Пакистан. Урочище Лэввканда.
Военный лагерь специального назначения
В тамбуре штабного домика раздалось металлическое лязганье. Сработал привод электромагнитного замка. Обычно полковник Каррингтон сам открывал дверь тем, кто посещал его. Для этого не требовалось вставать – достаточно протянуть руку, нажать кнопку, и привод сработает.
Чтобы открыть дверь с улицы, следовало на пульте у входа набрать цифры кода. В целях безопасности их регулярно меняли. Любая ошибка в наборе вызывала сигнал тревоги. Если он не прозвучал, значит, вошел свой.
Тем не менее Каррингтон захлопнул лежавшую перед ним папку с документами и приоткрыл ящик стола, в котором хранил пистолет. Сделал это не из-за боязни, а в силу многолетней привычки. Общаясь с публикой, с которой его сводила служба, приходилось всегда соблюдать осторожность.
В кабинет вошел шифровальщик базы уоррент-офицер Клей с синей пластиковой папкой в руке.
– Телеграмма, сэр, – доложил он и лихо щелкнул каблуками. – Срочная. Открытым каналом.
Каррингтон задвинул ящик, взял в руки папку. Вынул форменный бланк телеграммы. Стал читать.
«Срочная первой очереди. Доктору Каррингтону.
Дела по управлению фермой передайте доктору Фреду Томпсону. Без задержки возвращайтесь в университет. Получение телеграммы подтвердите.
Р. Браун».
Еще раз пробежав глазами текст, Каррингтон закрыл корочки папки. Поднял голову на шифровальщика.
– Чего это им пришла блажь посылать предписание открытым каналом?
– Так быстрее, сэр, – доложил уоррент-офицер без особых эмоций. – Закрытые каналы забиты шифрованной чепухой.
– Брауну явно не хватило юмора, – заметил Каррингтон, – иначе бы он подписался «профессор». Я думаю, Гарри, генерал-майор может позволить себе такое?
– Не знаю, сэр, что может позволить себе генерал-майор Браун. Ежедневно я читаю все телеграммы, но в мои обязанности не входит выяснять, что в них так, что не так.
– Ценю твою сдержанность, Гарри. Если получу назначение на банановую ферму поближе к дому, вызову тебя. Поедешь?
– Благодарю вас, сэр.
– Вот и отлично, Гарри. А теперь скажи, когда ждать гостя?
– Доктор Томпсон прибывает сегодня в девять по местному. Из Пешавара его довезут до контрольного поста на машине Центра.
– Я встречу полковника Томпсона, – сказал Каррингтон. – Или доктора, как нам сообщили.
Час спустя он уже ехал к назначенному месту. Автомобильная магистраль, построенная со всей капитальностью, прорезая каменистые кряжи, минуя степные пространства, по которым ветер гонял кусты колючек, шла на восток от афганской границы.
Солнце палило. Встречный ветер обдавал жаром кузницы. Губы мигом пересыхали и трескались.
Водитель, словно стараясь укоротить время пытки, гнал машину на бешеной скорости. Тяжелый лендровер летел вперед так, будто пытался оторваться от собственной тени.
Будь пассажир понаивней, он наверняка бы задумался: кому и зачем в столь глухих местах понадобилось сооружать такую классную дорогу? Но Каррингтон был человеком искушенным. Он знал: в этом краю все подчинено богу войны. А поскольку сам Каррингтон уже двадцать лет служил этому идолу, он ясно представлял, что на такое дело обычно не жалеют ни денег, ни материалов.
На встречу с Фредом Томпсоном Каррингтон ехал с радостным чувством. Наконец он оставит этот унылый, опостылевший нищетой и нудностью край, отрезанный от дома временем и расстоянием. Было приятно снова встретить однокашника, с которым они бок о бок занимались шагистикой в военной академии и в один день получили офицерские погоны.
Когда лендровер Каррингтона подкатил к контрольному посту, перекрывавшему шоссе шлагбаумом, возле будки охраны уже стоял черный потасканный лимузин. Рядом прохаживался Томпсон. Каррингтон сразу узнал его.
Время, в течение которого они не встречались, мало изменило Фреда. Перед Каррингтоном стоял мужчина лет сорока, высокий, поджарый, но с крепкой, широкой костью. Вытянутое, с резкими, грубоватыми чертами лицо, отливающие медью волосы, постриженные коротким ежиком; глубоко посаженные стальные глаза, брови вразлет, приплюснутые уши профессионала борца придавали ему вид энергичный и мужественный. В уголках губ залегли глубокие прямые складки, подчеркивавшие отчужденность и жестокость характера.
– Салют, Фред!
Каррингтон едва не ляпнул вертевшееся на языке слово «фрод» – мошенник. Так однокашники, выпускники Вест-Пойнта, в своем кругу за глаза звали Томпсона, тем самым отдавая дань его деловым качествам.
– Салют, Фред! С благополучным прибытием! Не печалься, если наши места тебе не показались. Поживешь и поймешь – здесь райский уголок.
– Салют, Бен! – Широко улыбаясь, Фред протянул лапищу и тряхнул руку приятеля. – Ты все шутишь. Или это от радости, что уезжаешь?
