До меня дошло, что до встречи в кабинете директора я ни разу не слышал голоса Люси.
Как и почти все на планете, я знал ее по фотографиям. Одна была особенно знаменита: Люси в ярком голубом пальто присутствует на инаугурации[9] отца. И еще та, где Люси зевает во время речи немецкого канцлера. Но на большинстве фоток она – просто ребенок из главной в стране семьи, который сходит по трапу с борта номер один или идет через лужайку Белого дома.
Вот почему меня так удивило, что она говорит с южным акцентом.
– Лучше нам поспешить, – заметила Люси, когда раздался звонок. – К мадам Тибо опаздывать нельзя, иначе она будет трез инерви́.
Она имела в виду, что учительница сильно разозлится.
– Алленз-и! – отозвался я.
То есть сказал: «Пойдем!»
Я подумал, что это отличное начало: она говорит со мной по-французски, а я отвечаю тем же. Пожалуй, к звонку на обед мы уже станем бонз ами ́[10]. Но, как выяснилось, я ошибся. Мы не то что не стали добрыми друзьями – к этому маленькому французскому диалогу свелось практически все наше общение в этот день.
Я быстро понял, что, хотя Люси самый известный тринадцатилетний подросток в мире, узнать ее на самом деле – задача не из простых. Я пробовал расспрашивать, пытаясь заставить ее немножко раскрыться, но она ограничивалась короткими ответами, которые не раскрывали ровным счетом ничего. Вот, к примеру:
– Что ты думаешь о Чатэме?
– Тут неплохо.
– Ребята здесь дружелюбные?
– В большинстве.
– Ты состоишь в каких-нибудь группах или клубах?
– Только в оркестре.
Я уже начал гадать: может, кто-то из пиарщиков отца посоветовал ей в любой реплике укладываться в три слова? Потому что таких примеров за день накопилось с несколько десятков. Каждый раз я ждал чего-то большего, и каждый раз она просто замолкала и шагала себе дальше на следующий урок. Быстро.
Люси всегда ходила быстро. Когда мы шли на французский, я списал спешку на нежелание опоздать. Но, следуя за ней весь остаток дня, заметил, что она вообще никогда не притормаживает, чтобы пообщаться.
Дочь президента всегда ходила по левой стороне коридора, причем рюкзак свисал у нее с правого плеча, создавая что-то вроде буфера. Так она отгораживалась от потока учеников и одновременно успевала увидеть лица тех, кто к ней приближается, чтобы свести взаимодействие к минимуму.
– Хей, Люс! – окликал ее кто-нибудь, проходя мимо.
– Привет, – отвечала она, кивая и не останавливаясь.
Подобный обмен репликами почти всегда сопровождался люсифейсом – так я обозначил выражение, которое появлялось на лицах у людей. Выйдя из поля ее зрения, некоторые улыбались, другие закатывали глаза, многие перешептывались с друзьями. И никто не стеснялся незнакомца – то есть меня, – тащившегося в нескольких шагах позади девочки.
Из-за люсифэйса было тяжеловато выявить потенциальных подозреваемых. Я искал кого-то, кто бы вел себя рядом с Люси не вполне обычно. Кого-то, кто мог бы оказаться Локи или, по меньшей мере, указал бы на связь между нашим трикстером и президентской дочкой. Но не вполне обычно вели себя почти все, и никто в отдельности не казался особо подозрительным.
Первую кандидатуру я обнаружил методом «от противного». Ее звали Бекка Бэйкер, и, в отличие от всех прочих, она совершенно никак не реагировала на Люси. Хотя на французском они сидели рядом, Бекка ни разу не посмотрела в ее сторону. Когда Люси делала доклад и на нее, естественно, было обращено все внимание класса, Бекка уставилась на доску.
Такое поведение еще не делало ее виновной, но выделяло из числа прочих, а я отчаянно нуждался в подозреваемых. Сидя прямо за Люси, было удобно наблюдать за Беккой, не подавая виду. Она носила с собой небольшой черный кофр для музыкального инструмента, в котором лежала либо флейта, либо пикколо[11], а ее рюкзак украшало лого Стэнфордского университета. Среди книг у нее в рюкзаке я заметил порядком потрепанную «Мифологию Булфинча»[12], а еще я мог сказать, что она – гермофоб[13], поскольку на моих глазах использовала антисептическую жидкость трижды, притом что ничего такого уж грязного не трогала.
Особенно ценными были наблюдения насчет инструмента (если Бекка играла в оркестре, то имела доступ к их группе в «Чат-Чате») и книжки Булфинча (если она любитель мифологии, это может объяснять выбор ника Локи). Ничего сильно криминального ни в том, ни в другом я не видел. И все же, притворившись, что пишу эсэмэс, попытался сфоткать ее, когда мы выходили из класса. Но в самый ответственный момент Бекка отвернулась, и мне достался снимок ее затылка.
