Первое, что утром увидел Антон Сальников в вестибюле конструкторского бюро, – портрет сослуживца Володи Царёва в траурной рамке. Фотографию подобрали хорошую, хотя Володя на ней не походил на себя: он имел привычку смотреть слегка поверх собеседника, портрет же встречал входящих прямым укоризненным взглядом. Сальников приблизился к портрету, потоптался и даже исполнил перед портретом что-то вроде полупоклона. Взгляд его при этом упёрся в журнальный столик под портретом, где в вазочке вместо двух дежурных гвоздик оказались персиковые розы.
– Это что же это… – повторял про себя Сальников, проделывая путь до захламлённого кабинета, который он делил с пятью – теперь уже четырьмя – сослуживцами.
Из полураспахнутой двери кабинета доносился приторный запах, который у Сальникова вызывал смутные ассоциации с приездом тёщи из Брянска. Пространство заполняли бормотания и всхлипывания, шторы были задёрнуты, так что Сальников на миг решил, что гроб с покойным установили прямо на рабочем месте. Как только он шагнул за порог, к нему бросилась Эмма Витольдовна, старожил бюро, пересидевшая трёх директоров.
– Какой ужас, Антон Григорьевич! – всхлипнула она, вцепившись в его рукав, – Володенька! Несчастный случай! Знаете, он шёл в связке с одной девицей…
Эмма Витольдовна принялась сыпать подробностями, из которых Сальников уяснил, что Володя, проводивший отпуск в горном походе, шёл в связке с девушкой, не имевшей нужного опыта. Кроме опыта, были ещё какие-то факторы – не то вес девицы, не то рост, этого Сальников не уловил. Эмма Витольдовна, в молодости покорившая пару пятитысячников, считала себя экспертом в альпинизме и постоянно подчёркивала, что у них с Володей «общая страсть». Володя, впрочем, эти поползновения обрывал резко и даже грубо. Как-то пошутил, что знает, чьим песком посыпана трасса. Эмма Витольдовна сделала вид, что не расслышала, но её рассуждения о горах «где раскрываются люди» прекратились на пару месяцев.
Теперь же остановить её было некому, и ненависть к наглой девице, которая погубила Володеньку – вот ведь светлый был мальчик! – сочилась как сукровица из ссадины.
– Но вы же понимаете, Антон Григорьевич, он был такой милый, такой романтичный, не мог бросить девушку! – продолжала Эмма Витольдовна.
– Девушка-то жива? – рассеянно спросил Сальников.
Романтические устремления Царёва его не удивили. Влюблялся тот с завидной регулярностью, при этом взгляд его, и так устремлённый в точку за ухом собеседника, становился ещё более рассеянным. На работе он в это время появлялся спорадически, а вот присутствие на рабочем месте от звонка до звонка означало, что очередной роман окончен и Володю постигло разочарование.
Узнав, что девушка жива, только «ногу сломала, ослица», Сальников тут же вспомнил о предыдущей пассии Царёва, их практикантке Светочке. Все коллеги, а кроме них с Царёвым тут работали одни женщины, с энтузиазмом сватали их, считая, что в тридцать пять мальчику пора остепениться. Сначала дело шло на лад, но в последнее время Царёв к юной инженерше охладел, вот и в горы пошёл с другой.
Из угла, где сидела Светочка, донёсся всхлип, и Сальников, устыдившийся, что забыл о девушке, оторвался от Эммы Витольдовны и шагнул в закуток практикантки.
– Света, вы… я… Приношу свои соболезнования, я знаю, как Володя был дорог вам.
– Вы! – сжавшаяся в сопливый комочек девушка вдруг распрямилась пружинкой, выскочила из-за стола и даже потрясла у Сальникова перед лицом кулачками, – вы его ненавидели! Вы завидовали! Скучный, мерзкий бездарь! Это вы убили его!
