Глава 4
Следующие три дня Ваня в школе не появляется, и я как-то вся сникаю. Придирчиво выбирать одежду и старательно краситься становится будто бы незачем. Мне ведь всегда хочется быть самой красивой именно для него. Пусть и в рамках своего стиля. Вечерних платьев не ношу, виновата.
Писать ему я больше не решаюсь, потому что на последний мой вопрос Громов тогда не ответил. Может, не захотел, может, пожалел, что поделился со мной, а может, просто отвлекся и забыл. Так что моя радость от его внезапной откровенности быстро выветривается. Я часто открываю наш диалог в мессенджере, перечитываю его сообщения, но вот этот висящий безответный знак вопроса заставляет все внутри неприятно сжиматься.
В соцсети Ваня тоже ничего не выкладывает. Я проверяла и с аккаунта Бо, который входит в разряд «лучшие друзья» и автоматически видит чуть больше контента, чем я. Не друг, не лучший, да и вообще никто.
– Геля, ты чего такая хмурая?
– А? – я поднимаю голову от тарелки с омлетом и смотрю на папу, который остановился на пороге кухни.
– Настроение, говорю, плохое, дочь?
Он щурится на утреннее солнце за окном и, рассеянно почесывая плечо, идет к холодильнику. Обычно папа выходит на работу очень рано, но по пятницам может позволить себе поспать подольше.
Улыбаюсь, задирая подбородок повыше – это мой личный прием. Всегда помогает мне переключиться и стать той самой веселой Гелей, которую все любят.
– Просто задумалась. Как ты?
– Лучше лучших, – выдает он свою стандартную присказку и достает из холодильника яйца и сыр.
– Хочешь, приготовлю тебе завтрак?
– Да нет, Гель, собирайся в школу, у меня предостаточно времени.
Я снова склоняюсь к тарелке и подцепляю вилкой кусочек помидора. Позволяю улыбке плавно сползти куда-то под стол. Конечно, глупо так себя вести. Нужно взбодриться.
– Пап, я сегодня съезжу к Стефане, – говорю внезапно даже для самой себя.
Он оборачивается и чуть морщит нос. Я это движение знаю, сама так делаю. Но отец быстро справляется с собой:
– Хорошо. Только скажи ей, чтоб вина тебе не наливала!
На этот раз смеюсь вполне искренне:
– Ты же знаешь, она найдет, как обойти твои запреты. Разберемся. Не переживай.
– Я и не переживаю, – он разбивает яйца в сковородку и выразительно хмыкает, – ты же к бабушке едешь, не в притон.
– В бабушкин притон.
– Геля, не дразни меня.
Я снова смеюсь. Папа не сильно любит Стефаню. Точнее, не так. Он как будто ее не понимает и боится этой эпатажной личности. И словно чувствует свою вину перед ней, поэтому избегает. По папиной линии у нас никого уже не осталось, а по маминой – только бабушка Стефания. Только не говорите ей, что иногда я зову ее бабушкой, она страшно оскорбится!
– Энж! – кричит Бо еще из коридора, и, повернувшись, вижу его хитрющую физиономию.
С преувеличенно тяжелым вздохом интересуюсь:
– Что, пришел меня поторопить?
– Нет, что ты! У нас куча времени. О, кстати, сегодня Громов в школу придет, представляете?
С трудом удерживаюсь от того, чтобы сделать стойку, настроив нос по ветру. Но полный надежды взгляд на брата вскидываю, это сильнее меня.
Папа вздыхает:
– Да, парню не позавидуешь.
– Почему? – спрашиваю и, не выдержав, повторяю: – Почему?
– Не вовремя его подсекли. В другой раз отсиделся бы спокойно, пролечился. А тут этот матч дурацкий, да и Ванька узнал, что скаут будет. Не зря говорят: меньше знаешь – крепче спишь.
Замираю, вцепившись в вилку. Каждая моя клеточка слушает, боясь упустить хоть звук.
Спрашиваю:
– А кого смотреть будут?
– Ну, как кого… – тут папа разворачивается с тарелкой в руках и строго смотрит на меня, – Геля, опять выведываешь? Еще не хватало, чтоб ты Ваньке рассказала!
– Мы с ним не общаемся, – буркаю я и понимаю, что тема на данный момент закрыта.
Торопливо подхватываю свою тарелку с почти нетронутым омлетом, ставлю около раковины и говорю:
– Кажется, там погода изменилась, пойду переоденусь.
