Фуэте на Бурсацком спуске - читать онлайн

3 Верный помощник. Глава, в которой Коля всех спасает

Давно известно: хочешь что-нибудь сделать – делай сразу. Получив указания от товарища Морского, Коля, вместо того чтобы кинуться к телефону, оглянулся назад. И понял, что никуда сейчас не побежит. В зале включили свет. Зрители, перепуганные грозным: – Оставайтесь на своих местах и сохраняйте спокойствие, – ломились к выходу из зала. Музыканты бежали из оркестровой ямы, несколько дежурных милиционеров, напротив, спешили к ней. То тут, то там, раздавалось хриплое и издаваемое как бы на одном вдохе: – А-а-а! Убили! – Проснувшаяся среди всего этого Ларочка выглядела настолько ошарашенной, что Коля не смог уйти. Он успокоил ее, как умел – правдой: ничего особенного не случилось, убийство, взрослые заняты, товарищ Морской помогает милиционерам, а он, Коля, посидит пока с Ларой, хотя должен бежать сейчас к телефону, чтобы через прессу оповестить общественность о вопиющем происшествии.

– Убийство? – Девочка сначала даже не поверила. – И кого убили?

– Нина Ивановна Толмачева, – ответил Коля, все время повторявший это имя про себя, чтоб не забыть. Лариса вздохнула:

– Тетя Нино́ расстроится! Она всех в театре знает.

Ларочкино упоминание о тете навело Колю на мысли о дяде Илье. Отдав племянника под опеку Морскому, он просил не пропадать и сообщать обо всем интересном. Коля с этим, сказать по совести, не спешил. Но если истории о личных делах Морского или обо всякой там газетной текучке с легким сердцем можно было считать неважными, то про убийство, как ни крути, доложить следовало. Как инспектор, курирующий безопасность театра, дядя Илья о таком происшествии, ясное дело, должен был узнать как можно скорее. Нужно было идти звонить. И дяде, и в редакцию – по просьбе товарища Морского. А вместо этого Коля стоял, как истукан, выискивая взглядом хоть кого-нибудь, кого бы оставить с Ларой. Но увы…

На сцене, поочередно падая в обморок, выглядывали из-за кулис, чтобы рассмотреть труп, взволнованные артисты. В оркестровой яме копошились оперативники и медики. Зрительный зал значительно опустел. Лишь в нескольких местах вокруг записывающих показания милиционеров собрались кучки не успевших сбежать или особо ответственных граждан.

– Несчастный случай! – уверенно твердил кто-то. – Женщина протирала осветительные приборы и сорвалась вниз. Подробнее спросите у гражданина из зала, который первым бросился на помощь.

– Я видела в бинокль! Я все знаю! От фонаря отвалилась лампа, упала и убила дирижера! – кричала возле сцены на ухо милиционеру одна взбудораженная гражданка.

– Какая чушь! – перетягивала милиционера в свою сторону другая. – С потолка падала кукла. Сценарная задумка, полагаю. А преступление – дело рук террориста! Беляк из первого ряда воспользовался паникой от куклы, закричал что-то зловещее, прыгнул к оркестрантам и принялся убивать музыкантов. Они, бедняги, так из ямы и посыпались! Я лично видела сорочку скрипача, измазанную кровью!

– Товарищи! Товарищи, тише! Вы мешаете мне настроиться и дать четкие показания! – раздалось со второго ряда.

– Тьфу! – Коля не сдержался и плюнул прямо на пол, как и не в театре.

Лариса – то ли в ужасе, то ли в восторге – всплеснула руками, и Коле стало стыдно. К тому же внезапно он ощутил знакомый аромат. Рванулся, но почувствовал, что поздно. Все внутри, так же, как и сегодня в пять вечера, наполнилось предательским блаженным теплом, и Коля скорее догадался, чем увидел, что к Ларе приближается жена товарища Морского.

– Привет! – Балерина замерла, опустившись на колени перед девочкой.

Ларочка подскочила и с озабоченным видом взяла мачеху за плечи.

– Ирина, ты расстроилась? Из-за премьеры? Ты заплачешь ворот платья, и тетя Нино́ устроит взбучку! Эй! Ты же взрослая! Ну, Ирочка, не плачь! – успокаивая балерину, девочка и сама успокаивалась.

– Не буду, – Ирина заморгала, как будто загоняя слезы обратно под веки.

Балерина с девочкой тихонько переговаривались, а Коля, понимая, что вот уже второй раз за сегодня ведет себя очень не по-товарищески, таращился, не в силах оторвать от них взгляд. Черт знает почему, оказываясь возле особ такого рода (О, эта таинственная полуулыбка и томный взгляд! О, локоны, выбившиеся из общего пучка и небрежно падающие на лоб! О, эта осиная талия и едва прикрытые накидкой хрупкие плечи!), Коля безнадежно терял характер. Еще чуть-чуть, и он забыл бы обо всем на свете, но тут его внимание привлекла… другая женщина, моментально переключившая на себя все Колины мысли. Через перила балкона в глубине зала перелезла высокая суровая гражданка в сером директорском костюме.