Оттолкнув Сальникова, она выскочила в коридор, по пути скукоживаясь, обхватывая себя руками, словно прячась в невидимый панцирь. Антон развернулся к коллегам, созерцавшим эту сцену, и развёл руками: вот ведь как бывает…
– Бедная девочка беременна! – донёсся чей-то шёпот.
Сальников прошёл на своё рабочее место и, уставившись в экран монитора, всерьёз разозлился на Царёва: как можно было так безответственно умереть, бросив беременную Свету! В целом на романтические похождения сослуживца он смотрел снисходительно и даже отпускал вполголоса что-то вроде «были и мы рысаками», хотя никаким «рысаком» уже двадцать лет женатый Сальников никогда не был. Но дети… У Антона с женой детей не было, и он перестал думать об их появлении. А ведь раньше иногда фантазировал, каким отцом он бы был. И получалось, что хорошим.
– Антон Григорьевич! – вдруг раздалось у него над ухом. – Вас к директору!
«Ну вот и началась белая полоса!» – с тоской подумал Сальников.
Теперь, когда Володя мёртв, проект многофункционального манипулятора поручат ему. То есть ему бы и так его поручили, это же его детище. Но Володя был хорош, нельзя не признать. Он мог возглавить этот проект, и ещё десять таких, и везде был бы успешен.
Плутая по лабиринту коридоров, Сальников вспоминал последний разговор с Царёвым, как раз перед его отпуском. Тот вдруг зашёл Антону за спину и невзначай заглянул через плечо. Первым движением Сальникова было отключить монитор, укрыть работу от наглого выскочки, но он усилием воли сдержался. Развернулся в кресле и даже приглашающий жест сделал – смотри, мол, каково? Нет, недоделки есть ещё конечно, но виден же коготь льва.
Царёв взглянул на монитор, и его лицо тут же приобрело скучающее выражение.
– Знаешь, Антон, – в произношении его был лёгкий дефект, едва уловимый прононс. Сальникова раздражало, как звучало его имя в исполнении Царёва, а тот, казалось, нарочно обращался к нему по имени, – знаешь, Антон, а ты ведь нарцисс. Ты так уверен, что совершенен, что создаёшь всё по своему образу и подобию. Трудно быть богом, а? – Царёв хмыкнул. – Смотри, ты же строишь автоматон, свою механическую копию. А между тем для многих задач было бы удобнее иметь не руку, а, к примеру, щупальце. Или вообще – газ.
– Газ? – переспросил Антон.
– Сальников, ты что, никогда не слышал о пневматике? – Царёв насмешливо уставился на коллегу.
– Вот, к примеру, твой автоматон, – он схватил карандаш и схематически набросал несколько технологических узлов. Идея была простая, но до невозможности изящная. Сальников даже удивился, как он сам до этого не додумался.
«Пожалуй, надо эту идею использовать, не пропадать же ей», – малодушно подумал Сальников, открывая дверь директорского кабинета, и тут же устыдился, что едва не обокрал покойного. От стыда ли, от брызнувшего из дверного проёма солнечного света он зажмурился и не сразу обнаружил, что в кабинете кроме директора есть одышливый толстяк в приличном костюме, который развернулся к нему всем корпусом.
– Антон Григорьевич, присаживайтесь! – указал на свободный стул директор. – Разговор у нас серьёзный. Видите ли… – тут возникла заминка, но толстяк кивнул, и директор продолжил, – Владимир Павлович, к несчастью, покинувший нас внезапно, да…
Снова повисла пауза. Сальников недоумевал, но не торопил начальство.
– Так вот, Владимир Павлович работал не только у нас, но и в 547-м отделении, вы понимаете, о чём идёт речь.
Сальников кивнул. К горлу подкатил комок. Вот значит как! Болтун и бабник Царёв работал над федеральным военным проектом, о котором ему, Сальникову, и знать не положено, хотя знал, конечно. Чёртов Володька!
– Так что позвольте вас представить, это товарищ майор, – фамилию майора Сальников то ли не расслышал, то ли директор её и не произносил, а просто прочистил горло, – он должен уточнить обстоятельства кончины Владимира Павловича.