– Ага, – веселится Бо мне вслед, – изменилась, как же!
Но мне уже плевать, я несусь к шкафу. Знаю, что надену. Черный комбинезон, который я заказывала через интернет, пришел гораздо меньшего размера, чем я рассчитывала. Сидит на мне почти в обтяжку. Мне в таком довольно некомфортно, потому и не носила ни разу, а вот Бо даже присвистнул, когда меня в нем увидел. Сказал, что это самая выдающаяся шмотка в моем гардеробе. Я тогда недоверчиво хмыкнула и швырнула в брата карандаш, но к его мнению прислушалась и оставила до лучших времен. Будем считать, они настали.
Одеваюсь и застегиваю молнию до горла. В зеркало стараюсь не смотреть, а то передумаю. Но быстро наклеиваю около глаз по два стразика. Яркий макияж я люблю, этого у меня не отнять.
Состроив максимально независимое выражение лица, появляюсь в коридоре с рюкзаком.
– Бо, я готова! Выходим?
– Неплохо погода изменилась, – выдает он ошарашенно.
Я игнорирую его и обуваюсь. Повышая голос, говорю:
– Пока, пап!
– Стефане привет, – нехотя отвечает он с набитым ртом. Что ж, это не самый плохой результат.
– Богдан, ты ужас как долго собираешься, я заколебалась тебя ждать!
Брат подходит и едва слышно ворчит, пока обувается и старательно протирает кеды тряпочкой:
– Заколебалась она ждать. В этой квартире ты никого не обманешь, Энж.
– Знаешь, что удивительно? – я скептически кривлю губы. – Ты устраиваешь такой бардак вокруг себя, а обувь просто вылизываешь.
– Все просто. Мой бардак – только для тебя, сестренка! – он щелкает меня по носу и протискивается мимо.
– Не ругайтесь! – кричит папа, но я уже захлопываю дверь.
Мы и не ругаемся. Мы так любим друг друга. Нас другому никто не учил, пришлось разбираться самим.
По пути в школу пристраиваюсь к шагу Бо и сначала долго и сосредоточенно смотрю себе под ноги. А потом спрашиваю:
– Как думаешь, если бы мама была с нами, мы бы меньше спорили?
В ответ брат красноречиво округляет глаза и позволяет бровям подняться максимально высоко. Я часто задаю подобные вопросы, но сейчас почему-то застаю его врасплох, он даже с шага сбивается.
Но все-таки отвечает:
– Мы не спорим, Энж, ты сама знаешь. И папа знает. Если… – он отводит глаза в сторону, но потом опять смотрит на меня и твердо заканчивает, – если бы мама была с нами, она бы тоже это знала.
Я киваю и тихо говорю:
– Но ее нет.
– Но ее нет, – повторяет Бо, но уже гораздо жестче. Будто хочет, чтобы я это поняла, наконец.
Отворачиваюсь, чтобы он не увидел мои глаза. Взбиваю на затылке волосы, которые сегодня уложила недостаточно тщательно, и теперь, конечно, жалею об этом. Надеюсь, этот неудобный комбинезон все компенсирует. Оттягиваю штанины вниз и еще сильнее расстраиваюсь. Надо было идти в чем-то более привычном.
Тогда брат берет меня за локоть, заставляя остановиться, и крепко обнимает. Когда мое тело едва заметно расслабляется, принимая этот утешительный жест, он тихо произносит:
– Ее нет. Зато мы есть. Богдан и Ангелина.
Он больше ничего не говорит, но мне все и так понятно. Папа чувствует свою вину перед бабушкой Стефой, но по факту, если кто и виноват, то это мы с Бо. Потому что мама умерла в тот момент, когда давала нам жизнь.
И даже имена для нас выбирал уже папа. Он никогда не был особенно религиозным, но в тот момент, когда ему сказали, что мы с братом все-таки выживем, он решил, что у него Богом данный сын и дочка Ангел.
– Слишком большая ответственность, – говорю я так тихо, чтобы Бо не услышал.
Но он, конечно, слышит.
– Твой Громов идет, Энж. Успеешь подобрать сопли?
– Он не мой, – успеваю буркнуть я Богдану в плечо и вытереть об его футболку нос.
– Фу, сопливая, – шепчет мне брат, но потешаться надо мной перед Ваней не начинает.
