Гавана. Столица парадоксов - читать онлайн

Два. Ненавистное море

Для путешественника одной из главных прелестей Гаваны всегда была та узкая часть города, что выходит на сверкающее тропическое море с темной линией Гольфстрима на горизонте. Хемингуэй – не единственный иностранец, считавший море главной достопримечательностью Гаваны. Но местные жители не всегда разделяли этот взгляд.

Восточнее Гаваны расположен Варадеро, один из красивейших пляжей в обеих Америках. Вокруг него стоит более пятидесяти отелей, и место считается самым большим пляжным курортом на Карибах. Когда я приезжал на Кубу в качестве репортера в 1980-е и 1990-е годы, курировавший мою программу визита кубинский чиновник (один из тех, кого принято называть «сопровождающими») постоянно уговаривал меня провести в Варадеро несколько дней из моей краткой командировки. Я ездил туда на чуть-чуть, но никогда не оставался надолго, ведь там нет кубинцев. В этом месте отдыхали канадцы и – в зависимости от политической обстановки – либо восточные европейцы, либо западные. Путеводитель Lonely Planet называет Варадеро «авангардом самой важной отрасли Кубы – туризма».

Но Варадеро не вызывает восторга у гаванцев. За исключением немногочисленной элиты, привыкшей к отдыху на пляжах в западной части района Мирамар (Miramar), за рекой Альмендарес, жители Гаваны не питают к морю сильной любви.

Писателю Абилио Эстевесу принадлежат такие слова: «В Гаване я всегда боялся моря. А поскольку все дороги в Гаване ведут к морю, почти каждая дорога вела меня к страху».

Эберто Падилья, автор знаменитого автобиографического романа «Герои пасутся в моем саду» (En mi jardín pastan los héroes), сказал:

Неприязнь к морю для гаванцев не внове. В стихотворении «Ненавижу море» великий поэт XIX века Хосе Марти пишет: «Ненавижу море, огромную тушу, унылую тушу, в которой обитают отвратительные существа».

Марти родился в семье бедных испанских иммигрантов, которые жили в маленьком домике на краю Хабана-Вьеха. Он провел здесь только первые шестнадцать лет жизни, но сердцем и разумом всегда оставался гаванцем. Марти рос талантливым ребенком и рано начал рисовать и писать, а к шестнадцати годам уже печатался и был известным поэтом. Кроме того, он горячо поддерживал движение за освобождение Кубы от испанского владычества и в шестнадцать лет начал издавать газету La Patria Libre[12], посвященную делу кубинской независимости. За это его арестовали, а позже выслали из страны.

Марти, как многие гаванцы до и после него, тосковал в изгнании. Для гаванцев борьба всегда подразумевает, что ты остаешься дома. Не отправляться в изгнание, не уезжать, быть в этом неповторимом месте означало победу – пусть победу с привкусом горечи. Каждый день гаванцы идут мимо опустевших комнат, квартир и домов своих друзей и родных, уехавших за море, и, как говорил Педро Хуан Гутьеррес, летописец современной Гаваны, «ты становишься более одиноким и покинутым, чем жертва кораблекрушения посреди Гольфстрима». Тогда даже гордые хабанерос устремляют взгляд в море, думая о тех, кто пересек его.

Самый узнаваемый символ Гаваны – «Гиральдилья», металлическая фигура на вершине башни Кастильо-де-ла-Реал-Фуэрса, охраняющая путь в Хабана-Вьеха с моря. На самом деле это копия, а оригинал хранится в музее на соседней Пласа-де-Армас. Правда, та статуя 1634 года и сама, по всей видимости, была скопирована с одной из севильских скульптур.

Легенда утверждает, что статуя изображает Инес де Бобадилья, единственную женщину, правившую Гаваной. Она приняла власть над городом вместо своего мужа Эрнандо де Сото после того, как он уехал исследовать Флориду. Она так и не получила известия о его смерти и годами всматривалась в море в надежде увидеть корабль, на котором он вернется. Замечательно, что символом города, славящегося своими женщинами, считается женщина, причем та, что печально смотрит через море в сторону Флориды в поисках пропавшего любимого.