– Товарищ Гопнер, осторожней! Товарищ Гопнер, не спешите, я дам вам руку! – громким шепотом причитал копошащийся на балконе грузный мужчина.

Коля не поверил своим глазам! Вот везуха! Гражданка повернулась в профиль, и он уже не сомневался. Перед ним была та самая Серафима Ильинична, про которую Морской столько вчера рассказывал и которой попросил сейчас позвонить. Редактор Гопнер собственной персоной! Будто только вышла из своего кабинета во Дворце Труда. Вся как вчера: та же тяжелая коса с проседью, те же острые скулы, усталый, но пронзительный взгляд.

– Зачем же вам на сцену? – шипел спутник товарища Гопнер. – Там труп! Вас вытошнит! Останьтесь на балконе!

– Когда работаешь в газете, – через плечо отругивалась главный редактор, – все нужно видеть собственными глазами!

– Ребенок, мне пора! – кинул Коля, на радостях оправившись от балерининых чар и решив действовать. – Товарищ Серафима Ильинична! – уже кричал он, мчась по диагонали сквозь зал и перепрыгивая через спинки кресел, словно участник гонки по бегу с препятствиями.

Товарищ Гопнер остановилась, характерным жестом резко опустив руку в карман: – Слушаю! – глянула в упор, доставая из кармана, к счастью, вовсе не придуманный Колей браунинг, а часы на цепочке.

– Здравствуйте! Я у вас вчера был. С товарищем Морским, – бодро заговорил Коля. – Мы говорили о репортаже с футбольного матча, где наш «Металлист»…

– Коля Горленко! Давай-ка сразу к делу. Времени лишнего не имею и склерозом не страдаю. О чем мы говорили вчера – прекрасно помню.

– Ух! – выпалил Коля восхищенно. Он не ожидал, что человек, когда-то друживший с Крупской и лично общавшийся с Лениным, разъезжавший с агитбригадами по махновским селам в гражданскую войну, а теперь занимающий столько главных постов одновременно, может помнить по именам всех визитеров. – В общем, тут такое дело…

– За мной! – выслушав сообщение от Морского, товарищ Гопнер, несмотря на возраст и длинную юбку, лихо понеслась за сцену. Коля и сопровождающий редактора мужчина едва поспевали следом. Не останавливаясь, Гопнер допросила мнущихся в оркестровой яме медиков, лично взглянула на жертву и набросилась на оперативников, расспрашивая о шансах на раскрытие дела.

– Шансы точные! – уважительно рассматривая удостоверение редактора, сказал усатый милиционер в папахе. – Подозреваемого только что забрали. Я видел, хлопцы его под руки тащили.

Товарищ Гопнер радостно потерла руки и снова ускорилась, остановившись только внизу на проходной служебного входа, где на стене висел вожделенный телефонный аппарат. Дедуган в шапке-ушанке, восседающий за столиком вахтера, пытался было попросить о тишине, но Серафима Ильинична мягко и решительно вытолкала его на лестницу, заявив, что ей нужно провести секретное совещание.

– Готовим срочную публикацию про убийство! – постановила она через минуту. – Куда, кстати, делся Морской? – Товарищ Гопнер говорила так быстро, что ответить при всем желании не получилось бы. – Начну летучку без него. Итак, сегодня, 16 февраля, поздний вечер, – она снова выудила из кармана часы, сверилась с часами на столе вахтера, явно запуталась и продолжила без указания времени: —…Враги революции в оперном театре. Наши доблестные органы безопасности снова на высоте… – Она решительно выдернула из лежащего на столе вахтера альбома чистый лист и, вопросительно глянув на спутника, тут же получила от него карандаш. Да не простой, а рекламируемый сейчас повсюду карандаш-автомат московской фирмы «Гаммер» – карандаш-мечту. Товарищ Гопнер записала собственные слова и недовольно скривилась. – Лучше не враги, а враг! Так больше впечатляет, – исправилась она. – Но что писать еще? Морской нарочно смылся? – Товарищ Гопнер уже сняла трубку, потребовав от девушки соединить с дежурным из редакции, но параллельно продолжала совещание. – Так! Коля Горленко, помощник Морского. Вот вам первое редакционное задание. Нужен текст. Броский, трогательный, но и боевой. Спасайте! Немедленно. Ну! Что мне диктовать в редакцию? – Она впилась в Колю взглядом и неожиданно прикрикнула: – Я вас спрашиваю!

И тут случилось вот что: от волнения Коля покраснел, вспотел и… выдал поэтические строки.

– Караул! – почему-то сказала товарищ Гопнер, но тут же подбодрила: – За скорость – хвалю! В пять минут ничего лучше никто не придумает. Утром зайдете в бухгалтерию за гонораром. А теперь диктуйте!