Я жадно гляжу на Громова. Соскучилась. В груди приятно екает. Сам Ваня выглядит не особо радостным. Вид вызывающий, взгляд жесткий, а под штаниной голубых джинсов я вижу какой-то черный фиксатор.
– Здорово, Гром.
– Привет.
Ребята жмут друг другу руки, а я страшно хочу поприветствовать Громова поцелуем в щеку, но не решаюсь. В голове мелькает картинка, как я шагаю вперед и прикасаюсь губами к его теплой коже рядом с уголком губ, но на деле я застываю, как деревянная кукла. И сам Ваня ограничивается кивком. Большего не заслужила.
– Как ты? – интересуется Бо ровным тоном, и от этого Громов как будто расслабляется.
– Жить буду. А вот тренироваться – нет.
– Запретили? На сколько?
– Пока на месяц.
Брат вытягивает губы трубочкой и шумно тянет воздух, показывая, насколько это хреновая новость. Но этой реакцией Ваня почему-то остается доволен, даже улыбается и разводит руками. Мы разворачиваемся и идем к школе уже втроем. Ребята обсуждают уже что-то другое, когда меня, наконец, осеняет. Неужели Громов боялся жалости в свой адрес? Нащупав эту мысль, я прикидываю, как мне себя лучше вести. Очевидно, о травме спрашивать его не стоит. Бросаю на него затуманенный размышлениями взгляд, и он его ловит. Я с усилием сглатываю, но глаз отвести не в силах. И Ваня почему-то тоже удерживает этот зрительный контакт, а потом просто отворачивается к Бо и отвечает ему на очередной вопрос. Какая-то особенная энергия между нами, которую, как мне показалось, я почувствовала, в тот же миг пропадает. И я уже не уверена, что она вообще была.
Хотела бы я не придавать значения таким мелочам, но они – это все, что у меня есть.
И я иду молча, делая вид, что совершенно не заинтересована в их беседе, хотя исподтишка, конечно, внимательно прислушиваюсь.
Пишу сообщение Аринке, бегло на ходу пролистываю соцсети, ни на чем не задерживаясь.
Потом достаю из рюкзака бутылку с минералкой, но крышка сидит слишком плотно, открыть не получается. Быстро стреляю глазами в Громова, автоматически отмечая, как он прихрамывает. И решаюсь.
– Вань, открой, пожалуйста, – состроив умоляющую мордочку, протягиваю ему бутылку.
Может, мне стоило бы попросить об этом брата, но не буду же я тянуться к нему через Громова, верно? Это нелогично.
Ваня, не прерывая разговора, берет минералку, с треском откручивает крышку и вручает мне обратно.
Я, будто бы случайно, касаюсь его пальцев своими и старательно запоминаю ощущение. Как, должно быть, чудесно было бы держаться с ним за руки.
Громов снова смотрит на меня, на этот раз быстро оглядывая до самых кроссовок. Чувство такое, будто я пакетик чая, который в кружку с кипятком макнули.
Медленно прижимаю бутылку к груди, а Ваня, как ни в чем не бывало, опять отворачивается. У меня же сердце колотится как бешеное. Как жить, когда от каждого его движения у меня все внутри в клочья рвется, а потом волшебным образом исцеляется?
Торопливо пью, пытаясь вернуть самообладание. Пузырьки ударяют в нос, и я фыркаю.
Громов внезапно смеется и говорит мне:
– Гелик, ты как котенок.
– Почему? – оторопело спрашиваю, пытаясь затормозить приток крови к щекам.
– Они так же смешно чихают.
– Я не чихала, – говорю сварливо.
Но внутри меня буквально райские сады распускаются и птицы поют. Очень много теплых мелочей для одного утра, даже не успеваю как следует их посмаковать.
Когда подходим к школе, я торопливо взбегаю по ступеням к Арине, которая ждет меня у дверей. И надеюсь, что Ваня смотрит на меня, хотя бы мельком. Знаю, что фигура у меня неплохая, особенно в этом чертовом комбинезоне, который он, кажется, действительно оценил.
Обнимая подругу, заливисто смеюсь, прогибаюсь в пояснице и откидываю назад согнутую ногу. Иногда я тихо ненавижу эту театральность, которая включается, когда Громов рядом. Но как же мне хочется, чтобы он наконец меня заметил! От этой мысли в солнечном сплетении все болезненно сжимается, что заставляет меня светиться еще ярче. Я обнимаю Арину за шею и вместе с ней захожу в школу. Соблазн обернуться слишком велик, но на этот раз я с собой справляюсь. Мы переобуваемся, сдаем вещи в гардероб, и только тут я смотрю на Громова. У нас уроки на разных этажах.
