Гавана. Столица парадоксов - читать онлайн

Четыре. Огонь и сахар Сесилии

Свободное чернокожее население Гаваны состояло из женщин примерно наполовину, иногда даже больше, поскольку стоимость рабыни составляла всего 30 % от цены раба-мужчины, так что женщинам было куда легче выкупиться на свободу. Напротив, в деревнях женщин оставалось мало; рабовладельцы не желали иметь дела с беременными или детьми, поскольку те не могли много работать.

Гавана стала известна как город, полный женщин – красивых женщин. По аналогии иногда ее называли и городом красивых мужчин, но акцент, как правило, делался на женщинах. В романе «Наш человек в Гаване» Грэм Грин замечает: «Жить в Гаване – это жить на огромной фабрике, где беспрерывным потоком выпускают женскую красоту»[20].

Многим гаванцам, по крайней мере по их словам, нравится то, что некоторые из этих женщин, как они говорят, muy atrás, то есть обладают пышными формами. Об этом постоянно упоминается не только в разговорах и песнях, но и в литературе. В романе Эдмундо Десноса 1965 года «Безутешные воспоминания» рассказчик говорит с кажущейся серьезностью: «S-образный изгиб, образованный животом и задом, достигает совершенства в некоторых кубинских женщинах, когда он становится независимым, не связанным с остальным телом, и даже начинает обладать отдельной личностью».

Piropos, скабрезные комплименты, которые мужчины выкрикивают симпатичным женщинам на улицах Гаваны, часто восхваляют пышность форм: их сравнивают с дворцами, восхищаются их революционностью, называют победой над дефицитом – в зависимости от политических настроений на текущий момент. Реакция женщин – веселье, смущение, гнев – зависит также от их настроения, но когда замечание меткое и дружелюбное, его обычно встречают благосклонно.

Город, знаменитый своими красивыми женщинами, неизбежно прославился и своей секс-индустрией. В колониальные времена и при диктаторах эпохи независимости – особенно в 1952–1959 годах при Фульхенсио Батисте, имевшем прочные связи с американской мафией, – проституция стала высокоприбыльной отраслью с целыми улицами домов терпимости, стриптизом в модном «Шанхайском театре» (Shanghai Theater) и множеством доступных красоток в ночных клубах. Пласа-дель-Вапор служила огромным рынком проституток, пока его не разогнали вскоре после революции.

Когда Фидель Кастро пришел к власти в 1959 году, он, будучи умеренным феминистом, пуританином и, кроме того, противником свободного предпринимательства, попытался положить всему этому конец. Но прошло больше пятидесяти лет с тех пор, как он встал во главе государства, а кубинское правительство так и не преуспело в борьбе с проституцией. Она возникает везде, где есть иностранцы, вокруг гостиниц и определенных ресторанов, поскольку многие приезжие мужчины до сих пор мечтают о ночи или хотя бы о нескольких часах с гаванкой. Уличные сутенеры подходят к иностранцу и шепчут: Quieres una mu-la-ta?[21] На гаванском уличном языке, прославившемся дурной привычкой пропускать слова и выбрасывать фонемы, слово mulata (мулатка) представляет собой три тщательно артикулированных звука.

Как минимум с конца XVIII века, в самый расцвет рабства, появляется мистический образ мулатки. Возможен ли более типичный гаванский миф, чем история о том, что гаванские сигары скручиваются на обнаженных бедрах мулаток? В реальности на бедрах ничего не скручивают, и вообще женщин не брали на работу на сигарные фабрики до 1877 года. Эту байку запустил один французский журналист.

Миф о мулатках, уходящий корнями в расизм и сексизм рабовладельческого общества, начинался с того факта, что мулатка – это женщина, которая никогда не была рабыней, но поскольку белая она только наполовину, то полноценным человеком тоже не считается. Разница в положении между мулаткой и чернокожей женщиной отражена в жаргоне XIX века. Одну называли «корицей», то есть чем-то вкусным и экзотичным, а другую именовали «угольком».

Возможно, дело в том, что многие считают привлекательными людей смешанной расы. Испанский поэт Гарсиа Лорка говорил, что в Гаване живут самые красивые в мире женщины, и писал, что причина этому – «капли черной крови, которые есть во всех кубинках».

Впрочем, гаванская мулатка своей репутацией обязана и своему образу жизни. Мулатам и мулаткам, желавшим подняться по социальной лестнице, приходилось быть изобретательным. В 1950-е годы кубинский этнограф Лидия Кабрера изучала кубинские крылатые выражения, происходящие от африканских поговорок. Одна из них – «мулат на выдумки хитер».