Ощутив телефонную трубку у своих пересохших губ, Коля, старательно растягивая «р», пялился на блестящий рычаг, невероятным усилием воли заставляя себя не бросать на него трубку и, поражаясь происходящему, диктовал дежурному секретарю свой первый законченный стих.

– Ой! Коля-Коля-Коленька! – закричала Лариса, увидев выходящего из театра знакомого. Коричневая кожаная куртка и картуз придавали Николаю солидности, но Ларочку это ничуть не обмануло. – Не убегай! Я знаю, ты свободен! Давай ты нам поможешь? Это важно!

Николай, оторопев, замер. То ли совсем устал, то ли не узнал Ларочку в зимней одежде. Пока он пялился, она продолжала:

– Ирина, это наш Коля. Коля, это наша Ирина. Я не успела вас представить, потому что он сбежал.

Николай два раза смешно втянул носом воздух, поднял вверх брови и, глядя на Ирину, расплылся в блаженной улыбке:

– Да не сбегал я. Просто было надо… Оповещал широкую ответственность… Э… общественность… э… по поручению товарища Морского. Теперь вот думаю, то ли домой идти, то ли к дяде, то ли…

– То ли, – решительно ответила Ирина. – Вы очень мне нужны! Прошу, спасите!

К огромному Ларочкиному удовольствию, дважды Колю просить не пришлось. Ирина еще объясняла, что бедную засыпающую девочку нужно отвезти домой, а ей – ведущей танцовщице сорванного спектакля – отлучаться сейчас никак нельзя, а Коля уже все понял и кивал головой, опять стегая себя челкой по носу.

– Спасибо вам большое! – сказала Ирина.

– Не за что, – Николай, явно гордясь возложенной на него задачей, оживился, подмигнул Ирине и даже заладил свое любимое: – Но я не «вы», я – «ты». «Вы» говорят лишь незнакомым женщинам, плохим начальникам и людям безразличным. А друзьям надо говорить «ты». Это не мои слова, это Майк Йогансен написал.

Ирине эти подмигивания, конечно, не понравились. Она вообще-то была строгой с кавалерами.

– Хорошо! – кивнула она без улыбки. – Друзьям буду говорить «ты». А вас прошу – доставьте Ларочку домой. Я буду очень сильно благодарна!

Ирина ушла обратно в театр, а Коля с Ларисой еще какое-то время молча смотрели ей вслед.

– Вообще-то она хорошая, – попыталась оправдать мачеху Ларочка.

– Она хорошая, но сел в калошу я! – многозначительно выдал Николай, а потом вдруг расплылся в улыбке. – А ничего получилось, да? Хорошая в калошу я, – он выудил из кармана пачку папирос, нацарапал что-то на ней огрызком карандаша и совсем уже весело произнес: – Что ж, ребенок! Веди меня туда, куда я должен тебя отвести!

У подъезда, опираясь на заснеженный парапет, словно университетский профессор на кафедру, стоял дедушка Хаим. Ларочка знала повадки профессоров, потому что мама иногда брала дочь с собой на лекции. Знала также и то, что дедушка вовсе не профессор, а простой мастер на все руки. Раньше, когда дедова красильня еще была дедовой, Ларочка часто бывала там и даже сидела вместе с Соней на приеме заказов. Покрасить шторы? Выкрасить ковер? Закрасить все проплешины на куртке? Все это, да и многое другое, дед Хаим делал лучше всех в округе. Сейчас, когда он работал мастером на большой государственной фабрике, попасть к нему на работу было уже не так просто, но в нерабочее время все, кто мог, просили что-нибудь починить или перекрасить. Ларочка дедом ужасно гордилась, всегда была рада его визитам, и сейчас конечно же весело кинулась обниматься. Дед пах лекарствами, морозом и болотом – под его домом, радуя окрестных мальчишек, хлюпала жижей никогда не замерзающая и не пересыхающая лужа. И Лара запах деда обожала.

– Где Вульф? – не выпуская Ларочку из рук, спросил дед Николая вместо приветствия.

– Понятия не имею, – честно ответил Коля.

Дед Хаим терпеть не мог правильные названия и имена. Ладно еще, как и многие горожане, он по старинке улицу Карла Либкнехта звал Сумской, так и, например, про недавно переименованный в Кравцова Мордвинов переулок говорил исключительно: Спуск с моей Синагогой, а харьковчан именовал харьковцами! Конечно, отца Ларочки он звал только прежним именем. Ну что ты будешь делать?

К счастью, Николай про неведомого ему Вульфа сразу забыл и заговорил по делу.

– Я ученик Владимира Морского, его жена просила сопроводить девочку, потому что у них в театре невесть что творится, а товарища Морского забрали давать показания про убийство.

Глядя снизу вверх, но, тем не менее, с большим достоинством, дед оценивающе порассматривал Николая. Потом сказал:

– Понятно, хоть и не ясно. Пойдемте в дом. Там молодежь расспросит.

