Глава четвертая
Кроме продавцов с центрального рынка, который не работает только по понедельникам, никто больше этот день не любит. Вот и я не исключение. Первым уроком алгебра с ее озверевшими логарифмами, вторым – химия с озверевшей химичкой. То есть сначала я сам пойму, что я тупой, а затем мне об этом настойчиво сообщат, и, скорее всего, не один раз.
– По поводу пятницы… – Снежана Анатольевна, любитель начинать без прелюдий, произнесла эти слова прямо с порога, вместо обыденного приветствия. – Все справились, все молодцы. Кроме Ильина, конечно. Я не пойму: ты, Ильин, какой-то особенный?
Я молча покачал головой.
– Тогда с чего ты взял, что можешь отдыхать, пока остальные вкалывают? Что за вседозволенность?
– Но он работал! – вступился за меня Антоха. – Честное слово, мы вместе таскали.
– Антон, это похвально, наверное, выгораживать друзей, но не в стенах школы. У меня на руках табель, в котором Ильин – единственный из всего класса с неотмеченной явкой. Где ты был?
– Человека спасал, – ответил я, глядя на нее в упор.
Химичка поправила очки, вероятно, чтобы лучше видеть мои лживые глаза, и, медленно выговаривая каждое слово, спросила:
– Кто-нибудь может это подтвердить?
Я пожал плечами и отвернулся к окну, давая понять, что большего она от меня не добьется.
– Спасти, значит, не удалось… Мой тебе совет, Ильин, берись за ум. Только не думай, что мы на этом закончили, – после урока продолжим.
– А правда, ты на фига смотался? – пригнувшись к парте, шепотом спросил Антоха. – Докторишка этот тебя искал, просил, чтобы ты ему свою ведомость занес. Он нас даже раньше отпустил в итоге, расписался у всех, удачи пожелал и по домам отправил.
– Надоело – вот и смотался.
– Странный ты какой-то в последнее время…
– Это вы все странные! – Я сам удивился тому, как громко сказал эти слова – почти проорал, затем посмотрел на Антохино изумленное лицо и, пытаясь что-то исправить, шепотом добавил: – То есть они.
– И хорош химичку бесить, – деловито посоветовал Антон.
– Я ее не бешу, она сама от меня бесится. Что мне сделать, если я тут сижу? Извините, бесследно испаряться, как ртуть, еще не научился.
А про себя я подумал, что было бы неплохо испариться и травануть ее разок парами. Не сильно, но чтобы до тошноты. Только для этого придется разбить стеклянный колпак, под которым я все время нахожусь на ее уроке, и извлечься наружу. С другой стороны, кто знает: может, химичку и так от меня постоянно тошнит, от одного только вида?
– Возьми тетрадь да списывай с доски. Что сложного? – продолжил Антоха свои нотации. – Мне, наоборот, со Снежаной Анатольевной проще, чем с другими учителями. Она лишнего вообще не спрашивает. Только что сама задала, слово в слово. Не то что твоя Нина Васильевна – начинает с биографии Толстого, заканчивает правами каких-то крестьян. Попробуй пойми, докуда учить.
Повернувшись к нам спиной, химичка старательно выводила на доске тему урока. Я сощурился, пытаясь соединить размытые плавающие буквы в одну четкую линию, и еле удержался, чтобы не расхохотаться в голос. Слушая мои короткие судорожные смешки, Антоха поинтересовался:
– Сейчас чего ржешь?
– Алкаши! – Я пальцем показал на доску. – Это она нас приветствует?!
– Алканы, баран! На той неделе же предупреждала, что по углеводородам самостоялка будет.
– И что, готовился?
– Ну, так… – Глаз у Антохи предательски дернулся. – Немного совсем.
– Везунчик! – добавил я.
Жаль, что алканы. Про алкашей я бы ей целый доклад накатал. Теперь получается – без шансов. Перспектива будущей двойки не сильно меня пугала (одной больше, одной меньше), а вот видеть в очередной раз торжествующее лицо химички и слышать свою фамилию, произнесенную ее коверкающей интонацией, – это просто испытание для моих нервов. И как у нее получается: произносит «Ильин», а звучит это вроде «Ишак»? А может, это я к ней цепляюсь? Может, и вправду нужно что-то делать? Только сам я уже не справлюсь – больше года учебник толком не открывал. Да и сдача пустого листка после контрольной не лучший способ произвести впечатление.
