Глава третья
– Слушай сюда, десятый «Б», дважды повторять не буду!
Пронизывающий осенний ветер заставил химичку поднять воротник плаща и напялить на голову что-то смешное, по форме и цвету напоминающее папаху. Повернувшись к нам лицом, она принялась активно жестикулировать, а я почему-то мысленно пририсовал у нее на лбу красную пятиугольную звезду. Вылитый революционер! Когда мы их по истории проходили, я именно так и представлял.
– Больных не распугиваем, входим через запасной выход и сразу по лестнице наверх, на третий этаж, в пульмонологию.
– Чо за извращение входить через выход? Это негигиенично!
Блатная часть поддержала Чибиса дружным хохотом.
– Чибизов! – Наш командир перешла сначала на визг, потом на шепот. – Еще одно слово – и отправлю тебя в психоневрологическое, санитаром. Будешь там гигиену пропагандировать!
На этот раз, прикрывая рты, скромно хихикали ботаники.
– Значит, так! Я вас вручаю куратору, и, минуточку, больше вы не мой класс! Я никого из вас не знаю и до следующего понедельника знать не желаю. Единственная человеческая просьба: постарайтесь навредить бедным больным по минимуму, оставьте их живыми – просто держитесь от них подальше. Но если вы кого-нибудь все же придýшите, заколете, до инфаркта доведете, с этими проблемами не ко мне. Суть ясна?
Класс молча топтался на месте. Я удивился: как много, оказывается, среди наших тех, кому перспектива посещения больницы так же, как и мне, явно не доставляет удовольствия.
– Я спрашиваю: всем понятно?
– Ясно, – ответил я. Кому-то ведь нужно было ответить.
Химичка смерила меня пренебрежительным взглядом и спустя пару секунд наконец произнесла:
– Чудесно, Ильин.
Запасной выход больницы напоминал именно то место, о котором высказался Чибис. Стены, грязные и обшарпанные, с оставшимися островками краски всевозможных оттенков зеленого на синем, хранили увлекательное описание личности человека по имени Жека. Дойдя до третьего этажа, я узнал, что Жека – лох, слабак и дерьмо (что было вполне логично), но, оказывается, и такого можно любить. Об этом скромно сообщало маленькое сердечко, нарисованное рядом с его именем. Вот и пойми этих девчонок…
Первое, что я услышал, войдя в отделение, было обращение к Богу:
– Боже, как вас много!
Постовой медицинской сестре пришлось приподняться со стула, чтобы получше разглядеть ввалившуюся толпу новобранцев во главе с запыхавшимся командиром.
– Мы ждали не больше десяти человек, – строго обратилась она к химичке.
– Фу-у-ух! Ничего не знаю, сколько дали, всех привела. Не нравится – разбирайтесь с начальством.
– Но сами подумайте! Сколько их?
– В классе двадцать восемь, двое болеют.
– Сами подумайте, – повторила медсестра. – Двадцать шесть человек на одно отделение! Что нам с ними делать?
– А мне с ними что делать? По домам разводить? Нет уж, простите, у меня урок через сорок минут.
Их спор, наверное, продолжался бы еще очень долго, но из ординаторской выглянул молоденький доктор в высоком колпаке, больше похожем на поварской головной убор. Если бы не эти стены, я легко принял бы его за кондитера или повара из суши-бара. Внимательно оглядев химичку, он улыбнулся и обратился к медсестре:
– Ну что вы, Вера Павловна, устроили. Отпустите уже девушку, не видите: она торопится.
– Большое вам спасибо, – произнесла Снежана.
А я, кажется впервые, увидел ее смущенно улыбающейся. Да и просто улыбающейся увидел впервые.
– Вот не умеете вы, Верочка, извлекать выгоду из сложившихся обстоятельств, – произнес доктор после ухода нашей классной, – все бы вам чуть что конфликтовать.
– Но Антон… Вячеславович, ты подумай, сколько их! Тут и трех процедурных не хватит.
– А кто говорит о процедурных? Зачем процедурные? Нет, это невозможно… Процедурные… хм… Там и так тесно, всего одна кушетка. Но ведь у нас полно других помещений, да?
– Это уж вам решать, – бегло ответила Вера Павловна, – у меня гора работы накопилась. Вот! – Она хлопнула ладонью по толстой стопке исписанных от руки листов. – А еще кварцевание, и Копылова на УЗИ вести, и того, из третьей палаты, новенького с не приведи господь фамилией.
– Девочки, у кого самый красивый в мире почерк? – с улыбкой поинтересовался доктор.
Девчонки, очарованные докторской харизмой, скромно молчали, хотя, наверное, каждая мысленно умоляла, чтобы мы додумались назвать ее имя. Разрушив девчачьи надежды, из толпы вытолкнули очкастого Лаврентьева. Лаврентьев попятился назад, но его место тут же заняли, так что доктору осталось только растерянно добавить:
– И мальчишки…
Спустя несколько минут Лаврентьеву и самовыдвиженке Машке Самойловой было поручено аккуратно заполнять истории болезни прямо тут, на посту. А остальных доктор пригласил спуститься этажом ниже, «туда, где нам никто не помешает».