Молодежью дедушка называл давно уже взрослых маму, ее сестру Соню и Ларочкиного отчима Якова. А бабусю Зислю он не называл никак. Бабушка с дедушкой не разговаривали друг с другом с тех пор, как дед Хаим бросил семью и ушел к «вертихвостке» Фане Павловне. Конечно, это выглядело странно. Ведь если что-то у бабуси в доме надо было починить или, например, уладить дела со старьевщиком – чинил и улаживал дед Хаим. А если бабуся по счастливой случайности доставала какие-то удачные продукты на базаре или молочница, что ходит раз в неделю, приносила товар с излишком, то бабушка все покупала и на деда тоже. При этом говорить друг с другом они отказывались. Все потому, что дед целых пятнадцать лет втайне встречался с Фаней Павловной. А в миг, когда он все-таки ушел из семьи, бабуся все узнала и его счастье прокляла. Да так, что Фаню Павловну разбил паралич. В тот же день. Не помогли ни лекарства, ни массаж, который Ларочкина мама ходила делать бывшей «вертихвостке».

– Когда все в сборе, они не запирают, – дед толкнул дверь, и Ларочка увлекла Николая за собой вперед по коридору.

Из бабушкиной комнаты выскочила мама в красивом зеленом платье. Ой! Тут только Ларочка поняла, что пережила. Балет, премьера, а потом вдруг всеобщая паника, исчезнувший отец и еле сдерживающая слезы Ирина. Ларочке стало так себя жалко, что она тоже заплакала. Она запрыгнула на руки к маме, обхватила ее руками и ногами. И обессиленно сказала:

– Неси меня, мама, к людям.

Бабушка Зисля с Соней занимали две большие смежные комнаты рядом с кухней. В дальней комнате спали, в ближней – принимали гостей, накрывая круглый стол кружевной скатертью, выкрашенной дедом и всегда «похожей на новье». Вынимали из двухэтажного буфета посуду, пододвигали поближе к столу все свободные стулья, иногда даже заводили патефон. Как же Ларочка любила такие моменты! Сейчас, когда в доме одновременно была уйма народу, ей вспомнилось далекое прошлое, когда все близкие жили еще вместе. Тут обитали мама с папой и Ларисой, бабушка с дедушкой и Соня. Хоть и считалось, что это были кошмарные деньки, от которых «не мудрено, что все разбежались по своим норам», Ларочка скучала по дружным чаепитиям вприкуску с обожаемыми кусочками сахара, по вежливым гостям отца, сплошь влюбленным в Соню, и по громким дедовым друзьям, от которых бабуся Зисля всегда прятала спиртное.

– Хвала небу, ты нашлась, детка! – воскликнула Соня, когда мама внесла Лару в комнату.

– Я же говорил, надо сидеть здесь и ждать вестей! – обрадовался папа Яков. И тут же начал пояснять: – Я уже и не знал, что делать. В городе паника, все бегут из театра, ползут слухи про убийство. Даже дед Хаим, вон, заволновался, пришел спросить, как наши дела. Фуух. Не зря я в Морского верил! Сказал, что вернет ребенка бабушке Зисле домой после спектакля – вот и вернул.

– Тссс! – осторожно положив Ларочкину голову себе на плечо, мама приложила палец к губам и наказала всем молчать.

Лариса поняла, что ее отправляют спать, и стала отчаянно сопротивляться. Она уже большая! Сил поднять голову от маминого плеча не было, и Ларочка просто умоляюще протянула руки к Коле, но тот с какой-то глупой улыбкой смотрел на Соню и ничего не заметил. Ах, вот, значит, как?!

– Между прочим, – закричала Лара, цепляясь за косяк двери, – это я его сюда привела! Сам он даже дорогу не знал! Почему он будет рассказывать, что было в театре, а я нет? Да ему всего 20 лет! Он, между прочим, не только папы Морского, но и мой ученик! Я весь вечер оказывала на него благотворное влияние.

– Лариса! – произнесла мама самым строгим своим тоном. – Ступай спать сейчас же!

– Тьфу! – Ларочка не выдержала и плюнула. Прямо на пол. Присутствующие, ахнув, повернулись к Коле. Тот, густо покраснев, пробормотал:

– Это не я ее учил! Чесс слово! Извините…

Когда разбушевавшуюся Лариску наконец отправили в постель, все внимание переключилось на Николая. Где Морской? Какое он имеет отношение к убийству? В какое ведомство увезли? Коля и рад бы был рассказать все внятно, но сосредоточиться мешали сразу три препятствия.