– Тем более тут по коридору барышня металась, кричала, что вы Царёва, хе-хе, убили! – вдруг жизнерадостно заявил толстяк.
«Света… господи, да что же такое-то», – мелькнуло в голове у Сальникова.
– Так вот вам повесточка, побеседуем, – майор ловко выудил из портфеля клочок серой бумаги, вид которого не соответствовал ни солидной конторе, которую толстяк представлял, ни даже портфелю, приятно пахнущему кожей.
– И вот здесь распишитесь… И здесь… Да что ж вы не читаете, что подписываете, Антон Григорьевич! – вдруг пожурил толстяк и как бы невзначай подтолкнул к выходу.
И так ловко у него получилось, что Антон пришёл в себя лишь на рабочем месте.
– Вот… Света в коридоре кричала. Вызывают на допрос теперь, – коряво пояснил он произошедшее.
– Да уж! – Эмма Витольдовна возмущённо покрутила головой, не то осуждая Свету, не то следственные методы. – Да уж!
Майор встретил Сальникова с той преувеличенной приветливостью, которая скорее пугает, чем радует.
– Проходите… Чаю? Кофе? Крепкого не держим, виноват, – и майор довольно хохотнул.
Сальников притулился на краешке стула, затем поёрзал, опёрся на спинку и сразу стал увереннее.
– Чаю… пожалуйста.
– Тут ведь дело какое, – задушевно начал майор, – пострадал ваш коллега по своей неосторожности, это ясно, и дело можно закрыть. Но непростой он был человек. Талант! Хотелось бы исключить…
Он словно не мог подобрать нужного слова, что же хотел исключить в таком ясном случае, как гибель в горах. Сальников ждал.
– Вот к примеру, – и майор пододвинул собеседнику кружку с бледной заваркой, сквозь которую проглядывали на дне отложения былых чаепитий, – мне, человеку от ваших тонкостей далёкому, трудно оценить, что он мог, ваш Царёв?
– У него было дарование, – осторожно сказал Сальников. – Несомненное. Он каждый механизм не столько понимал, сколько чувствовал. На глаз мог определить слабое место и сразу понять, как его обойти или усилить.
– На глаз не очень надёжно. У вас же там расчёты, сопромат.
Сальникова расправил плечи. То, чего он не решился бы сказать о покойнике, сказал человек посторонний, а значит – объективный.
– Да, – признал он и глотнул пахнувший несвежим сеном чай. – В нашей работе интуицию к делу не подошьёшь.
– Так и у нас тоже, – обрадовался майор. Внезапно он потянулся к Сальникову, даже прилёг грудью на стол: – А ведь, признайтесь, завидовали этому сукину сыну, а?
– Завидовал, – неожиданно легко признался Сальников.
– Всё-то ему само в руки шло! И начальство его любило, и коллеги, и девушки…
– Девушки! – возмутился Сальников. – Вот он погиб, а практикантка наша от него беременна. Как так можно было?!
– Откуда вы знаете, что Светлана Леонидовна беременна? – внезапно остро и без всякой задушевности спросил следователь.
– Не знаю, – смутился Сальников. – Сказал кто-то…
– Кто именно? – не отставал майор.
– Да не помню я! Кто-то из женщин… Какая разница?
– А разница такая, – вдруг отчеканил майор, – что Светлана Леонидовна и сама до сегодняшнего утра не была уверена, что беременна. Она, значит, не знала, а вы знали…
Сальников снова заёрзал. «Как глупо, – думал он, – зачем ляпнул про Свету?»
– Интересовались, значит, Светланой Леонидовной, – неожиданно добродушно заключил майор.
– Только как коллегой, – уточнил Сальников и сам удивился пошлости фразы.