Хорошенько подумав, я понял, что сближение с химичкой временно недоступно, но при этом отметил для себя необходимость каких-то шагов. В первую очередь к знаниям, во вторую – к оценкам.
– Я не сдал, – честно признался я, проходя мимо ее стола.
– Я не сомневалась, – так же честно ответила она. – Две двойки.
– Почему сразу две? – возмутился я. – Что еще за клонирование?!
– Считай! Одна – за урок, вторая – за пятничный прогул. Все справедливо.
– Ну да…
– Знаешь, – добавила химичка после некоторой паузы, – будь я рядовым учителем, я бы глубоко наплевала на твою успеваемость, но пока я, к несчастью, несу ответственность за ваш класс, вынуждена сказать тебе…
«О нет! Типичное начало занудной и бесполезной лекции, – успел подумать я перед тем, как в дверях появилась Нина Васильевна. – Только не перед ней, пожалуйста!»
– Добрый день! – Она улыбнулась нам с химичкой одновременно. – Представляете, в кабинете литературы слесари колдуют над лопнувшей трубой, поэтому урок перенесли к вам. Вы, Снежана Анатольевна, уже закончили? Я не помешала?
– О, конечно! – спохватилась химичка, хватая со стола свою сумочку. – Пожалуйста, присаживайтесь. С Ильиным у меня давняя история, подождет.
Не вдаваясь в подробности, химичка вышла из кабинета, и мы с Ниной Васильевной, не считая парочки умников, остались практически один на один.
– Что там у вас за история такая? – спросила она, лукаво подмигивая.
Я только улыбнулся в ответ.
– Молчишь, значит. А мы сейчас сами всё узнаем… О, я смотрю, продолжаешь коллекционировать химические двойки… Ого! В чем дело, Максим? Я… Прости, что вмешиваюсь, но я просто не могу понять. Почему ты? Ну иди сюда, посмотри. – Она перевернула журнал, чтобы мне было удобнее разглядеть. – Даже у Сафина трояки. У Сафина, который за всю жизнь ни одного стихотворения от начала до конца не рассказал, потому что у него память дырявая, который из пяти учебных дней три прогуливает? А, Максим? Должна же быть причина. Ну если действительно сложно, хочешь, я помогу?
– Как? – снова улыбнулся я. Глупо было отрицать свидетельствующие против меня факты.
– Ну не сама уж! Есть один знакомый. Он сейчас, конечно, редко берет ребят, но, я думаю, пойдет навстречу. Давай соглашайся! Мне еще в прошлом году нужно было вмешаться, пока вы были моими, но надеялась, Снежана Анатольевна сама с тобой справится. Правда, Максим, ты ведь умный парень. Ты понимаешь, что дальше валять дурака не получится? А отец? Ничего не говорит?
– Он не знает.
– Вот пока не узнал, начинай заниматься. Андрей Михайлович тебя за пару занятий подтянет. Гарантирую! Вечером ему позвоню.
– Ну, я, конечно, думал… – промямлил я, все еще сомневаясь.
– «Думал» он! Тут действовать давно пора.
Нина Васильевна говорила настолько убедительно, что к концу разговора у меня сложилось ощущение, будто я сам просил ее найти мне репетитора.
– Спасибо.
Я прекрасно знал, что она не успокоится, пока не передаст меня в цепкие лапы какого-нибудь фанатика, а значит, секунду назад я добровольно подписался под тем, что буду слушать химическую муть весь учебный год.
– Не за что! А, погоди-ка! По поводу благодарности… Ты почему, голубчик, драмкружок прогуливаешь?
– Ну… я думал, в этом году нету… – растерялся я.
– «Думал, нету»! – Нина Васильевна передразнила меня голосом кота Матроскина. – Лентяй ты стал! Жду в субботу после двенадцати в восьмом кабинете. У нас, к твоему сведению, Шекспир горит!