Это ощущение потери присутствует во всех крупных карибских городах. Однако в Гаване чувствуется еще и страх перед чьим-то прибытием. В конце стихотворения «Ненавижу море» Марти говорит, что важнее не те, кто уплыл, а те, кто приплыл. Он пишет:

Беды Гаваны всегда приходили с моря.

В первые двести лет главная проблема Гаваны заключалась в том, что в ней хранилось огромное количество испанских богатств. Карибское море принадлежало пиратам и каперам[13], работавшим на разные государства. Их манило золото и другие драгоценные металлы, которые испанцы вывозили из Мексики и Южной Америки, складировали в Гаване, а потом переправляли в Севилью. В 1503 году сокровища, привезенные в Испанию (большая их часть перегружалась в Гаване), оценивались в восемь тысяч испанских золотых монет, называвшихся тогда дукатами.

Качество и ценность добычи вырастали каждый год, и в 1518 году стоимость сокровищ, доставленных из Гаваны в Испанию, составляла 120 тысяч дукатов. Испанские галеоны, огромные суда по меркам своего времени, заполняли Гаванскую бухту, выстроившись вдоль доков не только для пополнения запасов воды и пищи, но также для погрузки и разгрузки всех этих богатств практически на глазах захолустного городка и его довольно бедных жителей – все равно что носить дорогие ювелирные украшения в неблагополучном квартале.

Матросы, перевозившие ценности, мельтешили в городке постоянно, и это возымело долгосрочные последствия. На моряках можно было заработать, и Гавана на многие столетия прославилась своими барами и питейными заведениями, азартными играми и проституцией.

В XVI веке в Гаване жило меньше трехсот человек. Город представлял собой несколько узких улиц с деревянными домами, иногда крытых черепицей. Улицы носили прозаичные, удобные названия, которые используются и по сей день. Некоторые из них именовались в соответствии со своим назначением: торговцы жили на Калле-Меркадерес (Купеческая улица). Калле-Басуреро (Улица-свалка), в те годы, очевидно, популярностью не пользовалась, но, к счастью, впоследствии она утратила свою функцию и стала носить имя Калле-Теньенте-Рэй в честь какого-то лейтенанта. Первая получившая булыжную вымостку улица называлась Калле-Эмпедрадо, то есть Мощеная улица. Калле-Агуакате была названа так в честь большого дерева авокадо, которое там росло. На Калле-Дамас молодые женщины, las damas, любили посидеть на балконах, а представители инквизиции населяли Калле-Инквизидор. По Калле-Обиспо – Епископской улице – в середине XVI века любил прогуляться епископ Педро Морелл де Санта-Крус. А какой-то человек, чтобы почтить святых, жег лампаду круглые сутки на Калле-Лампарилья.

Моряки, приезжавшие в Гавану, рассказывали о безжалостных пиратах, которые грабили, жгли и убивали, и горожане дрожали от страха всякий раз, когда у берегов появлялся незнакомый корабль. Кстати, многие из этих моряков сами были пиратами, и они разведывали план города и укреплений, а также места, где хранились сокровища.

В 1538 году в гавань вошел неизвестный корабль. Его матросы говорили по-французски, а не по-испански. Услышав французскую трескотню, гаванцы заперлись по домам. Это действительно оказались французские пираты, которые для начала подожгли несколько домов. Деревянные дома, крытые пальмовыми листьями, горят быстро. Горожане, понимая, что пираты без труда спалят город дотла, наскребли шестьсот дукатов, которые показались французам, по всей видимости, достаточной суммой; и разбойники уплыли.

Вскоре прибыли три испанских корабля. Гаванцы настояли, чтобы те погнались за французскими пиратами. Испанцы обнаружили их в бухте неподалеку. Но первый испанский корабль сел на мель, и команда его покинула. Остальные два, увидев это, пустились в бегство. Тогда пираты сделали вывод, что всерьез защищать Гавану некому, и вернулись в город. Жители предложили им еще шестьсот дукатов, но на этот раз пираты не торопились уходить. Они мародерствовали в городе две недели и унесли все ценности, которые смогли найти, включая церковные колокола.