– Интересовались, – повторил майор, – и поди думали, вот помер бы этот Царёв, вот не было бы его вообще. Да вы не пожимайте плечами. Что ж, думаете, у меня тут таких борзых щенков нет? Порой такие казни им представишь, что сам удивишься… Но мысли у нас ненаказуемы. Да вы пейте чай. А я поинтересовался вашим досье. Есть и на вас досье, есть, не сомневайтесь!
«Да я просто мышь, с которой играет зажравшийся кот, которому лень и скучно прикончить добычу одним ударом», – подумал Сальников. Теперь он замечал в толстяке только эти хищные проблески, сияние невидимых клыков, проступающее на ординарном лице служаки.
– Какая разница, хотел я Царёва убить или, к примеру, в шампанском искупать? Какая разница, если он погиб… Куда он там полез?
– На Эльбрус, – любезно подсказал майор.
– Если он погиб на Эльбрусе, а я был в Москве! Меня тут все видели, коллеги, жена… коллеги… – Сальников запнулся, осознав, что его жизненный цикл выглядит унизительно скудно. – Все меня видели!
– А почему вы решили, Антон Григорьевич, – майор вдруг заговорил тихо и вкрадчиво, – почему вы решили, что умер он на Эльбрусе?
– Ну как же… – такого поворота Сальников не ожидал. – Восхождение, связка, девушка…
– Так, всё так, – закивал майор. – Упал, запястье сломал, три ребра, ну там по мелочи, обморожения небольшие, пока спасателей ждали. Ничего смертельного, одним словом. А умер он здесь, в третьей городской больнице. Это, если не путаю, две остановки на троллейбусе от вас?
Сальников кивнул, майор откинулся на стуле, помолчал и вдруг совершенно обычным голосом произнёс:
– Вот ведь какая ерунда получается, Антон Григорьевич. Здоровый, сильный как бык молодой конструктор, работающий над проектом государственной важности, умирает в больнице от воспаления лёгких за пару дней. Умирает в квартале от человека, который искренне его ненавидит. Такой вот у нас с вами расклад, да… Что ж вы ему подсыпали, Антон Григорьевич? Или, может, вкололи? Да нет, не отвечайте. Экспертиза найдёт. Неопределяемые яды – это легенда.
– Да нет у меня ядов, – невольно в тон ему сказал Сальников. – И достать мне их негде. И синтезировать я их не могу, я же не химик.
– Бросьте, Антон Григорьевич, – махнул рукой майор. – А интернет на что? Да и не нужно синтезировать. Вот, к примеру, вы от давления что пьёте?
Сальников не понял, в какой момент в руках его собеседника появилось несколько сколотых скрепкой листов с убористым текстом.
– Так, серьёзный препарат, – он назвал таблетки, которые ему действительно посоветовал терапевт пару месяцев назад. – Что ж вы, Антон Григорьевич, вам всего-то сорок один. Но этим, пожалуй, не отравишь, – рассуждал вслух майор. – А вот тёща ваша, Светлана Леонидовна, – он споткнулся, полез в распечатки сверяться, хмыкнул – бывают же совпадения, – тёща, недавно преставившаяся, от нервов пила настоечки, в том числе и, – майор снова заглянул в бумаги и по слогам прочитал название. – А травки, знаете, вещь такая. Пять капель – и спишь спокойно, пятьсот – уснул навсегда.
Сальников его уже не слушал. Вспышкой сработало воспоминание: вот он открывает дверь в кабинет, и по коридору расползается гнилостная сладость тёщиных капелек…
– Если вы меня не арестовали, то я пойду! – Сальников распрямился, как складная рулетка, пощёлкивая суставами.
– Да погодите. Пойдёте, конечно, пропуск вам только выпишу, – майор закопошился в стопке серых пористых бланков. – Вы зайдите ко мне… да вот завтра хотя бы. Только уж из города не уезжайте, ладно?
Сальников хотел отправиться домой, чтобы спокойно всё обдумать, но поехал почему-то на работу.
Эмма Витольдовна кажется подкарауливала его у входа в кабинет.
– Ну что, Антон Григорьевич?