На этой иллюстрации, изображающей бал-маскарад, толпа словно кружит вокруг загадочной мулатки. Из газеты The Graphic, 24 июня 1876 г.

Мулатка стояла на общественной лестнице выше, чем свободная чернокожая женщина, но ниже, чем белая. Человек смешанной расы продолжал считаться «цветным», хотя имел больше прав, чем чернокожий. «Цветных» не брали на определенные виды работ. Они не могли сесть на хорошие места в театре, их не пускали в некоторые рестораны. Они подвергались мелким унижениям, например, в документах их имена указывали без добавления «дон» или «донья». Как многие люди в середине социальной шкалы, люди смешанной расы придавали большое значение движению наверх, и для мулаток «ключом» к этому служили белые мужчины. Если мулатка рожала ребенка от белого мужчины, тот считался квартероном, что поднимало его на одну ступеньку выше по расовой социальной лестнице.

Богатые белые гаванцы, которых не мучили сомнения по поводу брачной неверности, были в курсе, что им доступны красивые мулатки. Все в Гаване знали это, но предпочитали не обсуждать. Обеспеченный отпрыск из семейства сахарных магнатов мог спать со своей мулаткой, дарить ей, как казалось, бесконечные подарки и даже обеспечить ей хороший дом в Гаване, но, если она хотела слишком многого, он мог избавиться от нее. Поэтому мулатка должна была научиться хорошо играть свою роль. Она выживала с помощью собственной привлекательности.

Одна популярная в XIX веке песня, или гуарача[22], посвященная мулатке, начинается словами Yo soy la reina de las mujeres:

А потом припев:

Лучший способ понять культуру мулаток в Гаване XIX века – прочесть роман «Сесилия Вальдес», великое наследие, оставленное нам Сирило Вильяверде.

Вильяверде старше Марти более чем на поколение. Вильяверде родился в 1812 году – в год восстания рабов во главе с Апонте – в западной провинции Пинар-дель-Рио. Он был сыном деревенского доктора, жившего на сахарной плантации. В детстве будущий писатель увидел, как жестоко обращаются с рабами на плантациях, и пришел от этого в ужас. Повзрослев, Вильяверде перебрался в Гавану. Там он учился, получил степень по юриспруденции и параллельно начал писать. В 1848 году, когда он участвовал в неудачной попытке избавиться от испанского владычества, его арестовали и приговорили к каторжному труду в группе других осужденных, скованных кандалами вместе, но Вильяверде сумел сбежать и обосноваться в Нью-Йорке. Там он жил и писал более сорока лет, до конца своей жизни. Ему удалось увидеть конец эпохи рабства на Кубе, но избавления от испанцев писатель не дождался, умерев за четыре года до этого, в 1894 году.

Первый вариант «Сесилии Вальдес» Вильяверде написал в 1839 году в Гаване, но вскоре переделал роман. Он переписывал его еще несколько раз в Нью-Йорке. С каждым разом книга становилась длиннее и сложнее. Опубликовать ее удалось лишь в 1882 году и только в Нью-Йорке. Выпустить роман на Кубе получилось лишь после обретения независимости в 1903 году, и с тех пор «Сесилия» выдержала более пятнадцати переизданий. При всех трудностях постреволюционного государственного кубинского книгоиздания, когда из опубликованных книг лишь немногие, если они не были про Фиделя или Че (или про обоих), оставались в продаже больше чем на мгновение, «Сесилия Вальдес» была доступна всегда.

Говорили, что «Сесилия Вальдес» – это кубинская «Хижина дяди Тома», и в ней действительно горячо осуждается рабство и влияние рабства на общество. Но если книга Гарриет Бичер-Стоу в свое время стимулировала аболиционистское движение, а потом превратилась в редко читаемый исторический артефакт, то «Сесилия Вальдес» появилась в конце борьбы против рабства и легла в основу канона кубинской литературы.

Вильяверде, как многие кубинские изгнанники после него, всю жизнь тосковал по миру, который он никогда больше не увидит, и, переделывая книгу, переходил от темы собственно рабства к порождаемым им социальным болезням, что казались более живучими, – к расизму и несправедливому отношению к женщинам, проблемам, которые действительно пережили рабство. Свой роман Вильяверде посвятил «женщинам Кубы».