Испанцы решили укрепить Гавану и построили замок у входа в гавань. Следующий пиратский корабль, английский, высадился дальше по побережью, миновал фортификации и ударил по крепости со стороны суши. Гаванцы покинули город и прятались в лесу, пока их город грабили.

Подобные рейды стали частью гаванской жизни. Когда планировались новые улицы, их продолжали строить узкими, поскольку считалось, что так их удобнее оборонять. Каждый хабанеро должен был постоянно носить с собой шпагу.

В июле 1555 года город навестил французский пират по имени Жак де Сор. Его слава была так велика, что сама английская королева Елизавета конкурировала с французским монархом Франциском I за возможность пользоваться его услугами. У историков разнятся мнения по поводу количества кораблей, которыми он командовал. Одни говорят, что их было всего два, другие – что целых двадцать.

Эти пираты взяли Гавану где-то за полчаса. Губернатор Гонсало Перес де Ангуло собрал семью и пожитки и поспешно перебрался на другой берег бухты, где сейчас находится восточный район Гаваны под названием Гуанабакоа. Зато командующий фортом Хуан де Лобера остался и призвал добровольцев обороняться. Ему удалось собрать шестнадцать человек – несколько испанцев, несколько африканцев и даже несколько таино. Уже тогда у гаванцев была кожа разного цвета.

Они держались, укрепившись в форте и не давая кораблям войти в гавань; им удалось даже сбить французский флаг, поставленный пиратами. Когда де Сор поджег форт, защитники сдались. Они сражались так отчаянно, что де Сор был уверен: они обороняют спрятанное в форте сокровище. Однако он обнаружил только чуть-чуть денег, личные вещи губернатора и изумрудное кольцо его жены. Его пираты, конечно, забрали.

Они обыскали город и почти ничего не нашли. В самой Гаване никогда не хранилось сказочных богатств, они обычно лежали на судах, которых как раз в тот момент не было. Тогда пираты попытались взять с горожан выкуп, но безуспешно. В итоге они перерезали горло многим из заложников, сожгли Гавану дотла, подожгли корабли в бухте и даже уничтожили большие лесосеки за городом. Оставив от Гаваны дымящееся над морем пепелище, на котором задыхались немногие выжившие, пираты уплыли.

От города мало что осталось, но жители начали его восстанавливать. Не успело строительство закончиться, как приплыли еще одни французские пираты и сожгли Гавану снова. После этого испанцы потребовали от правительства построить огромную каменную крепость Кастильо-де-ла-Реал-Фуэрса, которая должна была встать на западном входе в гавань. Для работы король Филипп II прислал ведущего военного инженера Бартоломе Санчеса и сорок каменщиков. Все испанские колонии выделили деньги, поскольку они хотели получить форт, который будет защищать их товары. Однако для окончания строительства крепости остро не хватало рабочей силы.

К тому моменту испанцы уже пятьдесят лет как привозили на Кубу африканских рабов, в основном для работы в сельском хозяйстве. Король приказал снять африканских рабов с полей и на некоторое время отправить на строительство крепости, но резкая остановка сельскохозяйственного производства вызвала нехватку еды. Стало сложно даже снаряжать корабли. Тогда последовал новый приказ: всем чернокожим, кто сумел получить свободу и перебраться в Гавану, чтобы избежать работы в деревне, следует явиться на строительство или получить сто плетей. Свобода, судя по всему, была понятием относительным.

Крепость достроили в 1582 году.