Сальников прошёл к своему столу. Подписки о неразглашении с него не взяли, так что некоторое время он размышлял, о чём сказать, а о чём умолчать.
– Вот, вызвали завтра на беседу, – развёл он руками.
Эмма Витольдовна шумно вдохнула.
– Володя, оказывается, умер в Москве, в больнице. Подозревают, что его отравили настойкой «Сон Лакшми», – по наитию сказал Сальников, ничего особо не планируя.
Внезапно сиреной взвыла Зинаида Михайловна, которую Володя называл «переходящей мумией» бюро. Лет ей было уже под 80, и сократить её пытались регулярно. Но Зинаида Михайловна шестым чувством угадывала приближение опасности и уходила на больничный, где и пребывала, пока гроза не минет. С ловкостью, удивительной для её возраста и комплекции, она метнулась к давно забитой раковине и принялась трясти над ней пузырёк с удушающей жидкостью.
– Володя, такой дивный мальчик, – всхлипывала она, – у кого же рука поднялась, кто посмел…
Света подскочила к ней и перехватила пузырёк.
– Прекратите, Зинаида Михайловна! – зашипела она. – Сейчас у вас прихватит сердце, чем вас отпаивать будем? А капли продаются в любой гомеопатической аптеке!
– Аюрведической…
– Тем более! А дивный мальчик дважды писал на вас докладную, требуя уволить балласт, на который тратятся деньги!
– Да я же… – Зинаида Михайловна рухнула на стул. – Я же не из-за денег! Саныча моего не стало, сын в Америке, дочка во Франции. Что мне делать дома одной? Вот хожу, мешаю вам, прав был Володенька…
– Да что вы заладили: Володенька, Володенька… Володенька каждому из нас делал гадости. Обаятельно так, с улыбочкой и сознанием своей правоты.
Сальников поразился перемене в настроении Светочки, но вспомнил слова майора, что та только накануне узнала о беременности.
– Он же выживал вас отсюда, Зинаида Михайловна, причём просто из интереса, – продолжала Света, – Эмма Витольдовна, а на ваш счёт он столько мерзких шуток отпускал! Таня, он же тебя без денег оставлял!
Таня, самая неприметная из коллег Сальникова, была матерью-одиночкой, пришибленной жизненными трудностями. Ни талантов, ни толкового образования у неё не было. По негласному уговору, во всех проектах ей оставляли оформительскую часть, не требующую высокой квалификации. Оставляли все, кроме Царёва. А если учесть, что именно через него проходили самые вкусные заказы бюро, доходы Тани в последние годы снизились вдвое. Чтобы свести концы с концами, она даже взялась мыть полы в конторе.
– Да ладно, чего там, – смутилась Таня. – Владимир Павлович не обязан.
– Он никому не обязан! Ничем! А мы все его любили… И у каждого из нас была причина его ненавидеть.
– Ну уж ненавидеть, вы преувеличиваете, Света, – вмешался Сальников. – Я вот…
– Я вас не осуждаю, Антон Григорьевич, – понизила голос Света. – Никто не осуждает.
Вызов к директору принёс Сальникову облегчение. После выступления Светы в комнате воцарилось мучительное для Антона молчание. Он хотел оправдаться, заявить, что не травил Царёва, но его никто слушал, все усиленно делали вид, что заняты. В кабинете директора, к удивлению Сальникова, речь тоже пошла о работе.
– Неплохо, очень ведь неплохо, Антон Григорьевич! – прокомментировал тот давнюю, почти год назад поданную заявку, в которой Сальников предлагал переделать один из ключевых узлов в большом проекте. Проект, к слову, до сих пор кочевал по бюро.
Сальников посмотрел на пожелтевший край титульного листа заявки. Наверное, бумага долго лежала, заваленная другими документами, и оказавшийся на солнце край успел потемнеть.
– Царёв бы лучше справился, – почти механически заметил он.
