу, пишите, Валерия Евгеньевна, на генеральную для региона тему!». Эту мысль Лерка додумать не успела, потому что пришла домой. Напившись минералки, легла спать и заснула как-то необычно быстро, спала глубоко и без снов.
Она проспала весь вечер, а потом и ночь, и, проснувшись рано утром, обнаружила, что выглянуло солнце, ледяной ветер утих, а с крыши закапала капель. Она смотрела на уходящую вверх улицу в блестящих на солнце ледяных наростах, на дощатую опалубку теплотрасс, которые горожане использовали вместо тротуаров, потому что тротуаров в городе отродясь не было, а если и были, то сколоченные из грубых длинных досок, так что видимой разницы между тротуарами и теплотрассами не было никакой. Лерка сварила кофе, отметила, что последствия позавчерашних возлияний почти улетучились. Она курила и задумчиво смотрела на пустую улицу. Сегодня Лёшкины похороны. Опять похороны… Идти не хотелось, ничто так не угнетало, как близость смерти, неподдельного человеческого горя и мыслей о непоправимости происходящего. Но идти придётся, Лерке потом ни за что не оправдаться перед коллегами за то, что она не пришла проводить Лёшу в последний путь, никакие отговорки вроде высокого давления здесь не пройдут.
Лерка оделась и вышла на улицу. Надо же! Как сегодня тепло, пахнет тающим снегом и чем-то ещё таким же, волнующе-весенним. В цветочном магазине встретила хмурую, невыспавшуюся Ленку, та покупала белые хризантемы.
– Ты жива, моя старушка?
– Ой, Валерон, как мы с тобой надрались, прям как тузики на помойке. Ужас, я вчера чуть не померла, пришлось за пивом идти. А ты-то как?
– Не спрашивай! Минералкой отпаивалась. Встретила в магазине Мамонтова. Что это с ним происходит? Суетливый какой-то, напуганный. Рассказывал мне, что официальная версия – молодёжная драка, что милиция всё уже выяснила. Представляешь, велел мне ни в какую милицию не ходить, писать про горно-обогатительный комбинат, а нормы по отделу морали и права, дескать, сам закрывать будет! Сам! Прикинь?
– Да ну его! Он в последнее время вообще чудит. Ко мне докопался, – «что это отдел промышленности мало оптимистичных материалов даёт? Мол, где стратегия прорыва, поступательное социально-экономическое развитие региона?» – передразнила Ленка начальство. – А какое тут развитие, если все предприятия почти стоят, и даже рыбозавод в коллапсе пребывает, как будто всю рыбу уже повылавливали и консервы вовсе не из чего делать?! А у них полная реконструкция намечается, новое оборудование ждут. И что, про это в каждом номере писать?
– Понятно…
Лерка купила четыре гвоздики, и они пошли к ритуальному залу, недавно отстроенному на задах больницы. Зал был огромный, провожающих в последний путь вмещал много, похороны в городе теперь были пышными.
На крыльце ритуального зала курили сотрудники редакции, словно не решаясь войти внутрь. Кто-то вытирал слёзы. Ирина Николаевна Касьянова, прижимая к глазам платочек, что-то тихонько выговаривала Мамонтову. Тот был бледен и молчалив. Увидев Лерку и Лену, сбежал по ступенькам, схватил Лерку за руку.
– Молодцы, что пришли, пойдёмте скорее, скоро начнётся.
Лерка хмыкнула – как будто они могли не прийти! В зале пахло церковными свечами и ладаном. Батюшка уже служил поминальную службу. Вокруг постамента с гробом стояли люди, держа в руках зажжённые свечи. Лерка увидела родителей Лёшки. Она видела их впервые, но узнала мгновенно, парень удивительным образом был похож на обоих – светлых, худощавых, не очень высоких. Мать в накинутом на голову чёрном прозрачном шарфе неотрывно смотрела на Лёшку, который лежал в гробу по самый подбородок укрытый покрывалом. Бледное, восковое его лицо почти терялось на фоне светлой ткани. Леркино сердце сжалось – он был такой маленький, худенький, тщедушный в этом гробу, такой беззащитный… У кого рука поднялась на этого мальчишку? Сорок восемь ножевых ранений! В голове не укладывается.
Отец Лёшки поднял голову и внимательно посмотрел на Лерку. Блондин с невзрачным, каким-то полустёртым лицом, видимо, такие лица высоко ценятся при приёме в Высшую школу ФСБ, или как там теперь это называется… Потеряться в толпе с таким лицом проще простого. Лерка отвела глаза, а отец Лёшки всё смотрел на неё, его взгляд, казалось, проникал внутрь её головы. Голова тут же отозвалась резкой болью. Лерка отступила за Мамонтова, и Лёшкин отец вновь опустил глаза.
Служба закончилась, все прощались с Лёшкой, опуская цветы в изножье гроба, проходили мимо. Лерка подошла ближе. «Лёшка, Лёшка, что же ты наделал!» Люди всё шли и шли – сотрудники редакции, какие-то парни и девчонки. Немало было и любопытствующих – такое событие в их полусонном, спокойном городе, зверское убийство! Лерка никогда не понимала такого – из любопытства пойти на похороны!