В 1589 году, чтобы еще больше усилить обороноспособность, на восточном входе в гавань соорудили крепость с башней. Там была возвышенность; еще до того, как возникли хоть какие-то укрепления, с этого места узнавали о приближающихся кораблях. Крепость получила имя Кастильо-де-лос-Трес-Рейес-Магос-дель-Морро – в честь трех волхвов, приходивших к младенцу Христу; сегодня ее называют просто Эль-Морро, что значит «Возвышенность». Еще одну крепость, Ла-Пунту, позже построили прямо напротив Морро, на самой оконечности западной стороны гавани, на одной линии с Кастильо. Теперь вход в гавань охраняли целых три крепости.

Все же пиратские набеги не прекращались. И потому каждый вечер между двумя фортами вешали огромную железную цепь на деревянных перекладинах, чтобы перекрыть вход в гавань и не впустить корабли.

Вид на вход в Гаванскую бухту и Эль-Морро со стороны Старого города, июнь 1877 г. Из журнала Frank Leslie’s Popular Monthly

А те все равно приплывали. На берегу поставили еще две небольшие крепости. В 1674 году началась работа над постройкой стены, но прошло еще сто лет, прежде чем Гавана полностью огородилась. Готовая стена имела полтора метра в толщину и одиннадцать метров в высоту и обладала девятью воротами, которые каждую ночь запирались. Но, несмотря на крепости, стену, ворота и цепь на входе в гавань, никто не сомневался: придут еще новые беды.

В ранние годы Гавана не отличалась ухоженностью. На улицах валялся мусор, а грязи было не меньше, чем булыжника. Пласа-де-ла-Катедраль, одна из пяти главных городских площадей, находилась в низине; из-за плохих водостоков ее заливало при каждом дожде. Судя по всему, гаванский юмор в то время уже успел сформироваться, и в народе величественную площадь прозвали Пласуэла-де-ла-Сьенага – «маленькая площадь в болоте».

В качестве столицы Кубы и главного порта испанцы поначалу предпочли Сантьяго, город в восточной части острова, расположенной ближе к Испании. Проблема была в том, что из Сантьяго кораблю приходилось плыть вдоль берега к Гуантанамо, а затем проходить через предательский Наветренный пролив между Кубой и Гаити, чтобы выйти в Атлантику. В Гаване же кораблю было достаточно просто выйти из гавани.

Пласа-де-ла-Катедраль. Из журнала The Drawing-Room Companion, 1851 г.

С XVI века атлантическая торговля стала основным направлением международной коммерции. Основой экспортной экономики Кубы в то время был скот – говядина и, самое главное, кожа. Писатель-историк Антонио Бенитес Рохо метко охарактеризовал кожу «пластиком своей эпохи». Кожу применяли повсеместно. Почти все делалось с использованием кожи. Богатые субтропические пастбища восточной Кубы позволяют получать кожу более толстую, блестящую и по качеству намного превосходящую ту, что производят европейские пастбища. Кожу возили в первую очередь из Гаваны, но быстрее всего развивались в этом плане Сантьяго и его процветающие восточные провинции, а Гавана и ее окрестности оставались периферией.

В течение XVI века политический и экономический центр тяжести острова стал смещаться, когда сахар, который раньше считали забавой для горстки богатых людей в Европе, превратился в европейскую страсть. Сахар, несмотря на то что его производство зависело от дорогостоящей рабочей силы африканских невольников, стал выгоднее, чем кожа, и его начали выращивать на западе, в районах вокруг Гаваны.

В конце того же столетия испанская корона даровала Сан-Кристобаль-де-ла-Абана, портовому поселению, где были только рис, грязь и вонь, звание полноценного города – больше в качестве признания его потенциала, чем реально его оценивая. В 1607 году из Сантьяго в Гавану перенесли столицу кубинской колонии.

Гавана росла как торговый порт. К XVIII веку корабли здесь перевозили сахар, кожу, табак – что добавляло новые оттенки к ее печально известным запахам – и твердые сорта кубинской древесины, на которые возник огромный международный спрос. Все больше и больше африканцев ввозилось в качестве рабов, чтобы дешево производить эти выгодные товары, особенно сахар.