– Да что вы заладили: Царёв, Царёв! – с досадой отмахнулся директор. – Мне его завиральные идеи знаете где? На одно толковое предложение девять фантазий! Смело, да… а сколько это стоит, он хоть раз посчитал? А кто изготавливать это будет, он думал?
Оба некоторое время помолчали. Наконец директор решительно сменил тему.
– Антон Григорьевич, я уже не в тех годах, конечно, но кое-что ещё могу. Знакомства остались. Похлопочу. А вы возьмите пока, – он выудил из кармана визитку, – это адвокат, который как раз специализируется на таких делах, как ваше.
– Как моё? – поразился Сальников. – Но я ничего не сделал!
– Да я же от чистого сердца… вы позвоните просто, проконсультируйтесь. Берите.
Антон осторожно взял визитку, которой настойчиво тыкал директор.
– Спасибо, – сказал он. И почему-то добавил: – Прощайте.
Дома Сальников задумался, что брать с собой к следователю? Бельё наверное. Ну да, трусы, носки, рубашку чистую. Подумав, сложил в пакет журнал с шахматными этюдами. В шахматы Сальников с подросткового возраста не играл, но задачи решать любил и часто проводил за ними вечер. И тут он поймал заинтересованный взгляд жены. Объясняться не хотелось, поэтому он постарался говорить покороче.
– Володю Царёва убили. Помнишь, учился на первом курсе, когда мы поженились?
Жена кивнула. Хотя Царёв поступил в институт, когда они уже были выпускниками, но его, пятнадцатилетнего вундеркинда, знали все. Сальников подумал, нужно ли ещё что-то сказать, но жена дальнейших объяснений вроде не ждала.
Поженились они на пятом курсе. У них в техническом вузе был дефицит девушек. Ухаживать за хорошенькими Сальников не решался, знакомиться не умел, поэтому стал оказывать знаки внимания однокурснице непривлекательной и непритязательной, а она ухватилась за Антона как за выигрышный лотерейный билет. Любви между ними не было, не появилось и привычки. А было что-то вроде вакуума, скреплявшего их, как Магдебургские полушария, которые не растащить и двум дюжинам лошадей. Порой Антон, задумавшись, натыкался дома на жену и вздрагивал, некоторое время соображая, кто эта женщина. Так после путешествия не узнаёшь спросонья свою комнату. Сальников решил считать это высшей формой привязанности, мол, мы друг для друга как воздух: не замечаем в повседневности, но и прожить один без другого не можем.
Подумав об этом, Сальников вышел в коридор, достал из старого портфеля непонятно зачем собираемую заначку. «Вот и пригодилась», – подумал он и, не считая, поделил пачку купюр пополам. Половину сунул в карман брюк, а вторую, вернувшись на кухню, положил перед женой на стол.
– Деньги. На первое время.
Жена ничего не ответила.
Перед визитом к следователю Сальников завернул к работе. Ему пришлось прятаться за углом, пока на улице не появилась Света. Он подхватил её под локоть и увлёк в проулок.
– Света, я знаю, вы любили Володю, – начал он мысленно отрепетированную речь, но запнулся.
Лицо Светы сморщилось, она, кажется, собралась заплакать.
– Антон Григорьевич, я же не знала, что вы… Вы никогда не говорили, не намекали…
Сальников смутился.
– Света, так получилось, что я знаю, что вы беременны. У меня есть небольшая сумма, вам пригодится, возьмите.
– Но… Я даже не решила, оставлю ли я ребёнка!
Эта мысль Сальникову в голову не приходила.
– Всё равно, вам нужно, – он неловко сунул конверт с разномастными купюрами в руки Светочке и, решительно развернувшись, почти побежал прочь.
Следователь встретил Сальникова ещё более доброжелательно, чем накануне.
– Антон Григорьевич! Приятно вас видеть!
– Я пришёл сознаться. Чистосердечно, в убийстве Царёва, – торопливо выпалил Сальников, опасаясь, что если он промедлит, то уже не сможет и рта открыть.