– Рад тебя видеть, старый дьявол! – не отвечая на вопрос, сказал Каррингтон и похлопал Томпсона по широкой костистой спине. – Подожди минуту. Ахмед перегрузит твои вещи в мой танк, и мы отпустим твою колымагу.
– Стоит ли возиться? Давай я сяду к тебе, а чемоданы сгрузим уже на месте.
– Извини, старина, предложение не проходит. В рай, как известно, есть только вход. Лишь ангелы имеют право передвигаться туда и обратно. Твой водитель, судя по его физиономии, не ангел, а обычный фрод.
Произнеся это, Каррингтон ощутил облегчение. Он все же вставил в разговор слово, которое с утра вертелось на языке.
– Мошенник не мошенник – откуда мне знать? – сказал Фред мрачно. – Такого дали в Центре. Там-то, надеюсь, люди проверенные?
– Не знаю, сэр! – шутовски ответил Каррингтон. Он был возбужден, радостен и не скрывал своего состояния. Два года торчания в подлой дыре для него благополучно кончались. – В Центре могут быть всякие. А вот в раю работают только люди серьезные. Я имею в виду, сэр, что они работают под вашим руководством.
Фред засмеялся.
– Узнаю твои шутки, Бен. И чем ты веселее, тем у меня больше желания посмотреть на то, как ты тут тратишь денежки американских налогоплательщиков.
– Сэр, – сразу став серьезным, ответил Каррингтон, – я не трачу здесь денег. Я вкладываю их в полезное дело. Значит, сберегаю.
Он повернулся к шоферу:
– Ахмед! Перекинь «золотой запас» полковника Томпсона в наш танк.
– Старина, – сказал Фред, – ты ведь не случайно второй раз называешь свой драндулет танком. С чего бы это?
– Чтобы ты сразу вник в традиции райского уголка. Генерал Зия Нур до моего приезда сюда проводил по всем отчетам эту машину как танк. А танк кому-то продал.
– Всего один танк? – спросил Томпсон скептически. – Это немного. Я сталкивался, когда их продавали десятками.
По дороге в лагерь они не говорили о службе. Полчаса езды – время небольшое, и промолчать его для людей, которые привыкли вести откровенные беседы только с глазу на глаз, трудности не составляло.
Лагерь специального назначения располагался в долине, окруженной облезлыми каменистыми взгорьями. Со всех сторон его обтягивала густая паутина колючей проволоки. Торчали мрачные вышки, на которых были установлены прожекторы и пулеметы. Белели щиты с предупредительными надписями на арабском.
У въездных ворот стояли охранники в шлемах военной полиции. Когда подъехала машина, они подчеркнуто засуетились, забегали. Открыв ворота, замерли в почтительном окостенении.
Лендровер, пропылив по накатанной колее к штабному домику, остановился.
Томпсон по-юношески легко выскочил из машины. Размял плечи. Огляделся. Сразу заметил чистоту территории. Это было хорошим признаком. Значит, Каррингтон поддерживал здесь строгую дисциплину, и сразу браться за рутинные мелочи порядка ему не придется.
Возле домика виднелись вкопанные в землю железные бочки с позеленелой водой – на случай пожара. За линией бараков в мареве зноя зыбко колыхались очертания дальних гор. С севера за колючей проволокой простиралась бесплодная степь. Она уходила к горизонту, где без всякой видимой черты сливалась с серым небом. На западе, среди скал, просматривалось здание радиолокационной станции. Антенны радара лениво колыхались, вслушиваясь в шумы безбрежного неба.
– Унылый вид, не так ли? – спросил Каррингтон, проследив за движением глаз Томпсона.
– Я привык к подобным местам, – ответил тот и провел рукой по ежику медных волос. – Главное везде сходится – эта колючая проволока, бараки, радары. А сельва, джунгли или пустыня вокруг тебя – это второстепенное.
Каррингтон взглянул на Томпсона, пытаясь понять, не прикрывает ли тот растерянность показным оптимизмом. Но удивился, заметив оживленные, посветлевшие глаза Фреда. Старому боевому скакуну новое седло явно доставляло удовольствие. Или он делал какую-то ставку в своей карьере на эти края?
– Молодец, старина, – похвалил Каррингтон однокашника. – По виду ты не обескуражен. Настоящий милитарист.
– Осторожней, Бен! – сказал Томпсон. – Как бы я тебя после таких слов не зачислил в красные.
– Бог ты мой, какой ужас! – притворно охнул Каррингтон. – Объясни почему.
– Есть анекдот. По гарнизону идет дивизионный генерал. Солдаты глядят ему вослед. Один говорит: «Вот сволочь, придира. Милитарист проклятый!» А тут проходит сержант: «О чем речь, парни?» – «Мы, сэр, спорим: как лучше отличить красного?» – «Очень просто, ребята. Вон кто там пошел?» – «Командир дивизии». – «Верно. Но это для вас, честных парней. А для каждого красного он сволочь и проклятый милитарист».
Каррингтон вежливо посмеялся. Анекдот, прибывший транзитом из Штатов, имел по меньшей мере двадцать лет армейской выслуги. Но не посмеяться было бы невежливо.
