Ворот футболки врезался в кожу шеи. Как только Вершинин вышел, я затащила в квартиру Ксюшу, она так и стояла, ни туда, ни сюда, и дверь захлопнула, сразу на все три замка заперла. Потом потерла кожу шеи – наверняка розовые бороздки.
– Это кто? – оторопело спросила Ксюша.
– Муж, – сказала я. – Бывший.
Проверила, не проснулась ли Дианка, и только потом сделала то, чего так сильно хотелось – осела прямо на пол. Чертыхнулась, так как села прямо в лужу колы, но стоять больше не могла, ноги не держали.
– А чего ему надо было?
– Пришёл спросить, как дела.
– Чудно, – протянула Ксюша.
Перешагнула через мои ноги и пошла на кухню. Съела один бутерброд с сыром, отрезав кусок хлеба, затем нашла бокалы, подобрала с пола виски, вторую, уцелевшую бутылку колы, достала лёд из морозилки, разлила, не жалея. Потом принесла мне и протянула, словно нормально сидеть в коридоре попой в коле и пить.
У меня не было друзей, я давно их растеряла, всех вытеснили заботы о Диане, но иногда мне казалось – я люблю свою соседку.
– Отец мелкой? – спросила она.
– Нет, – жёстко ответила я. – Она только моя. Давай просто пить, без вопросов?
Ксюша кивнула. Сняла шубу, сходила в туалет, там за унитазом стояла швабра, аккуратно вытерла вокруг меня колу и села рядом.
– Ну, за любовь, – сказала она.
Я усмехнулась, но мы выпили. Потом ещё. Остатков колы нам хватило только на четыре бокала, каждой по два, то есть – мало. Ксюшка сбегала в магазин, но все равно не хватило, остатки бутылки мы допивали не разбавляя. У меня обжигало горло и слезы на глазах от каждого глотка, но казалось – так надо.
– Ни разу тебя такой не видела, – задумчиво сказала Ксюшка, когда виски кончился.
Это она покачивалась или у меня зрение расфокусировалось? Я закрыла за ней дверь, затем шатаясь дошла до туалета, в котором меня долго и нещадно рвало. Пить я не умела, разучилась с этим материнством…
Когда спазмы утихли, я скорчилась прямо на полу в туалете и заплакала. Давно не позволяла себе плакать. Нужно быть сильной, твердила себе. Если не я, то кто? Никому кроме меня Диана не нужна, нельзя раскисать. Я плакала долго, размазывая по лицу слезы и сопли, шумно сморкаясь в туалетную бумагу, подвывая, не в силах остановиться. Я не знала, что я оплакивала. Быть может то, что когда то казалось любовью, то чего никогда не повторится больше ни с кем. Может, свою загубленную смолоду жизнь, говорили же мне, делай аборт, не потянешь ты одна ребёнка… Может я плакала по своей Дианке, которая никогда больше не будет смеяться.
Выплакав целое море слез я сходила в душ, но легче не стало. Ещё тошнило, ещё покачивало, на отражение смотреть было невозможно без слез, а плакать мне больше нельзя. Заставила себя выпить два стакана воды, таблетку аспирина и только потом легла спать.
Утро было ужасным. Диана никогда меня не будила, обычно я заводила будильник, чтобы просыпаться раньше неё. Сейчас я встала только в одиннадцать, Дианка сидела в пижаме на полу и раскладывала кубик рядочками.
– Черт! – вырвалось у меня.
Разогрела приготовленное ещё вчера мясо, Диана поела, видимо немного позабыла про голубя. У меня гудело в голове, я не представляла, как мне теперь работать, три кружки кофе не помогли.
– Пойдём гулять? – предложила я. – И прости пожалуйста, что мама сегодня такая…
Дианка посидела немного, подумала, потом отправилась надевать носки. Значит да. Одеваться сама она умела, но никогда не угадаешь, будет или не будет в конкретный момент. Иногда бывало совсем тяжко, когда она и сама не одевалась и мне не позволяла себя трогать. В такие дни у меня просто опускались руки и я боялась думать о том, что дальше будет.
Сегодня дочь была явно в хорошем настроении. Быть может потому, что на улице снова снег. А я сегодня была умнее – прежде чем открывать дверь, посмотрела в глазок. Никого. И никаких сюрпризов перед дверью, слава богу.
Гуляли мы долго. Подморозило и снег не таял. Дианка не играла, детей она побаивалась, поэтому площадки мы обходили. Поэтому гуляли мы просто расхаживая пешком туда, куда моей дочке придётся.
Я торопилась, поэтому не надела тёплых носков, и сейчас мои ноги в тонких осенних ботинках совсем окоченели. Хотелось плакать, я то и дело хлюпала носом, удерживаясь от слез только силой воли. Так всегда – стоит только начать себя жалеть, и остановиться будет сложно.
– Соберись, – строго сказала я себе. – Думай о своей дочери.
И тоскливо посмотрела на дочку – та ещё и не думала домой идти. Но плюсы от прогулки были, мне немного полегчало и прояснилось в голове. Подумаешь, ноги замёрзли, переживу…
– Диан? – попросила я. – Пойдём домой?
Она и виду не подала, что меня услышала, но минут через десять все же повернула к дому. Я приободрилась, утром поесть не смогла, сейчас перекушу, попью горячего чая, затем в горячую же ванну…
Дианку в подъезде вперёд не пустила, мало ли какие сюрпризы там ждут. К счастью, ничего не было. Ни записок, ни дохлых птиц. Но Дианка явно тоже уже всего ожидала, выглянула сначала за угол лестничного марша и потом только пошла к квартире. Уроды, кто бы это ни был, испугали мне ребёнка.
Сообщение пришло, когда я готовила обед. Макароны, Дианке без ничего, она только так их ела, себе с остатками вчерашнего сыра. Я толком ни с кем не общалась, сообщений не ждала, поэтому к телефону не потянулась – скорее всего, спам.
И заглянула только после ванной.
"Думай о своей дочери, она так беззащитна"
Я зубами скрипнула от злости и бессилия.
– Никто, никто не думает о ней кроме меня! – закричала я. – И без ваших напоминаний!
В ответ тишина, даже Дианка не обернулась.