– А это правильно! – обрадовался майор. – Это повлияет на приговор, в вашу пользу, конечно. Вы же умный человек, всё, наверное, просчитали, да? Нет-нет, я не осуждаю! – он замахал руками, словно пытался разогнать двусмысленность сказанного. – Содействие следствию в суде будет отмечено, обещаю! Вот вам бумага, ручка. Чаю, может, налить? Ну нет так нет… А всё-таки, чем вы его? Ну не капельками же… Это я так, для затравки сказал.
Антон помотал головой, не отрываясь от листа, на котором уже вывел «Чистосердечное признание».
– Я подменил ему несколько карабинов. Он ходил со старыми, стальными. Они хранились у нас в бюро, у нас же секция альпинизма чуть ли не с семидесятых работает. Знал, где они лежали. Подменил на титановые.
– Где же вы их взяли? – удивился следователь.
– Украл у коллеги, Эммы Витольдовны. Во времена её молодости они были в моде, потом выяснилось, что хоть и прочные, но хрупкие. Она часто про это рассказывала. Вот, напросился к ней в гости, разговорил, попросил показать…
– Сомнительный план. Он же шёл в связке, нужно было, чтобы все карабины разом сломались. К тому же его напарник мог быть человеком опытным.
– Не мог, – оборвал его Сальников. – Это же Царёв. Он бы не потерпел рядом человека опытного. Ему нужно было, чтобы им восторгались… желательно, девушка. Да и не хотел я убивать его напарника. Я надеялся, что он сорвётся, вывихнет руку или ногу. Чтобы застрял на горе в ожидании спасателей.
– Но зачем?
– Это была вторая часть плана. А первая – слегка его притравить. Я ему подсыпал в еду иммунодепрессанты. У моей жены системная волчанка, так что они дома были. – Сальников на минуту замолчал, вспомнив некстати, что именно из-за этого детей у них с женой и не было. В голове сразу всплыла беременная Света.
– Угощал его, домашним, и сам ел, конечно, чтобы подозрительно не было, – продолжил Антон, – из респираторных инфекций не вылазил.
– И всё равно не понимаю…
– Ну как же, – поразился непонятливости майора Сальников. – Он в горы простывшим ушёл, но слишком увлечён был новой девушкой, чтобы отказаться от похода. Пижон. По моим прикидкам, к походу у него уже была начальная стадия пневмонии. За пару дней он должен был подняться на достаточную высоту, чтобы начался отёк лёгких. В принципе, можно было с карабинами и не возиться, но если бы он застрял на высоте с пневмонией…
– Да вы гений, – восхитился майор. – Изящно и недоказуемо! Вы пишите, – поторопил он Сальникова. Тот торопливо продолжил писать.
Дверь открылась и майор вскочил. Вошедший был в гражданском, но Сальников чувствовал исходившую от него власть, словно запах дорогого одеколона.
– Что у тебя, Серов? – поинтересовался он у майора. Сальников впервые услышал фамилию майора и удивился, как она подходит. Серов. Серый волк.
– Вот, гражданин Сальников признался в убийстве Владимира Царёва! – доложил майор.
Большой босс, как мысленно окрестил его Сальников, взял лист с признанием, без всякого интереса прочёл и бросил на стол.
– Взрослый же человек, Антон Григорьевич, – обратился он к Сальникову. – Ну и зачем вы это придумываете? Голову нам морочите. И ты, Серов, всё в игры психологические играешь… Экспертиза пришла. От разрыва аневризмы ваш Царёв умер. Идите домой, Антон Григорьевич, не занимайтесь глупостями.
Сальников почему-то вышел не в те двери, через которые входил; не в переулок с решётчатой оградой, а на площадь. По прихоти светофоров автомобильные потоки замерли невдалеке, и перед Сальниковым открылось безжизненное асфальтовое поле. Антон сделал шаг по направлению к нему и остановился. Он подумал, что без своего мучителя Царёва он словно осиротел. Вся жизнь его теперь – пустое серое поле, и идти по нему некуда, не к кому, да и незачем.