Во-первых, гражданка хозяйка, сославшись на недавний день рождения кого-то из семьи, подала пирожки. Причем такие, что Коля не смог удержаться. Набросился, как волк, и сразу себя выдал. «Да он совсем голодный!» – заохали вокруг и побежали за куриным супом. Коля, конечно, отнекивался. Но твердое хозяйское: «У нас балкона нет, на завтра не оставишь, надо доесть. Ты должен нас спасти!» купило его совесть. Теперь вот Коля пытался говорить с набитым ртом, но выходило так плохо, что даже Ларочкина мама – человек явно прогрессивный и сентиментальными «аханьями» не страдающий – твердо сказала: – Мужчина голоден – равно мужчина бесполезен. Физиологию никто не отменял. Так что сначала ужин, разговор – потом.

Во-вторых – Коля, стыдясь, прокручивал это в мыслях, уплетая вторую тарелку супа, – а не подводит ли он сейчас товарища Морского? Не покажется ли учителю оскорбительным, что Коля задружился с «его бывшей»? Двойра, кстати, оказалась прямой противоположностью нынешней супруги товарища Морского: румяная, видная, подвижная, она источала уверенность в себе, непоколебимое чувство юмора и энергию. Красивое умное лицо ее постоянно двигалось, меняя целую гамму эмоций, а речь вызывала у Коли желание срочно начитаться умных книг. К Коле она, несмотря на его явно плохое влияние на Ларочку, отнеслась очень дружелюбно, что обязывало к взаимности. А Николай страдал, не понимая, не обидит ли Морского.

И, наконец, в-третьих. Соня. Увидев ее, Коля ощутил, как сердце падает в пропасть. «Да они издеваются! Сговорились!» – успел подумать он, прежде чем потеряться в блаженном ступоре. И нежный аромат (один в один такой, как у Ирины), и томный взгляд, и талия, и бледное, будто нарисованное, лицо с небрежными локонами, спадающими на лоб, – все столь опасные для Коли атрибуты имели место быть. «И тоже, небось, злая!» – в отчаянии подумал он, вспомнив разговор с Ириной о друзьях. Но Соня подводила: легко перешла на «ты», с большой сердечностью интересовалась, понравился ли Николаю суп из потрохов и сильно ли он испугался, когда увидел в театре падающее с потолка тело. «О! Не намек ли это на взаимность? – гадал Коля. – Она же за меня переживает!» К тому же (Коля решил с самим собой быть откровенным) хоть у Ирины и изящества побольше, но также есть огромный недостаток: она жена товарища. А Соня…

– Так-так, – несмотря на сумятицу в ответах Николая, Соня терпеливо продолжала расспросы. – Ты побежал к Ларочке, а вокруг все кричали про убийство. Но расскажи же подробнее, как случилась сама трагедия!

– Трагедия? Ну то как посмотреть… Нет худа без добра, хочу сказать, – краснел Коля. – Если б убийства не случилось, я бы не оказался тут, с… – Он чуть себя не выдал, ляпнув «с тобой», поэтому закончил очень странно: – тут, с потрохами… Ой, что я говорю…

Образовавшаяся в голове каша из романтики и прочих переживаний на корню пресекла все попытки Коли изъясняться здраво. И он вдруг выпалил:

– И тут внезапно, как сама любовь, на голову невинным оркестрантам упала женщина… Что я несу? Простите!

А в сущности, что он мог рассказать? Что женщина разбилась явно насмерть, но товарищ Морской все равно кинулся ее осматривать? И что сказал, мол, ее убили в пять часов? Толком Николай и сам ничего не понимал. Почему Морской делал осмотр? Так вот ему захотелось. Почему Морского увели на допрос, а не опросили в зале, как всех нормальных людей? Так им в голову стукнуло. Кто, в конце концов, был убит? Нина Ивановна Толмачева.

Вытянув из рассказчика имя, присутствующие вдруг поменялись прямо на глазах. И шуточки, и светские вопросы – всё кончилось.

– Нино́?! Мой бог, не может быть…

– Постойте! Коля, ты вполне уверен? Скажи, прошу, что ты ошибся с именем…

Присутствующие наперебой заговорили про жертву, которая оказалась и Нино́ и Ниной Ивановной одновременно. Она занималась с Ларочкой рисованием. Она помогала деду Хаиму получить заказы от театра, когда красильня остро нуждалась в заказчиках. Она заведовала кружком краеведов, который обожал Морской. Она была другом семьи…

– Пожалуй, я пойду? – Коля почувствовал, что тот, кто совсем не знал Нино́, сейчас здесь лишний. У людей горе, а он тут сидит, суп наворачивает… К тому же он вдруг вспомнил, что забыл отчитаться дяде. – Мне, в общем-то, пора…

– А далеко тебе идти? – спросила Двойра и вновь закрыла лицо руками, стараясь не показывать слезы.

– Конец Пушкинской. Общежитие возле стройки, – ответил Коля. – Совсем недалеко.

Пугать мать ночным приездом не хотелось, поэтому Коля решил заночевать у друзей в так называемом общежитии. Гигантский «Дом пролетарского студенчества № 1» вот-вот должны были достроить, и некоторые особо отважные студенты временно размещались под ним в переоборудованных строительных бараках. Кто не рискнул уйти в барак и остался в корпусах бывшего епархиального училища, жили, конечно, существенно лучше, но, во-первых, уменьшали свои шансы на скорое заселение в новострой, а во-вторых, находились под постоянным контролем комендантов. В бараки же можно было приходить кому угодно.