Они прошли к коттеджу.
Каррингтон набрал код, открыл дверь и пропустил гостя вперед. Потом осторожно, стараясь не хлопать, повернул ручку дверного замка.
После улицы в помещении казалось студено, как в подвале бомбоубежища. Тихо шипел японский кондиционер. Сквозь прикрытые жалюзи в комнату сочилось солнце. Светлыми полосами оно причудливо расчерчивало большой красный ковер, покрывавший пол.
– Прошу, – сказал Каррингтон и радушным жестом обозначил Фреду дорогу. – Надеюсь, здесь не так жарко. Это теперь твой офис. Если, конечно, ты его не перенесешь. Располагайся. Удобства стандартные. Можешь воспользоваться.
– Не премину, – сказал Фред и скрылся за небольшой дверью.
Через несколько минут он вышел оттуда освеженный, сияющий. Пройдя к столу, на котором уже стояли бутылки и фрукты, он с размаху рухнул в глубокое мягкое кресло. Положил свободно руки на подлокотники, откинул голову на спинку.
Каррингтон налил стакан минеральной воды и пододвинул его гостю.
– Прошу. Остальное по твоему усмотрению. А пока поясни мне, что за цирк у нас в Белом доме. Сидя здесь, трудно понять, зачем позволяют старому ковбою так лихо вольтижировать на скаку. Он, по мне, и раньше не казался мудрецом, а сейчас так и вовсе выглядит дурачком.
– Боишься, Рони подпишет с красными договор?
– Ну, такого мне и на ум не приходило. Просто бывает обидно видеть, как он глупо подставляется на пустяках. Неужели те, кто рядом, не видят, что он живет в выдуманном мире?
– Еще в каком! – заметил Томпсон. – Недавно он рассказал журналистам анекдот из жизни Советов – рухнешь.
– Он их часто рассказывает.
– Этот был особо симптоматичный. Точнее, клинический.
– Не интригуй.
– Дело якобы происходит в современной Москве. Ночная темень. Близится комендантский час. Солдат с автоматом кричит прохожему: «Стой!» Тот не останавливается, а бежит. Солдат стреляет. Человек падает. «Зачем стрелял? – говорит офицер. – Этот тип до комендантского часа мог дойти до дому». «Не смог бы, – отвечает солдат. – Я знаю, он далеко живет».
– Ты меня разыгрываешь!
– Ни в малой степени.
– Тогда красным остается пошире распространить этот анекдот о себе, и от Рони ещё долго будет дурно пахнуть.
– Ты явно на стороне красных, Бен. Не потому ли, что сам служил в Москве?
– В Москве, но не ей. За то и был изгнан оттуда. Так что я чист, старина. Но нам все труднее строить из себя миролюбцев. Это факт. И адрес у империи зла может смениться.
– Не будь таким пессимистом. Я считаю, что ребята со старшего курса обмозгуют проблему.
Каррингтон улыбнулся. Он знал, кого имел в виду Фред. Многие их однокашники, правда, со старшего курса, уже стали генералами и пополнили штат Пентагона и ЦРУ. Уж они-то не позволят никому – ни президенту, ни конгрессу – пройтись карандашом по штатному расписанию штаба войны. Ребята со старшего курса, в это Каррингтон верил твердо, скорее пойдут на локальный конфликт, организуют бросок морской пехоты на чужое побережье, дадут своей стране возможность потерять каких-нибудь пять – десять тысяч парней, чем разрешат за ненадобностью сократить на сто генералов штаты штабов и дивизий.
– Что касается старого ковбоя, – сказал Томпсон, – за него нам стоит держаться. Уйдет он, и мы, поверь, будем вспоминать его время как золотые деньки.
– Мне трудно возразить или поддержать тебя. В этой дыре масштабы видятся искаженными. Я – как каменщик, который кладет стену, но не представляет, каким видит дом архитектор.
– Зачем кокетничать? Я не поверю, будто Бенджамен Каррингтон просто кладет стену. На своем участке он и архитектор, и каменщик.
– Спасибо, Фред. Тем не менее я здесь не информирован о многом. Более того, многие вольты нашего ковбоя отсюда выглядят неожиданными и непонятными взбрыками.
– Это нюансы. Старик блажит, это верно. Он – рамолик. Но главное – противостоять русским, не делать им уступок, ни с чем не соглашаться – он вызубрил наизусть и помнит даже во сне.
– Посмотрим, посмотрим…
Каррингтон подошел к окну. От узла связи по дорожке к штабу шел шифровальщик. На этот раз он нес в руке черный чемоданчик, притороченный к запястью стальной браслеткой. Каррингтон поморщился. Обычно шифровки, поступавшие во второй половине дня, ничего хорошего не предвещали.
Он сам открыл дверь уоррент-офицеру и пропустил его в кабинет.
– Гарри, это полковник Томпсон. Новый шеф нашей плантации.
Клей щелкнул каблуками и почтительно склонил голову. Только после этого он раскрыл чемоданчик и передал Каррингтону телеграмму.
– Могу идти? – спросил он разрешения.
– Да, Гарри, идите.
Каррингтон развернул телеграмму.
«Молния.
Совершенно секретно.