Есть такие книги – «Дон Кихот» в Испании, «Отверженные» во Франции, «Война и мир» в России, «Приключения Гекльберри Финна» в Соединенных Штатах, – ставшие фундаментом культурного самосознания нации. В кубинской литературе это «Сесилия Вальдес». Хосе Марти, считающийся величайшим писателем Кубы, считал книгу Вильяверде незабываемым шедевром. Как «Гекльберри Финна» и другие произведения, получившие национальное признание, «Сесилию Вальдес» постоянно критикуют, но, если вы хотите поддерживать разговор о кубинской литературе, этот роман наряду с несколькими стихотворениями, эссе и письмами Марти, прочитать надо обязательно.

Сесилия – это не теряющий актуальности образ гаванской мулатки. От ее красоты перехватывает дыхание. Сладкая и огненная, она растопит своим теплом мужчин любого цвета кожи. Она не интриганка, но, будучи сиротой, привыкла сама заботиться о себе, то есть, в ее условиях, – иметь богатого белого поклонника. Ее полюбил юноша из разбогатевшей на сахаре аристократической семьи. Она ответила взаимностью. Конечно, никто не ждет, что юный богач женится на мулатке. Он обручен с белой девушкой из столь же аристократической семьи.

Сесилия считает себя сиротой – фамилию Вальдес в те времена часто давали сиротам, – но на самом деле ее мать – рабыня, а отец приходится отцом и ее богатому возлюбленному. То есть они единокровные брат и сестра, но не знают об этом. Отец порвал с любовницей, так и не узнав про дочь-мулатку. Сесилия не понимает, что против нее затевается игра.

Мать утонченного юноши, который любит Сесилию, – леди, судя по всему, умеющая тонко чувствовать, поскольку ей неприятно проводить каникулы на инхенио (так на Кубе называют сахарный завод), где невольников заставляют работать до смерти. Она не возражает против рабства и соглашается с доводом, что рабов надо наказывать, избивать или калечить, поскольку они такие дикие, что не понимают другого языка. Но смотреть на все это ей не хочется. Она мягкая. «Не скажешь ли ты еще, что эти африканские тюки имеют душу, не назовешь ли ты их ангелами?»[23] – спрашивает ее муж.

Как и в остальных карибских районах, прямизна волос, толщина губ, оттенок цвета ногтей на ногах – все возможные физические признаки – пристально рассматривались при определении степени чистоты расы. Цвет ладоней или форму носа многие тоже считали заслуживающим доверия показателем.

В случае с Сесилией, красивой сиротой неизвестного происхождения, нам сообщают: «Все же от опытного глаза не могло ускользнуть, что ее алые губки окаймлены темной полоской, а цвет кожи у самых волос становился темнее, словно переходя в полутень»[24].

Один из самых интересных примеров подобных наблюдений, которые и сегодня гаванцы делают в отношении друзей, соседей, работодателей и политиков, состоит в том, что лицо диктатора Батисты указывало знатокам расоведения на присутствие крови таино; а кровь таино когда-то считалась почти таким же проклятием, как африканская кровь. До того как Батиста пришел к власти, его исключили из нескольких клубов за то, что он таино, хоть и считалось, что их уже не существует. «Это видно по его лицу», – говорили тогда.

Сегодня, когда после отмены рабства на Кубе минули десятки лет, разговоры в Гаване изменились, но не сильно. Люди до сих пор шутят по поводу расовых признаков во внешности друг друга. El que no tiene de Congo tiene de Carabalí, – говорят в Гаване («Если в тебе нет крови конго, значит, есть карабали»). И тем и другим словом на Кубе называют африканские народы.

В середине XX века антрополог Фернандо Ортис заметил, что гаванские мужчины оценивают гаванских женщин точно так же, как они судят о гаванских сигарах. Табак, пишет он, «продукт бесконечных скрещиваний и смешений», бывает самых разных цветов. Нет двух одинаковых цветов, и у всех курильщиков есть свои любимые цвета: кларос, колорадо-кларос, колорадос, колорадо-мадурос[25] и так далее, список получается длинный. «Цвет двух разных типов сигар, – пишет Ортис, – как и цвет женских волос, нельзя свести к светлому и темному». Ортис фиксировал на Кубе и расизм и сексизм (здесь его предпочитают называть мачисмо), но также отмечал, что добродушные замечания о расе и поле считаются принятой нормой общения и беззлобными шутками.