Когда в 1723 году в Гаване соорудили верфь, порт превратился и в крупный центр судостроения. Между 1724 и 1796 годами здесь построили 114 испанских военных кораблей. Корабли гаванского производства пользовались большим спросом, поскольку считалось, что кубинское дерево по качеству намного превосходит европейское.

К концу XVIII века жизнь гаванского общества стала куда менее демократичной, чем была за сто лет до этого. Кубинские поселенцы, накопившие средства для постройки особняков, утверждали, что ведут свой род от конкистадоров, и приписывали себе титулы, зачастую вымышленные и включавшие в себя названия кубинских городов и провинций.

Теперь в Гаване стояло семь больших церквей из камня, а вдоль ее узких улиц возвышались основательные каменные дома с черепичными крышами. Архитекторы, как и во многих странах Латинской Америки, приехали из Андалусии, что на юге Испании, а та находилась под властью мусульман на протяжении восьмисот лет, прежде чем христиане изгнали их в 1492 году. Архитектура с арабскими мотивами, которую привезли андалусцы, была рассчитана на жаркий климат.

Дома, спроектированные андалусскими архитекторами, имели большие, украшенные деревянной резьбой дверные проходы. В темных внутренних помещениях было мало окон, пропускавших жаркие солнечные лучи. Попадавший в комнату скудный свет рассеивался полукруглыми стеклами ярко раскрашенных геометрически правильных витражных секций над дверями или окнами.

Дворец генерал-капитанов на Пласа-де-Армас выглядел почти так же, как сейчас, после недавней реконструкции. Из газеты Illustrated London News, 21 августа 1869 г.

В центре каждого дома располагался открытый дворик-патио, облицованный плиткой и украшенный цветами, вьющимися растениями и пальмами в горшках. Праздники и большинство мероприятий проходили в патио – это было самое прохладное место в доме.

Высота новых домов обычно составляла два этажа. Первый этаж использовался как склад, иногда в нем были магазинчик-другой. Семья жила на втором этаже с выходившими на улицу балконами и галереей – крытым балконом над патио.

К середине XVIII века к городским укреплениям добавились надежные дома, которые было не так-то просто сжечь, три крепости и стена; гаванцам казалось, что они в безопасности. В городе располагалось много испанских военных. На Пласа-де-Армас генерал-губернатор правил из «тронной залы» Дворца генерал-капитанов с ее высокими потолками и красными портьерами. В порту царила оживленная жизнь, и гаванцы процветали.

Но 7 июня 1762 года британские захватчики с армией численностью свыше одиннадцати тысяч человек высадились в Кохимаре (Cojimar) – небольшом порту в нескольких милях к востоку от Гаваны. Командор Огастес Кеппель собрал войска, размахивая шляпой, и пообещал богатую добычу, провозгласив, что после того, как солдаты возьмут «вон тот городок», они станут «богаты, как евреи». Через два месяца отчаянных сражений прибыло подкрепление из Северной Америки, в том числе подразделения, которые через несколько лет будут сражаться против англичан в Войне за независимость. 13 августа испанцы сдали Гавану.

Для горожан это было ужасное событие и горькое поражение, трагическое несчастье. Британские войска они называли «мамеями»[14] в честь тропического фрукта с красной мякотью.

Даже сегодня момент выяснения отношений – рассерженная жена приходит домой, начальник вызывает на ковер – называется la hora de los mameyes (час мамей).

Память осталась, а англичане – нет. Во время двухмесячной осады испанцы увезли все сокровища подальше, и британским солдатам удалось награбить не так много. Впрочем, Лондон в любом случае мало интересовался Гаваной, она была лишь пешка, которую разыграли в переговорах. Менее чем через год, в июле 1763 года, последние из «мамей» погрузились на корабли, и Гавана вернулась к Испании. В Парижском договоре, который подписали Британия, Испания и Франция несколькими месяцами раньше, испанцы получали Гавану обратно в обмен на Флориду. Уильям Пит Старший, прошлый и будущий премьер-министр Англии, выразил мнение, что это неудачный обмен. Проверить это уже не получится.