– Это наша будущая гордость, – говорил он, по-хозяйски обводя взглядом отделение. – Вот доделаем ремонт, и можно начинать гордиться. Представляете: одиннадцать дополнительных палат и даже собственный рентген-кабинет! Четыре года мы выбивали деньги на этот проект – и вот оно! Почти готово! – Он повернулся к нам лицом и, словно дирижер, поднял обе руки вверх. – Сейчас и вы можете внести свой вклад в развитие медицины нашего города. Вот с этой стороны, – он взмахнул рукой вправо, – очень нужно вымыть окна. Девочки, ну, вашим оболтусам такое не под силу, так что вся надежда, как всегда, на сильный женский пол.
Лица всех без исключения девчонок растянулись в широченных улыбках.
И как у него это так гладко выходит?! Помню, во время летней практики я попросил Ленку чисто по-женски за меня один ряд помыть, так она меня в припадке феминизма чуть на месте шваброй не заколола, а сейчас вон с Пекиной за последнюю тряпку готова драться.
– Ну а вы, орлы, давайте вперед, за мной, на разборку интернационального хлама.
Кучка ботаников безропотно повиновалась, остальные не двинулись с места. Сделав пару шагов, но так и не услышав за спиной дружного топота, доктор обернулся.
– Не понял, что за раскол?
Еще бы! С нами сложнее! Это тебе не облака из зефирок и не китайскую лапшу на девчачьи уши мотать.
Чибис начал первым:
– Вообще-то я не в строительный поступал и уборщиком не устраивался.
– Серьезно? – воскликнул доктор. – Неужели ошиблись?! А где же ты учишься?
– Вы сами знаете. В медицинско-биологическом, а тяжести мне таскать вообще противопоказано. У меня поясница травмирована и по физ-ре освобождение.
– Биологический, говоришь… Не, ну ты прав, стопроцентно. Считай, тебе крупно повезло. Мне как раз нужен человек на биологические массы. Короче, нужно эти биологические массы освободить из биологического организма. Всё по твоему профилю. Организм, конечно, тяжелый, под центнер, но поднимать его не нужно, на правый бок он сам может улечься. Как тебе? Согласен?
Пацаны дружно заржали. Рожа Чибиса перекосилась, а потом, когда пришла в норму, он выдавил из себя:
– Нет уж, воздержусь.
– Ну, как знаешь. Тогда остается ликвидация завалов мусора. Там, кстати, среди него не только строительный, биологического тоже много, если хорошо покопаться.
Мысленно матерясь, я подозвал Антоху, и мы первыми подошли к носилкам. В отличие от других, я твердо намеревался свалить после третьего рейса, так что не видел смысла затягивать с работой. Мы поспешно нагрузили носилки обломками кирпичей, кусками отвалившейся штукатурки и прочим хламом, соорудив приличную кучу, и, пошатываясь, направились в сторону выхода.
– Вот! Передовики, отличники! Молодчики, пацаны! Подождите, я вам покажу, куда нести, – обрадовался доктор и поспешил распахнуть перед нами входную пластиковую дверь.
– Нам обещали, что уколы делать научат! – неожиданно для всех заныл сын школьной медички Ванька Филиппов.
Доктор резко остановился перед распахнутой дверью, загородив собой проход.
– И научат! – воскликнул он. – Обязательно научат, просто не здесь. Не в нашем отделении. Для нас, как видите, важен физический труд. А вы не переживайте, вам еще по всем медицинским заведениям города гастролировать. Всего насмотритесь, всему научитесь. Так что будете этот день с благодарностью вспоминать, как самый светлый на вашем нелегком пути! Ну… – Он наконец посторонился, уступая нам с Антохой дорогу. – Не стоим – работаем, работаем!
После второго спуска к мусорной куче я понял, что выбрал неверную тактику. Во-первых, я забыл о табеле успеваемости, а это означало, что исчезнуть раньше положенного срока не удастся. Во-вторых, каторга заканчивалась ровно в три часа, следовательно, оставалось чуть больше двадцати минут, которые умнее было бы провести спокойно, без лишней суеты. Дождаться, пока доктор отметит явку на моем листе, и с чистой совестью навсегда покинуть отделение. Да, так и следовало поступить. Только, не спеша поднимаясь по лестнице, я вдруг услышал хриплый свист. Сначала подумал, что шаркаю подошвами ботинок, но затем, прислушавшись, поднял голову и между вторым и третьим этажами увидел пожилую женщину. Она тяжело облокотилась прямо на пыльные перила. Я растерялся и замедлил шаг, не зная, как поступить. К счастью, она сама обратилась ко мне с просьбой.
– Сынок, помоги подняться, – прошептала она, едва дыша, и, словно оправдываясь, добавила: – Хотела воздухом подышать, да что-то не вовремя бабку прихватило.