Только полковнику Каррингтону.
По прочтении уничтожить.
В связи с началом вывода красными полков из Афганистана в регионе может возникнуть новая ситуация. Предлагаю срочно разработать меры для стабилизации положения. Продумайте, как воспрепятствовать уходу красных. Доложите для утверждения. Получение подтвердите.
Ричард Д. Браун, генерал-майор».
Каррингтон протянул бумажку Томпсону:
– Красиво сформулировано, верно?
Томпсон отодвинул телеграмму на длину вытянутой руки и прочитал ее, не надевая очков. Швырнул бумажку на стол.
– Сожги ее, к дьяволу! Дрянь! Как все, что высиживают наши политики!
Он брезгливо подтолкнул телеграмму к Каррингтону. Тот взял ее за уголок, достал зажигалку. Желтый огонек лизнул листок.
– Рискованная оценка, полковник, – сказал Каррингтон насмешливо. Телеграмма в его руке быстро чернела. – Меры по стабилизации придется разрабатывать вам.
– К черту меры! Просто пошлю шефа подальше, а сам сделаю все как надо.
– Ты не изменился. – Каррингтон сел в кресло, закинул ногу на ногу.
– Что имеешь в виду? – спросил Фред.
– Твое командирское кредо: «Пункт первый. Полковник всегда прав. Пункт второй. Если полковник не прав, руководствоваться пунктом первым».
– Было и такое, – усмехнулся Фред. – Чего там скрывать! Но теперь я уже другой.
– Что имеешь в виду? – повторил Каррингтон вопрос Фреда.
– Принял более демократические, если хочешь, более гибкие взгляды.
– Забавно. Как это?
– Помнишь, каким образом президент Джонсон определял пригодность своих помощников?
– Прости, нет.
– Он говорил: «Если я сниму штаны и заставлю помощника нюхать зад, тот должен сказать: “Благоухает, как роза”».
– Крепко!
– Суть не в крепости. Куда важнее демократичность выбора. И я теперь придерживаюсь этого принципа.
– Вопросов нет, сэр! – сказал Каррингтон, опустил ногу и, не вставая, щелкнул каблуками, как уоррент-офицер Клей.
– Молодец, парень! – язвительно похвалил Фред. – Ты всегда был на курсе лучшим щелкателем каблуками. А теперь главное – не оттягивать дело. Нельзя дать красным уйти. Нельзя!
Томпсон вскочил и нервно прошелся от окна к столу и обратно.
– Это проигрыш для нас, если они уйдут. Думай, старина, как застопорить их уход.
– Ты всерьез? – спросил Бен. – Тут думать нечего: это невозможно. Они решили – они уйдут. Серьезная страна, как ты знаешь.
– Заставить! Сбить с них шляпу! Ударить в спину! Пусть обернутся. Потом остановятся. Надо принудить их остаться! – кипятился Томпсон.
– Успокойся, – сказал Каррингтон. – Прямых указаний держать их здесь из Центра не дали. Чего волнуешься? Прикажут – другое дело.
– Прикажут?! Да мне плевать на их приказы! Русские к тому времени уйдут. Это может сделать процесс необратимым. Либералы почувствуют силу. Они заставят нас ходить испанским шагом…
На жаргоне профессиональных служак «испанский шаг» означал увольнение со службы, и Каррингтон почувствовал, что Фред заглядывает далеко вперед, стараясь предугадать вероятность развития событий.
– Что у нас на выходе? – спросил Томпсон сухо. – Есть готовые операции?
– Два каравана с оружием для Хайруллохана.
– Стоящий человек?
– Фред! – воскликнул Каррингтон с внезапно вспыхнувшей злостью. – Ты в своем уме?! Кто в этой проклятой дыре может быть стоящим? Все дерьмо! Сплошное дерьмо. Кругом. Все эти гульбеддины, якдасты, раббани. Все ханы, вожди и лидеры. Самое вонючее дерьмо!
Фред встал и отошел к холодильнику. Достал бутылку кока-колы. Открыл пробку. Набулькал в стакан жидкости. Выпил медленными глотками, смакуя холодный напиток. Когда Каррингтон выдохся, он поставил стакан. Спросил:
– Всё? И тебя бесит, что у нас в запасе столько дерьма? Это же прекрасно! Всё его и надо выплеснуть на русских. Только сразу. Посадить их в него! По уши!
– Смотри, – сказал Каррингтон, несколько поостыв. – Твое, в конце концов, дело.
– Я смотрю.
– Не переусердствуй.
– У меня, Бен, отсутствует синдром осторожности.
– Ты считаешь, он есть у меня?
– А ты и не догадываешься? Тогда скажи, почему тебя отзывают раньше срока?
– Не привык оперировать догадками. Сплетни – это привилегия вашингтонских коридоров. Если что-то знаешь – скажи.
– Знаю, парень. В Центре тобой недовольны. Во всяком случае, не очень довольны.
– Я выполнял все указания точно.
– Знаю. Только сегодня этого мало. Сейчас нужно проявлять больше самостоятельности. Надо почаще создавать такие ситуации, которые показывали бы политикам, что примирение с красными невозможно. Необходимо держать либералов в напряжении.