В спортзале, наматывая круги по площадке, я никаких подозреваемых не нашел. Люси бежала спокойно и собранно, а я старался не отставать. Но всякий раз, когда я подбегал достаточно близко, чтобы что-то ей сказать, она прибавляла ходу и отрывалась. Не знаю, специально ли. Может, ее просто веселили мои попытки ее догнать. В итоге я вымотался и последние десять минут шел обычным шагом. При этом я не мог не заметить, что все прочие бегут или шагают маленькими группками, болтая друг с другом, чтоб было повеселей. И только Люси бежит сама по себе.
Это начинало меня печалить. Казалось, Люси со всеми дружелюбна, но не дружит ни с кем. Все взгляды постоянно были направлены на нее, но она никак не могла знать, что за ними стоит. И, как ни противно это признавать, хуже всех прочих был я: агент под прикрытием, засланный сюда для того, чтобы в буквальном смысле шпионить за ней.
К моменту, когда мы пересекали внутренний дворик, идя на обед, мое чувство вины достигло предела. Я должен был что-то предпринять. И по какой-то причине решил, что лучшее, что я могу сделать, – это опозориться по полной.
– Однажды на американских горках я так напугался, что заплакал, – выпалил я.
Уверен, она услышала, но никак не отреагировала. Просто шла дальше. Ну и пожалуйста, я все равно продолжил:
– Вышло жалостно. Знаешь эти сувенирные фотки, которые тебе отправляют, когда выходишь из аттракциона? На моей: все вокруг вопят с задранными к небу руками, а я хнычу, как младенец.
Люси остановилась и озадаченно посмотрела на меня. Но по-прежнему ничего не говорила, так что я просто болтал дальше:
– А всякий раз, когда я захожу в общественное место, я пытаюсь вычислить, в каком уголке лучше спрятаться, если стрясется зомби-апокалипсис. Думаю, ожившие мертвецы будут шарить по туалетным кабинкам и кладовкам, так что я обычно соображаю, как залезть на раковину, чтобы оттуда забраться на подвесные потолки. Там они точно искать не догадаются.
Тут наконец она заговорила:
– И ты рассказываешь мне это, потому что.
– Потому что, наверное, странно постоянно видеть незнакомых людей, которые все о тебе знают, но о которых ты сама не знаешь ничего. Так что я подумал – надо рассказать тебе парочку самых постыдных своих тайн, чтобы немного сравнять счет.
Склонив голову набок, Люси изучала меня с секунду. Мне не удавалось понять, оказалось ли мое признание гениальным ходом или просто пополнило ее список неуклюжих попыток вступить с ней в контакт.
– Ты закончил? – спросила она.
– Для начала, наверное, достаточно.
Она кивнула, и мы продолжили шагать к кафетерию.
– Ой, чуть не забыл! – прибавил я. – Я жутко боюсь лягушек, потому что они способны прыгать в шести разных направлениях, из-за чего невозможно предсказать, с какой стороны тебя атакуют. – Конец фразы я подчеркнул, слегка передернув плечами.
Люси не останавливалась, но я видел, что она проводит в уме подсчеты. В конце концов она снова остановилась и повернулась ко мне.
– Вперед, назад, вправо, влево и вверх, – перечислила она, загибая пальцы. – Это пять направлений. Какое шестое?
– Одновременно назад, вверх и под углом, – объяснил я, показывая этот маневр рукой. – Прямо как ниндзя. И это страшнее всего, потому что тебе кажется, что ты в полной безопасности, – и тут… бум! Лягушачья атака.
В первый раз за весь день я увидел ее настоящую улыбку.
– Ты не совсем нормальный, да?
Уже целых пять слов. Это прогресс.
– Не-а, – заверил я. – Совсем-совсем нет.
Ее поза поменялась. Всего чуть-чуть, но я заметил.
– Ладно, вот тебе несколько подсказок по выживанию в кафетерии, – проговорила Люси, взглянув на дверь. – Пицца ничего. Бургеры нормальные, если залить кетчупом. Всего остального опасайся. Особенно рыбных палочек. Здесь их называют «Нептун-наггетсы», чтобы звучало мило. Но ходит слух, что Управление по надзору за качеством пищевых продуктов запретило называть их рыбными палочками, поскольку то, из чего они сделаны, рядом с рыбой и не лежало.
– Полезная информация, – сказал я. – Буду придерживаться пиццерианской диеты. А ты?
– Я сегодня без обеда. Запрусь в репетиционной комнате с виолончелью и позанимаюсь. На следующей неделе у нас важное выступление, так что мне нужно практиковаться, практиковаться и практиковаться. После звонка буду ждать тебя здесь же. У нас обоих алгебра шестым уроком.
– Отлично. Буду на месте.
– Значит, увидимся. – Она развернулась и сделала несколько шагов, а затем обернулась через плечо и предупредила по-французски: – Аттансьо́н о гринуи![14]
Я улыбнулся и ответил:
– Не волнуйся. Я всегда остерегаюсь лягушек.