Она задумалась и вздрогнула от неожиданности, когда кто-то сзади подошёл к ней.
– Валерия Евгеньевна… Меня зовут Дмитрием Николаевичем, я отец Алёши.
– Я поняла, Дмитрий Николаевич.
– Валерия Евгеньевна, мне очень нужно с Вами поговорить.
– Сейчас? – спросила Лера.
– Нет, конечно, сейчас уже на кладбище поедем. Я позвоню Вам завтра на работу. Разговор очень серьёзный и важный, откладывать его нельзя.
– Хорошо, Дмитрий Николаевич. Во сколько ждать? У нас в десять планёрка, обычно она где-то на час растягивается, а потом я буду свободна.
– Буду в одиннадцать. Это действительно очень важно! – и, чуть помедлив, добавил – Будьте осторожны, Валерия Евгеньевна!
Он отошёл от Лерки и направился к жене. Лерка проводила его глазами. С другого конца зала за ними неотрывно и очень насторожённо следил Мамонтов. Он даже вытянул шею, словно пытался услышать, о чём говорили эти двое. Поймав взгляд Лерки, он отвернулся и потянул ворот сорочки, словно тот душил его.
Сотрудники ритуального зала уже поднимали гроб, чтобы нести его в катафалк. Мать Лёши беззвучно плакала, прикрывая лицо руками, ноги её подгибались, и она, отняв руку от лица, хваталась за мужа. Он повёл её к выходу из зала к катафалку. За ними потянулись провожающие.
– Поехали, Валерон! – позвала Свистунова.
Лерка послушно пошла за нею, села в автобус, и в окно смотрела на оживающий город. На улицах появились прохожие. Они замирали при виде похоронного кортежа, провожали его взглядами, а кто-то показывал пальцем, бурно обсуждая происходящее.
На неприютном, открытом всем ветрам кладбище уже были вырыты несколько могил. Распорядитель похорон указал на ближайшую, и гроб установили на табуретки рядом с ней. Началась гражданская панихида. Что-то говорил главный редактор, затем значительное и веское слово сказал Мамонтов, потом Лена Свистунова. Лерка не слушала речей, она смотрела на мертвого Лёшку, и чувствовала себя виноватой в том, что его больше нет. Какая, к чёрту, драка из-за девушек? Ерунда это всё!»
Ей показалось, что в толпе мелькнул Елисеев. Откуда он тут? Показалось, конечно…
Панихида кончилась, и гроб накрывали крышкой, чтобы заколотить и опустить в могилу. Мать вскрикнула и метнулась к сыну, в последний раз погладила его по лицу и снова отступила на шаг, уже не вытирая слёз.
Комья мёрзлого песка с глиной загрохотали о крышку гроба. Лерка тоже взяла горсть и ссыпала песок в могилу. Как-то неспоро, словно в замедленном кино, могильщики закидали яму землёй, сформировали бугорок, воткнули крест и отошли. Принесли цветы и в полном молчании сложили их у креста. Все ещё немножко постояли и медленно потянулись к автобусам.
Лерку догнала Ленка, схватила за рукав.
– Лера, ты едешь на поминки?
– Не хочется что-то…
– Мало ли что тебе не хочется! Поехали, давай! Нельзя так, помянуть надо.
– А где поминки?
– В столовой училища. От тебя недалеко…
Только в тепле столовой Лерка поняла, как замёрзла на кладбище. Она разделась в гардеробе и пошла в зал. Её догнал Мамонтов.
– Лера, а о чём это вы с Вороховым говорили?
– Владимир Николаевич, ну, о чём можно говорить в ритуальном зале? О Лёше, конечно.
– А почему с тобой? Вы что, знакомы?
– Нет, Владимир Николаевич, мы не знакомы. Он подошёл и спросил, кто я, и как мы вместе работали.
– Нет, а почему к тебе, он что, всех остальных знает? Он больше ни к кому не подходил, только к тебе.
– Ну, откуда я знаю, почему? Владимир Николаевич, что за странное любопытство? Почему Вас так занимает, о чём мы говорили с Вороховым? Это что, запрещено? Это противоречит корпоративной этике?
– Да нет, просто интересно.
Мамонтов смешался и отстал. Лера села с краешку, рядом с Леной. За столом уже наливали в рюмки водку и вино, официантки разносили традиционный суп-лапшу. Вновь зазвучали поминальные речи. Лерка выпила водку, пожевала блинчик. Тошно! Она встала, будто покурить, а сама тихонько оделась и вышла из столовой. День всё не кончался, солнце светило ровно и спокойно, и по улицам уже побежали робкие весенние ручейки. Во рту стоял горький привкус водки, избавиться от которого никак не удавалось.
Дома она легла на диван и до вечера смотрела в потолок. Бормотал что-то телевизор, но было лень выключать его. Солнце стояло на горизонте, но садиться не собиралось – на севере уже начались белые ночи. Теперь темноты не будет до августа. Ну, и хорошо, при свете многие тайны становятся явью…