– Может, тебя отвезти? – предложил Яков. – Я на авто.

– Нет, что вы! – отмахнулся Николай и деловито добавил для пущей серьезности: – Я пройдусь. Мне свежий воздух, вам – экономия. Бензин, чай, не казенный!

– Как не казенный? – искренне удивился Яков. – Разумеется, казенный. Но, если скромничаешь, довезу тебя только до театра. Ты из-за нашей Лары оттуда ушел, туда мы тебя и доставим. Идет?

«В сущности, все это настолько трагично, что даже смешно!» – кутаясь в тяжелую, позаимствованную из оперного реквизита шубу, Ирина неуверенно сошла по ступенькам служебного входа. Дойдя до угла освещенной площадки перед зданием, она обернулась. Несмотря ни на гибель Нино́, ни на сорванную премьеру, ни на исчезновение критика Морского и бегство танцовщицы Онуфриевой, театр жил.

Вызывающе светилось дальнее от фасада окно малого репетиционного класса. Там неистово тренировалась балерина Дуленко. Специфический метод снятия стресса, но, по словам самой Валентины, действенный. «Пляшет от горя – это про меня, – говорила она. – Если мне плохо, спасти может только танец». Она и грипп лечила тренировкой. А в 19-м, когда от голода люди хватались за любую работу, а перспективным танцовщицам из студии Тальони предложили подработать массовкой в опере, Ирина с радостью взялась, а Валечка – ни-ни! – умчалась в еще более голодный Петроград, чтоб совершенствовать искусство в хореографическом училище. Ну, потому-то Валечка и прима. Хотя вот Галина Лерхе – тоже прима, да еще и успевшая блеснуть в Ленинграде и Москве, – к тренировкам относится иначе. «Я буду танцевать сейчас вполсилы, чтоб не перегореть, а потом, на самом спектакле, выложусь. Вы же знаете, как это происходит!» – говорила она режиссеру Фореггеру. Он знал, но умолял – Ирина слышала, потому что когда-то стала невольным свидетелем их разговора – не расхолаживать коллектив и «работать на все 100, чтоб за тобой тянулись». Галина не соглашалась. Тогда режиссер рассердился и стал чаще репетировать со вторым, страховочным составом. Все понимали, что он делает это, чтобы проучить строптивицу Лерхе, но вдруг оказалось, что у Ирины – а главную роль танцевала во втором составе именно она – отлично получается. Дело кончилось тем, что премьера досталась Ирине. Хотя, если честно, сама она до сих пор считала, что даже работая вполсилы, Галина Лерхе вела партию четче и интересней.

В «Большой репетиционной» у окон то и дело мелькали разряженные силуэты. Банкет – столь неизбежный и неуместный одновременно – кому-то шел на пользу. Запланированное застолье проходило без главных действующих лиц спектакля. После известия о страшной гибели Нино́, да еще и после беседы с милицией большинство виновников торжества предпочли отказаться от празднования. Не обнаружив в зале ни их, ни дирижера, ни художника, ни представителей контролирующих организаций и партийного руководства, директор умоляюще глянул на режиссера, мол, «не пропадать же столу?» и тот отвесил щедрое: «Зови кордебалет!» Эти всегда были готовы выпить и закусить. Что, впрочем, правильно. Артисты – что с них взять?

Ирина вспомнила прощальный извиняющийся взгляд своей подружки по кордебалету Галюни Штоль и даже отвернулась от театра. Вот надо ж быть такой? Уже уходя, Ирина зашла в зал сказать всем «до свидания». Директор Рыбак начал сокрушаться, что велел своему шоферу развозить по домам перепуганных музыкантов и напрочь забыл про Ирину. Тогда режиссер Фореггер – сразу видно благородную кровь – вызвался немедля проводить Ирину до таксо. В конце концов, имеет право постановщик переживать за исполнительницу главной роли?

И тут вмешалась артистка кордебалета и Иринина подружка Галюня Штоль:

– Ее обычно муж домой отвозит! Сейчас, конечно, тоже отвезет. Ведь так, Ириш?

В обычной жизни Галюня была мила и дружелюбна, но в личной… Ревнивая, как кошка. Эгоистка! Ирине сделалось противно.

– Конечно, муж меня встречает. Не волнуйтесь. – Ирина удалилась, однако не удержалась и шепнула Галюне на прощанье: – Дуреха, успокойся! На твоего барона никто не претендует! Кроме законной супруги, разумеется!

Галюня вспыхнула, но промолчала, сама понимая, что перегнула палку, вынудив подругу отправиться в ночь.