– Ты же знаешь, это не так просто. Сверху на нас постоянно давят.
– Знаю. Потому и нужна здесь упругость. Тебя давят, а ты должен возвращаться в прежнее положение, едва отпустят. Энергично возвращаться.
– Не слишком ли часто мы стали возвращаться в прежнее положение, после того как на нас надавили обстоятельства? Эти возвраты уже стали притчей во языцех. И люди видят в таких колебаниях не упругость, а косность. Неумение оценивать обстановку. Вот. – Каррингтон встал, прошел в угол к журнальному столику, заваленному прессой. Выбрал какой-то журнал. – Вот «Харперс мэгэзин». Ты потерпи, Фред, если я приведу слишком длинную цитату.
– Давай, старина. Для тебя чего ни потерпишь.
– Спасибо. Так вот, Люис Лэпмэн, заметь, не красный, а наш, только с более, чем у других, здравым взглядом, пишет о нашем с тобой шефе: «Я не сомневаюсь в патриотизме и усердии Кейси, но, как и другие богатые бизнесмены с высших этажей администрации – не только президент, но и господа Уайнбергер, Шульц, Риган, Бейкер, Бьюкенен и Миз, – он путает власть денег с силой человеческого характера и духа. Это общая ошибка для американской плутократии. Не зная иностранных языков, истории, литературы, не зная ничего о других обществах, кроме собственного, они полагаются на профессиональные советы услужливых софистов, как, например, Генри Киссинджера. Было бы несправедливо особо кивать на Киссинджера, который не более и не менее честен, чем большинство его коллег по политическим институтам, но он обладает исключительным даром сочинять “неофициальные мнения” так, чтобы заслужить одобрение своей клиентуры. В 1974 году в руководстве, озаглавленном “Американская внешняя политика”, он сформулировал правило всемогущества: “Научная революция при всех ее практических целях сняла технические ограничения с применения силы во внешней политике”».
– Что ты хотел доказать этой длинной цитатой? Что Киссинджер дурень? В этом уже давно мало кто сомневается. Что касается автора статьи, он типичный левак.
– А я вижу в нем честного человека, – сказал Каррингтон, – чувства которого оскорбляет глупость тех, кто больше других должен заботиться о патриотизме.
– Я в детстве увлекался не Лэпмэном, а Стивенсоном, – сказал Томпсон задумчиво, – и помню его выражение о том, что патриотизм не всегда нравствен.
– Это слова Престонгрэнджа из «Катрионы», если не ошибаюсь. Во всяком случае, не самого Стивенсона.
– Чепуха! Все, что есть в любой книге, принадлежит автору. Он и герой, и подлец в одном лице. Так вот, Бен, патриотизм, как ты его понимаешь, тоже достаточно аморален.
– Поясни.
– Америка – не Гренада. Америке в этом мире никто и ничто не угрожает, кроме собственных ошибок. А эти ошибки ведут к тому, что опасность нависает над кланом верных сыновей Америки. Над нами, Бен. Над людьми военными. Ты ведь согласен, что мы – клан?
– Да уж как не согласиться.
– Тогда нам всем в равной мере надо думать, как сохранить свою силу и позиции в обществе. Пацифизм действует на умы разлагающе. Когда люди имеют дело только с готовыми котлетами, они перестают думать о том, что скотину надо резать. Живя в условиях безопасности, леваки начинают думать, что эта безопасность рождается сама по себе.
– Человечество пугает ядерный призрак. И без того в мире много бед, чтобы добавлять к ним атомную зиму.
– Плевать мне на человечество, Бен. Я не хочу и не могу быть выше самого Господа Бога. Он взирает свысока на все, что сам сотворил, что происходит по его воле. Люди от рождения до смерти корчатся в муках, стонут, молят Всевышнего об избавлении от болезней, уродств, боли. А что меняется? Что?! Почему же я должен быть выше Господа Бога? Я такой же смертный, как и все остальные. Я знаю все: боль, ревность, тоску. Так почему же мне еще исповедовать гуманизм? Думаю, хватит веры в Бога. Остальное – на его совести. Мне на других наплевать! На всех, вместе взятых! И если наш нынешний президент, никого не стесняясь, говорит о том же, я ему аплодирую. Мы аплодируем, патриоты Америки. Ее военные, в чьих руках честь и гордость нации.
Томпсон стукнул кулаком по хлипкому столику на металлических ножках, и тот закачался.
– Мы патриоты, Фред, это верно. Но кое-кто говорит, что за такой патриотизм нам слишком хорошо платят.
– Это говорят красные. Я знаю, что мои деньги мне не дарят. Я их получаю за риск, которым сопровождается дело. И во Вьетнаме, и в других дырах земли, где стреляли, – я побывал всюду. От опасности не прятался. Так почему же мне стесняться денег? Почему я должен без борьбы уступать свое место тем, кто хочет лишить меня моего дела? Короче, Бен, я сюда приехал не отдыхать. Сегодня доложу о прибытии. Завтра – о первых делах. Шеф любит, когда в работу включаются сразу. Поэтому давай докладывай, что у тебя в готовности к запуску. Чтобы сразу начать стартовый отсчет.
