Брунгильда, это моя кошка. Наглое, аморальное, меркантильное, привыкшее ко всеобщему обожанию существо сомнительного происхождения. Не понимаю, что я нашел в этой стерве.
Но в данный момент я лежал в неудобной позе на жестком полу, а Брунька делала вид, что спит у меня на груди. Я знал, что она не спит, а она знала, что я знаю.
Я лежал, страдал и думал. Думается лежа не в пример лучше. Страдая – еще лучше.
Думал о том, что пипец как хочется позвонить папэ, но первым звонить папэ, которого я десять лет динамил в хвост и в гриву – как-то не маза. Тем более, если вдруг Машка все же перепутала, и это был вовсе не мой папэ? Но квадрик-то хочется…
И я решился. Если сейчас я встану, и Брунгильда с меня оскорбленно спрыгнет – не позвоню. А если вцепится и потребует лежать и страдать дальше, то позвоню. Учитывая, что Брунька еще ни разу в меня не вцеплялась, котячья дочь, то шансов на позвонить я себе практически не оставлял, так меня плющило при мысли о неизбежности родительских нотаций при любом раскладе.
Великий хаос любит черный юмор.
Мобайл позвонил сам.
Я вскочил.
Бруня выпустила когти и съехала по моей груди и животу вниз, радостно поглядывая на двадцать стремительно наливающихся пурпуром идеально прямых линий.
– Бля-а-ать, су-у-ука! – Заорал я в поднятую трубку.
– Вилли, ты в порядке? – Озабоченно спросил папэ.
– Эта мохнатая падла только что выпустила кишки твоему наследнику, пап. Я пригрел на груди змею и теперь истекаю кровью. У тебя пятнадцать секунд, пока я не откинул копыта.
– Бруне – привет. Чо, как сам?
– Подыхаю. Я слыхал, что ты потрахиваешь своих студенток, тебе часом не влетит от ПСС и деканата?
– Не тот случай, я сжег на факультете все камеры электромагнитным импульсом и насмерть незаменим. Так, что, встретимся?
– А это твой квадрик?
– Ага.
– Тогда через пятнадцать минут в Магницком. Счет оплачиваешь ты. Я голоден как собака.
– Смотри, не опоздай.
– Попрощайся с тачкой, папэ. Уже вылетаю, – сказал я и бросил трубку.
Папэ был неподражаем, вот он – опыт столетий. Я решительно терялся в своем клаб-дрессе на фоне одетого в пиджак от Ле Шане слегка небритого, слегка попахивающего коньячком, слегка седеющего доминантного самца, который без стеснения стадами пялит на работе самочек на 170 лет младше себя. Есть к чему стремиться, плюс-минус.
– Шалом, Вилли.
– И тебе не кашлять. Где поднялся на квоты?
– Да оно сроду было, просто вдруг захотелось песок из трусов вытрясти. Все ради потомства, если гора не идет к Магомету, можно купить фуникулёр. Прости, но я нынче по делу.
Кажись меня пронесло мимо нотаций, аве Левиафанус Максимус!
– Какого сорта предложение?
– Косарь квот за маленькую услугу. И никакого криминала.
– Криминал? Вас ист дас?
– Прости, порою забываю, где я живу. Короче, я тебе дам адресок в Нью-Мюнихе, сгоняй туда, передай привет своей тетке, отдай ей вот это и забери то, что она тебе для меня даст, и тачка твоя. Считай это подарком на именины. Плюс косарь. Плюс я ничего не скажу тебе по поводу твоего внешнего вида и стиля жизни ни сегодня, ни в дальнейшем. По рукам? – Папэ бросил на стол тоненький сверток в неразрываемой обертке с адресом некоей Эрики Фальк.
– Папэ, ты только что нанял себе самого любящего в мире посыльного и стремительного сына. А еще перспективные тетки у меня есть, или это единичный гешефт?
– Все зависит от твоей мобильности. Увижу результат, и тетки найдутся. Ты еще здесь?
– Конечно тут. Представительские расходы, дорожный взнос, отсутствие указаний по форме позиционирования курсанта оставляют желать лучшего.
– Хороший мальчик. Держи, – улыбнулся Гюнтер фон Бадендорф, отстегнул мне сотку квот и бровью не повел.
Первый раз в жизни я бежал по улице и думал, как же пиздато, когда у тебя есть надежная, любящая и, надеюсь, что очень и очень многочисленная семья.