Однако надо было все же идти домой. Возможно, там уже ждал Морской. Обходя темный университетский сад десятой дорогой, Ирина решила держаться ближе к фонарям у Мироносицкой церкви. Переходя на другую сторону Карла Либкнехта, балерина чуть не упала, поскользнувшись на заледенелой брусчатке, вскрикнула и не на шутку испугалась, что привлекает к себе лишнее внимание.

«Зря я взяла шубу! – пронеслось в мыслях Ирины. – Манто, пусть в нем я бы продрогла, словно мышь, но хоть свое. Если снимут, не надо будет ни с кем потом объясняться. А так – казенное сопрут, доказывай потом, что не торгуешь костюмами и реквизитом…»

Никаких таксомоторов, конечно, видно не было. На перекрестке стояли одинокие сани, но от одной мысли, что придется самой договариваться с извозчиком, Ирине сделалось дурно.

– Эй, стойте! – вдруг крикнули из темноты. – Стойте, я вам говорю!

«Начинается!» – подумала она и ускорила шаг.

– Ирина, подождите! – голос вдруг показался знакомым. – Неужто вы одна идете? Здесь?

«Слава Богу!» – Ирину нагонял тот самый белокурый парень Николай, который, хоть и пугал излишним панибратством, но все равно был нынче очень кстати.

– Похоже, вам начертано судьбой сегодня провожать домой всех дам Морского! – улыбнулась Ирина.

– Я думал – столь почетное задание вы можете доверить лишь друзьям! – проворчал парень, но все же любезно пошел рядом.

– Для столь юного возраста вы слишком злопамятны! – вздохнула Ирина. – Не будьте букой, я вас умоляю!

На «ты» Ирина так и не перешла, но общаться явно стала куда теплее. А может, просто Коля, после знакомства с Соней, стал менее чувствителен к обидным высказываниям Ирины. Вообще-то Николай был встрече рад. Во-первых, дом Морского лежал практически по пути к общежитию. Во-вторых, всегда приятно почувствовать себя свободным с тем, с кем всего час назад ощущал пленником, лишенным всякой воли.

У дома с табличкой «ул. Карла Либкнехта, 49» они остановились для прощания.

– Спасибо вам еще раз за Ларису! – нарушила неловкое молчание балерина. – Я и сама могла бы ее отвести, но мне так не хотелось заходить к ним в дом.

– Чтоб не встречаться с его бывшей, верно? – догадался Коля.

Ирина посмотрела как-то странно. Потом отрезала насмешливо и зло:

– Скорее, чтобы их оградить от «бывшей», – и сразу же пустилась в объяснения: – Разумеется, я «из бывших». Мать – потомственная дворянка. Отец – купец первой гильдии. Разве не заметно? – она насмешливо приподняла брови. – Но есть и хорошая новость: они меня бросили, когда драпали от большевиков. Они бросили, а Советы подобрали. Мне было 12 лет. Так что я за советскую власть, вы не бойтесь, – закончила речь она уже более спокойно. – Я всегда сообщаю свое происхождение при знакомстве, чтобы потом не было лишних сюрпризов.

– Ээээ… Как это бросили? – Николай был ошарашен. Он попытался представить бросающую его мать и не смог. – Совсем? – Ирина промолчала, а Николай вдруг спохватился. – И, это… Никаких тут нет сюрпризов. Мне лишь бы человек хороший. Правда! Подумаешь – родители дворяне. Я видел недостатки и страшнее…

Ирина неожиданно рассмеялась.

– Он видел недостатки! Не-до-стат-ки! Да вашими устами со мною говорит вся правда жизни… – и тут ее смех начал нарастать, заставил затрястись и перерос в обильные рыдания – похоже, сказалась и рана в душе, открывшаяся от известий про Нино́, и перенапряжение перед спектаклем, и срыв премьеры, и отсутствующий муж.

Николай опешил. А Ирина все никак не могла с собой справиться.

– Простите, я… О господи, как глупо! Я просто не могу никак понять. Нино́ – и вдруг мертва. Ну как же это?.. В последний раз я видела ее сегодня утром… В последний…

Ирина вспомнила, что много читавший в юности про авиацию Морской, на манер летчиков, вместо «последний раз» всегда говорил «крайний». Чтобы не было ощущения, что раз этот больше не повторится. А тут, с Нино́, слово «последний» предстало в своем самом прямом смысле. От этого веяло такой жутью, что Ирина совсем расклеилась.

– Вы не волнуйтесь, – всхлипывала она, – я сейчас выплачусь, и полегчает. У всех, знаете ли, свои методы. Дуленко танцует, я рыдаю. Нино́, вон, спала. Говорила: «В любой непонятной ситуации ложись спать. Хоть пять минут, хоть час – но спи, и тогда сможешь все осилить, и быть, как я: и энергичной, и отважной, и живой»… Живоооой! А вышло, что и не живая вовсе! – Ирина уже даже выла в голос.