Он говорит Богдану:
– Короче, если сможешь пойти, скажи, он скинет адрес.
Я тут же вскидываюсь. Эту часть разговора я пропустила. О чем они?
– Что такое? – спрашиваю нетерпеливо. – Какая-то тусовка?
Ваня прищуривается:
– Ты любопытный котенок, Геля.
По моей коже, скрытой провокационным комбинезоном, несутся мурашки. Вскидываю брови и улыбаюсь:
– Любопытство – не порок, Громов. Так что за мероприятие?
В моем голосе сквозят почти игривые нотки. Черт знает, почему я вдруг решаюсь так разговаривать, но чувствую, что сейчас можно.
– Тусовка, Гелик, – сдается он.
– Я приглашена?
– Если брат отпустит.
Бо хмыкает и смотрит на меня исподлобья, но молчит.
– Ладно. Покеда, субботние абрикосы, – говорит Ваня насмешливо и, развернувшись, уходит.
– Субботние абрикосы? – бормочет подруга обескураженно. – Котенок?! Что у вас тут происходит?
– Не знаю, – отвечает Бо, – может, он повредил не только ногу, но и мозги?
Я щиплю брата за плечо и прошу, насупившись:
– Помолчи, ради бога.
– Энж, а с тобой-то что? «Я приглашена?», – передразнивает он меня, принимая карикатурно сексуальную позу, отклячив зад.
– Замолчи! – шиплю я и, схватив Абрикосову за локоть, тяну ее к лестнице.
Слышу, как Богдан смеется за моей спиной, но уже игнорирую. Щеки горят, ноги едва касаются пола. Мне не могло показаться! Он так раньше со мной не разговаривал, я почти уверена! Почти.
Мы бежим по ступеням, и Арина, сбивая дыхание, тарахтит:
– Серьезно, Ангелин, что за дела? Почему «котенок»? Что это было? Вы что, общаетесь? Звучало, как будто у вас есть общий секрет!
– Мы не общаемся, – отвечаю на ходу, – тебе ли не знать? Я же, как дурочка, тебе все скрины скидываю.
И это правда. Мы с Абрикосовой очень близки, я доверяю ей безраздельно. Наверное, она даже лучше брата знает, насколько сильно я влюблена в Громова. И потому ей приходится бесконечно выслушивать про все взгляды, жесты и фразы, которые мне от него перепадают. Сегодня, кажется, их слишком много. Мне даже становится жаль подругу – всего на секундочку. Ее ожидает тако-о-ой поток сознания.
Вдруг я смеюсь, запрокинув голову. Резко останавливаюсь, поворачиваюсь к Арине.
– У тебя такие глаза шальные, – замечает она, будто одобряя.
– Я сама сегодня шальная.
– Классный комбез, кстати. Может, это он на тебя так влияет? Никогда не видела, чтобы ты заигрывала с Ванькой.
– Я заигрывала? – переспрашиваю, чтобы убедиться.
– Да. И это замечательно. Ты была прекрасна.
Подруга целует меня в щеку и словно хочет добавить что-то еще, но замолкает, услышав голоса на лестнице.
– Пойдем, – говорит тихо, – может, успеешь рассказать про «котенка».
«Котенок» – мысленно произношу я, разделяя по слогам. Ко-те-нок. Как приятно представлять, что он мог бы назвать меня так не по приколу, а ласково.
– О, Анж, привет! – слышу за спиной, и меня, как обычно, передергивает.
– Привет, Коса, – отвечаю, тем не менее, бодро.
– Аринка, привет! Как дела, девчонки?
Он в несколько шагов догоняет меня и идет рядом. Лестница узкая, а Серега снова склоняется ко мне, и от его близости мне не хватает воздуха. Хочется, чтобы отошел, что за преступное, блин, нарушение границ.
– Все путем, – щебечет Абрикосова притворно-радостно, – но, Акостин, у нас разговор по душам, позволь, я украду у тебя эту барышню?
– Конечно. Не заболтайтесь только, географ терпеть не может опозданий.
Мы дружно закатываем глаза. Опять эта липкая забота. Арина тянет меня за собой, и я с радостью сбегаю.
– Ну что, котенок, рассказывай, – шепчет подруга мне на ухо, и мы хихикаем, как две дурочки.