– Более всего готовы «медведи». По плану они должны завтра уйти на ту сторону.
– Постой, не спеши. Прошу просвещать меня в мелочах. Обычно слово «медведи» означает…
– Не ошибаешься и на сей раз. Мы сохраняем все родные определения. «Медведи» – это русские.
– Откуда у вас русские?
Бен усмехнулся:
– Мы выращиваем их сами. В нашем питомнике – «Баглэбе». В данном случае «медведи» – это муджахиды из группы Фарахутдина. Отобрали трех фанатиков. По колеру они более или менее рыжие. Переодели.
– В шкуры? – спросил Томпсон.
– В красные шкуры, – уточнил Каррингтон и улыбнулся.
– Цель операции? – спросил Томпсон. Он сделал вид, что не обращает внимания на стремление Бена вести разговор в легком тоне.
– Красный терроризм в Афганистане.
– Догадываюсь. Но мне важнее знать, где и когда появятся эти люди. Скажу честно, я таких штучек остерегаюсь. Как ни прячь уши, тайное вылезает наружу, становится явным. Конечно, мы делаем вид, что нам все нипочем. Но дурно пахнет не один день. Поэтому яма, куда кидают отбросы, должна быть закопана надежно.
– Будь уверен, пройдет спокойно. Здесь не Европа. Ни левых свистунов в парламенте, ни пройдох-журналистов. Те, что бродят там, в Афганистане, полковники не меньше, чем мы с тобой. Короче, «Баглэб» – учреждение с тройной гарантией.
– Хорошо. Как пойдет операция?
– «Медведи» уходят первыми. Немного порезвятся.
– Где именно?
– Нас интересует район рода Абдулл Кадыр Хана. Он занимает пока нейтральную позицию – ни нам, ни красным. Нужно, чтобы работал с нами. «Медведи» создадут такую возможность.
– Где гарантия, что все сойдет? Что сделано для прикрытия операции?
– «Медведей» поведут парни из банды Хайруллохана.
– Сколько их?
– Десять человек. Тройной перевес. И внезапность.
– В чем?
– «Медведи» после операции выйдут к условному месту, где им положено снять красную шкуру. Там их и возьмут.
– Что значит «возьмут»?
– Если тебе больше нравится иное, скажу так: их положат огнем, как красных, и передадут роду Абдулл Кадыр Хана.
– Сколько человек знают о плане всей операции?
– Только двое. Я и ты.
– О части «Медведь»?
– Пока шестеро: три исполнителя, ты, я и полковник Исмаил.
– О части «Прикрытие»?
– Ты и я. Для устранения «медведей» отобраны стопроцентные фанатики. С «медведями» они не знакомы. Пройдет без сложностей.
– Да поможет нам бог, Бен! Пойми мою придирчивость. Я остаюсь наследником неизвестного мне состояния и хочу знать, не стоит ли сразу отказаться от долгов по наследству.
– Решайте, сэр. Теперь вы на мостике.
– Еще один вопрос. Почему спецзону здесь именуют «Баглэб»?
Томпсона явно смущала первая часть слова: «баг» – клоп. В английском оно употребляется довольно широко. Клопами именуют и вонючих кровососов-насекомых, и чокнутых, полоумных людей. Клоп – это подслушивающий микрофон и тайно приспособленная в укромном месте следящая система, которой поручают охрану объектов. Но в каком измерении ни приложи – похвалы слово в себе не несет никакой, и потому название попахивало. Клоповник. Клопиная лаборатория… Что-то в этом роде.
– Так кто навесил ярлык на доброе заведение?
– Были тут с недобрыми языками. Их нет, а название прилипло. В конце концов, черт с ним!
– Что будет в конце концов, – сказал Томпсон, – это уже решу я.
– Решай, старина.
– А теперь я скажу, что дел у нас две капли. Оружие Хайруллохану и «медведи». Негусто. А ведь речь идет о жизни или смерти. Если уйдут русские, для нас почти поражение. Уколами их не возьмешь. От них вздрагивают, не более. А нужен удар. Нокаут. Улыбаешься? Давай снизим критерий. Нужен нокдаун.
– На складах базы нокдаунов нет, – сказал Каррингтон язвительно. – Давно не завозили. Заявки посланы. Ждем. Скорее всего, ты их и получишь.
– Дорогой Бен, – Томпсон зло сузил глаза, лицо его стало жестким, постаревшим, – я всегда ценил юмор. Твой, в частности. Но есть вещи святые, которые нельзя вышучивать.
– Мне казалось, – спокойно ответил Каррингтон, – что на первых порах заявка сделана неплохая. Оружие. «Медведи». Тебе не понравилось. Ладно. Но не воспринимать же это как конец света.
– Не конец, и все же речь идет о жизни или смерти. Если русские уйдут – для нас с тобой это поражение! Поэтому надо бросить все, что есть в резерве. Я обращаюсь к тебе по необходимости. Ведь в конце концов разберусь во всем сам. Но уйдет время. Уйдет. Поэтому подумай. Просчитай каждую мелочь. Ну?
– Дарбар, – сказал Каррингтон твердо. – Единственное, что я вижу.