Я ужасно испугался, что она может умереть прямо здесь, на лестнице. Попытался вспомнить технику выполнения искусственного дыхания, но в голову лез сплошной бред, сопровождаемый жуткими картинками. Дрожащей рукой я взял ее под локоть, и медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы передохнуть, мы поднялись в пульмонологию. Усадив бабушку на ближайшую кушетку, я рванул в ординаторскую, распахнул дверь и, не зная, к кому обратиться, заорал прямо с порога:
– Там бабушке плохо, она это… задыхается, по-моему!
Три человека разом уставились на меня так, будто я совершил что-то сверхвыдающееся, типа признался, что у меня птичий грипп или еще какая-нибудь опасная зараза. Только в том случае они обязательно повскакивали бы со своих мест, а сейчас оставались сидеть неподвижно, испепеляя немым негодованием. Первым заговорил самый толстый, самый взрослый и, скорее всего, самый главный из здешних врачей:
– Молодой человек, «по-моему» – это не повод вот так врываться. Закройте дверь, у нас совещание.
– Вы же чай пьете?! – Голову я включил уже после того, как ляпнул, и моя констатация событий оказалась вовсе не к месту. Чтобы как-то смягчить, я добавил: – Ей правда плохо, она еле шла! Вы должны что-то сделать! Разве нет?
– Давайте я посмотрю, что там. – Доктор-кондитер привстал с дивана.
Но главный тут же остановил его:
– Антон Вячеславович, соблюдайте субординацию. Это моя больная, скорее всего, из десятой палаты. У нее капельница, – он посмотрел на часы, – через три минуты. Вера Павловна в курсе. А вас, – он указал на меня пальцем, – я настойчиво прошу покинуть ординаторскую и впредь не примерять на себя роль лечащего врача. Нужно уметь контролировать свои эмоции; вы в больнице, а не в цирке!
«Не примерять роль врача…» – фу, до чего противно звучит! А что мне оставалось делать?
Закрыв дверь, я вернулся к кушетке. Моя подопечная либо ушла, либо резко помолодела: сидящей вместо нее женщине я не дал бы и сорока. Увидев меня, она протянула мне баночку йогурта.
– Вот, это тебе. Баба Лиза просила передать. Ей самой капельницу прикатили, не смогла тебя дождаться.
От вида йогурта меня затошнило. Я молча взял его, вернулся на пост, вытащил свой рюкзак из недр огромной общей кучи и, перепрыгивая через две ступеньки, выбежал на улицу. Здание больницы отбрасывало на землю гигантскую черную тень. Тогда я думал, что смотрю на него в последний раз. Выбросив йогурт в ближайшую урну, я бегом направился к автобусной остановке. Сейчас совсем не важно, какой маршрут придет первым. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. В кармане настойчиво вибрировал телефон. Звонил Антоха. Я не стал брать трубку. Я злился на всех, с кем сегодня пришлось общаться, даже на него. За что на Антоху? Не знаю… За то, что водится с таким недоумком, как я…
Дома я рассчитывал побыть один, но, судя по ключу, вставленному с внутренней стороны дверного замка, мама уже успела вернуться. Значит, опять поменяла график.
– Ну? Как ты, Максимушка? Как первый день в больнице? Хотя вас, наверное, не сильно нагружали, но ведь что-то показали, да? – Она радовалась, как ребенок, нисколько не пытаясь скрыть свои чувства, и, казалось, даже подпрыгивала от любопытства и нетерпения.
Интересно, ей тоже приходится сдерживать эмоции, находясь на работе? Зная маму, с уверенностью могу предположить, что это дается ей с большим трудом.
В отличие от нее, я свои чувства предпочел не афишировать. Нужно быть последним дебилом, чтобы вот так взять и разныться, что работать заставили. И уж тем более не стоило рассказывать о том, каким неврастеничным идиотом показал себя ее сын. Я терпеть не могу разочаровывать родителей, поэтому долго возился с ботинками, чтобы успеть состряпать на лице подобие улыбки. Судя по маминой реакции, получилось неплохо.
– Да в первый день ничего особенного… – промямлил я.
– Ну… ладно. Главное, не переживай и не делай поспешных выводов. Начало всегда такое, ознакомительное.
От этой мысли моя поставленная актерская улыбка внезапно превратилась в натуральную. Если сегодня у нас было введение в специальность, то после выпускного спокойно смогу подаваться в гастарбайтеры. Неплохая, кстати, идея. Или вообще уборщиком в больницу устроюсь – и, считай, в медицинской сфере. Почти по стопам знаменитых предков. Мама по-своему поняла мое веселье и на радостях поделилась со мной тем, о чем я предпочел бы не знать.
– Мы с папой так тобой гордимся! Я рассказала о тебе заведующей, и та очень удивилась существованию подобных классов. Она даже предложила вам попрактиковаться в нашей поликлинике, представляешь?!
– Тоже ремонт намечается?
Блин, я снова ляпнул не подумав.
– Что? Нет, с чего ты взял?
– Так просто, ничего…
Пританцовывая, мама упорхнула на кухню ставить чайник, а я принялся отмывать перепачканные по локоть руки. «Почти что хирург!» – усмехнулся я своему нелепому отражению. «А точнее, лошара, не умеющий аккуратно обращаться с отходами», – ответило оно.