– Ну, тише! Ну, вы что! Нужно быть сильной. Товарищ Морской вас не похвалил бы. – Коля наконец вышел из ступора и начал, постукивая шубу по плечам, подбирать правильные слова. То есть это ему казалось, что правильные.

– Морскооой! – еще пуще зарыдала Ирина. – А где он, ваш Морской? Как нужен – он куда-то пропадает. Ему до меня совершенно нет дела! Я совсем однаааа!

– Да что же вы такое говорите? – Коля не переносил женских рыданий. Он был готов провалиться сквозь землю, лишь бы его, в общем-то, неплохой, хоть и немного резкой, собеседнице стало лучше. – Морскому до вас дело есть! Еще какое! Он вас ревнует к каждому столбу! Сегодня даже поручил мне проследить, с кем вы встречаетесь!

– Ой! – Коля, на девчоночий манер, прижал обе руки к губам, но было уже поздно. «Проговорился! Все… Пиши пропало…»

Однако цель была достигнута. Воцарилась тишина. На Ирину услышанное произвело столь грандиозное впечатление, что она мгновенно успокоилась.

– Что? Повторите! Ну же! Повторите! – потребовала она через минуту. – Морской просил вас проследить за мной? С кем я встречаюсь? Как это?

Куда было деваться? Коля сдался.

– Да, собственно, рассказывать тут нечего. Обычная история про ревность. Товарищу Морскому кто-то наплел, что в пять часов у вас свидание. Мол, прямо к вам в артистическую – он говорил «уборная», и я, если честно, очень хохотал, – так вот, к вам зайдет ухажер. Товарищ Морской так мучился, подозревая вас в измене, что ради истины решил пойти на крайность. Просил меня побыть его ушами. Воспользовавшись тем, что театр открыл для посетителей все классы, я пробрался в артистическую, спрятался у вас в шкафу и там сидел. Недолго! И ничего не видел – только слышал! Я знаю, что никто из ухажеров к вам не входил. Входила только дама. Морского обманули. Вот и славно!

– Коля, вы не бредите? – Ирина переспросила трижды. – Все это совершенно на него не похоже. У нас полное доверие, и всех моих ухажеров он знает. К тому же ревность – это же мещанство. Дань собственности! Подлый архаизм. Он сам мне так все время говорит… Еще кричит, что не ревнив ни капли…

– Ему бы так хотелось, но не вышло… На словах все мы такие хладнокровные, а на деле… – тут Коля процитировал модное из Тычины: – З кохання плакав я, ридав!

– Скорее уж «самотня ты, самотній я», – ответила Ирина строкой из того же стихотворения. – Если мы про психологию моего мужа, конечно.

Ирина вынула еще один платок и зеркальце, чтобы привести себя в порядок.

Николай даже вспомнил чье-то меткое журнальное «Влюбленную в мужа женщину видно сразу – прихорашивается не только выходя на улицу, но и заходя домой». Его вдруг охватило беспокойство за это странное и хрупкое семейство: «Надо будет поговорить с Морским, чтобы надоумил жену поменьше распространяться о своих родителях». Честно предупреждать о неблагонадежном происхождении – это, может, и хорошо. Только всех – не обязательно. Николай не раз видел, как по родной его Москалевке, выпив лишку или просто под хорошее настроение, мужики ходили «бывших бить». И не важно им было, кто за советскую власть, а кто нет. Народ так долго угнетали, что жажду мести ни за какую пятилетку убрать не получится.

Николай, вот, сам тоже в прошлом году с мужиками ходил мстить. Правда, без выпивки и цивилизованно. С театральным плакатом даже. «Не верю! К. Станиславский» – написал он краской на ватмане, взяв симпатичную цитату из статьи про современных театральных режиссеров. Стояли митингом против религии, требовали здание еврейской церкви народу под клуб отдать. Клуб Николаю нужен не был. А вот с попами разобраться хотелось. Хоть с православными, хоть с любыми. С ними у Коли особый счет был. С тех пор, как заболевший чем-то пустячным отец умер, потому что вместо лекарств и походов в районную поликлинику с подачи церковников упрямо лечился пожертвованиями на храм да молитвами, Николай религию не переносил категорически.

– Знаете что! – сказала вдруг Ирина. – Поднимемся к нам! Выясним у Морского, что это за история со слежкой. Без вас, боюсь, он скажет, что я ее придумала сама.

– Э? – даже удивился Коля. – Вы не можете спрашивать товарища Морского о слежке. Я рассказал вам это по секрету. Неужели не понятно?

– Вообще-то нет, – спокойно заверила Ирина. – Спроси вы заранее, я бы сразу сказала, что от Владимира секретов не держу. Но вы все рассказали, не спросив… Идемте, я нагрею самовар! Но только, друг мой, будьте осторожны! – добавила она, видимо, чтобы окончательно добить несчастного провожатого. – У нас сосед – священник. Чуть что про душу говорить начнет, вы от диалога уходите, а то потом не остановитесь. С ним ужасно интересно разговаривать.