– Что есть Дарбар? – спросил Томпсон с сомнением. – На слух не впечатляет.
– Дарбар – городишко на той стороне. Крепость при нем. В ней муджахиды блокировали афганский гарнизон. Прошло уже три недели. У гарнизона на исходе продукты и боеприпасы.
– Ну-ну, – оживился Томпсон. – Что-то может сложиться. Почему гарнизон не действовал активно?
– Они упустили время.
– Почему? Нет ли здесь какой хитрости?
– Есть нераспорядительность. Это раз. Нерешительность командования – два. Отсутствие эффективной разведки – три.
– Хорошо. Кто командует на участке муджахидами?
– Высочайший Хайруллохан.
– Толковый человек?
– Авантюрист, конечно, как и все остальные, но кое-что умеет.
– Надо брать этот… как его… – Томпсон пощелкал пальцами, вспоминая ускользавшее из памяти название.
– Дарбар, – напомнил Каррингтон.
– Да, именно. И тянуть нельзя. Надо с ходу раскручивать операцию. Цель: как можно скорее поставить русским клизму с битым стеклом.
– Пока что я вижу только битое стекло, – заметил Каррингтон.
– Будет и клизма, – пообещал Томпсон. – Где наши «медведи»? Я хочу заглянуть в их клетку.
– Сперва обед, – возразил Каррингтон.
Сдаваясь, Томпсон поднял вверх руки ладонями на уровне плеч.
После обеда у штаба их ждал уже знакомый Томпсону лендровер. Возле машины стояли два автоматчика в полувоенной форме, в черных чалмах, с мрачными бородатыми лицами.
– Кто это? – спросил Томпсон.
– Риф-Раф[1], – ответил Каррингтон.
– Сразу видно – подонки, – усмехнулся Томпсон. – Но меня интересует другое.
– Я и не имел в виду подонков, – ответил Каррингтон серьезно. – Того, что слева, сэр, я назвал Риф. Правого – у него еще родинка под глазом – Раф. А вместе это звучит вызывающе. Не так ли?
Оба рассмеялись.
– Все-таки, – сказал Томпсон, – твой юмор – для здешних мест просто клад. Сейчас я произнесу эти прекрасные имена.
Он повернулся к автоматчикам. Голосом, полным командирской силы, поздоровался:
– Здравствуйте, рифф-рафф!
Автоматчики, сверкая свирепыми глазами, вытянулись и закостенели.
– Они ни бельмеса, – пояснил Каррингтон и перевел: – Ассялям алейкем, Риф-Раф!
Офицеры прошли к машине. Риф распахнул дверцу и отступил в сторону.
Бен, пропуская Фреда, занял место после него.
«Танк» взял с места хорошую скорость.
Каменистая степь, спаленная солнцем, лежала безжизненная и пустынная. Ветер, жаркий и нервный, дул монотонно и беспрерывно. Он высвистывал унылый мотив, от которого воротило душу. Кругом, куда ни посмотри, стлалась однообразная волнистая пустота, тут и там ряды плешивых холмов. Одинокие смерчи, то и дело вздувавшиеся в разных местах, сметали в кучи сухую полынь, пыль и мусор.
Раф, стиснув руль обеими руками, не отвлекался от дороги. Он вжал ногой педаль газа до самого пола и не ослаблял давления на нее ни на мгновение. Машина летела напористо, яростно, сметая с дороги песчаную крошку.
– Сколько тут? – спросил Томпсон.
– Две мили.
У ворот зоны пришлось остановиться. Путь перегораживала тяжелая балка шлагбаума. Как бы укрепляя ее прочность, в бетонированном гнезде стоял пулемет на треноге. Только когда начальник караула подошел к машине и увидел в ней Каррингтона, он взмахнул рукой. Солдаты, оставив пулемет, пошли поднимать шлагбаум.
Томпсон, приоткрыв дверцу, огляделся. Между холмов за колючей проволокой виднелись очертания небольших домов – то ли жилых помещений, то ли складов – не разобрать. Справа от дороги белел огромный щит, изрисованный вязью арабских букв. Что написано на нем, Томпсон не спрашивал. Он раз и навсегда усвоил, что там должно быть написано, и знал: так оно и есть.
«СОБСТВЕННОСТЬ ВОЕННОГО ВЕДОМСТВА. ПРОХОД И ПРОЕЗД ВОСПРЕЩЕН. ОГОНЬ ОТКРЫВАЕТСЯ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ».
Знал Томпсон и то, что ребята, которым поручают охрану подобных объектов, не любят церемониться, не кричат: «Стой! Кто идет?» Для них главное – нажать на спуск автомата и наблюдать, как отчаянного смельчака – дурак он или просто неграмотный, все равно кто, – рвет на куски метко пущенная очередь.
Сплоховать и не попасть в нарушителя для таких служак означало поставить крест на своей карьере, и они всегда попадали.
Машина неторопливо подкатила к домику, затянутому маскировочной сетью. Томпсон из-за этого и не заметил его на фоне пегой возвышенности.
Въехали на стоянку под специальным навесом. Вышли из машины и с минуту стояли, давая глазам возможность привыкнуть к сумраку, царившему здесь. Томпсон повел носом. Тянуло сильным запахом дыма и жареного мяса.
– Здесь готовят азиатский пир?
– Традиция, – пожав плечами, ответил Каррингтон. – Перед уходом на операцию люди покупают барана и устраивают себе отдых.
– Откуда им известно об операции? – В голосе Томпсона звучало подозрение. – У вас об этом объявляют заранее?
– Успокойся, Фред. Никто ничего не знает. Но люди чувствуют такие вещи нутром.
– Нужно выяснить, у кого такое нежное нутро. Мне оно не очень-то нравится.
– Да не горячись, старина. Ровным счетом ничего криминального. До обеда я сообщил, что приеду. Как считаешь, прибытие шефа и подгонка обмундирования что-нибудь в этом мире значат?
– Хорошо, успокоил.
Они прошли в штабной домик. Раф открыл перед ними дверь и встал с автоматом у входа. Риф так и остался в машине, только приоткрыл дверцу, чтобы сделать полосу обзора для себя пошире.
– Сволочь у тебя дрессированная, – сказал Томпсон, наблюдавший за поведением охраны. – Пожалуй, их можно будет оставить себе.
Десять минут они провели в уединении, наслаждаясь кондиционированным раем. Наконец открылась дверь и в помещение вошел высокий худощавый полковник в пакистанской военной форме. Легко вскинул руку к фуражке с высокой тульей.
– Полковник Исмаил, – представил Каррингтон вошедшего. – Наш большой друг.
– Где ваши «медведи»? – спросил Томпсон, словно забыв о вежливости, какая полагалась при первой встрече.
– В загоне, мистер Каррингтон, – обращаясь к Бену, ответил Исмаил. Его бесцеремонность сильно задела Томпсона.
– Чем занимаются? – снова спросил он.
– Сейчас будем переодевать. Пусть обносят новую форму. Затемно их предстоит увезти на ту сторону.
– Мы хотим посмотреть на обряд переодевания, – сказал Томпсон. – Это, должно быть, интересное зрелище.
– Пожалуйста, – сказал полковник Исмаил. – Здесь недалеко.
Они прошли за один из бараков, в загон, отгороженный фанерными щитами. В небольшом закутке бродили трое раздетых до трусов мужчин. Двое высоких, ширококостых, один низенький, тощий, со спиной, покрытой бурыми прыщами.
Увидев вошедшее начальство, они встали в шеренгу. Заморыш занял место на правом фланге.
– Кто этот недоносок? – спросил Томпсон.
– Командир группы Машад Рахим, – доложил полковник Исмаил. – Двое других – боевики Муфта Мангал и Мирзахан.
Томпсон подошел к боевикам поближе. Брезгливо оглядел с ног до головы. Такое дерьмо ему давно не встречалось. Должно быть, там, за Хайбером, дела у муджахидов обстоят из рук вон погано. С такими боевиками…
Он подошел к высокому носатому парню, впервые оказавшемуся полуголым перед высоким начальством и оттого заметно стеснявшемуся. Пальцем, как паршивому коню, когда стараются сбить цену, провел по ребрам. Они выпирали из-под кожи, словно прутья из старой корзины.
Парень неловко пошевелился, словно хотел оборонить себя.
– И это «медведи»?! – спросил Томпсон брезгливо. – Пусть одеваются.
Через некоторое время все трое были в советской военной форме.
– Откуда такое? – спросил Томпсон, разминая в руке полу куртки Муфти Мангала.
– В Пешаваре есть мастерская, – пояснил полковник Исмаил. – Можем обшить целую дивизию.
– Оружие?
– Автоматы русского типа АК, – сказал Каррингтон. – Производство английское. Фирма «Интерармз».
– Все как у «медведей», – скривив губы в усмешке, произнес Томпсон. – А на каком языке будут говорить эти звери?
– В акции – по-русски.
– Интересно. Весьма интересно…
Томпсон подошел к мордолошадому Мирзахану. Спросил, четко выговаривая русские слова:
– Ты менья понимайш, скотина?
Мирзахан вытянулся и застыл. На тупой физиономии – выражение растерянности и испуга.
– Многого хочешь, Фред, – заметил Каррингтон.
– Свиньи, – сказал Томпсон и поморщился.
– Это слово, – произнес Каррингтон жестко, – здесь забудь! Ослы, бараны – еще куда ни шло. А свинья для мусульманина – животное греховное.
– Плевать! Я не привык менять выражения по религиозным причинам. Свиньи, и всё тут.
– Я тоже мусульманин, – произнес полковник Исмаил и зло посмотрел на Томпсона.
– Простите, сэр, – спокойно ответил Фред. – Речь шла не о верованиях, а об умственных способностях. Вы лучше продемонстрируйте мне, как они будут говорить по-русски во время акции.
Исмаил повернулся к троице. Сказал им несколько слов на пушту. В ответ заморыш изобразил на лице свирепость и разразился тирадой:
– Иван! Стирляй! Пирод! Дапай, дапай!
– Им с такими талантами хоть в Москву! – сказал Томпсон. – Впрочем, для одноразового употребления вполне сойдут. Можете отправлять, полковник Исмаил, Бог помощь!