Мне было 2 годика, когда мама сумела эмигрировать со мной из практически захваченного «красными» Крыма. Чего стоило моему отцу добиться, чтобы нас взяли на мелкое судёнышко румынских контрабандистов – мне неведомо. Но они взяли нас, а отец остался на берегу, прикрывать с немногочисленными подразделениями эвакуацию армии и гражданских. Мы ничего не знаем о его дальнейшей судьбе, и я давно уже смирился с потерей. Но мама до сих пор живёт безумной надеждой, да и как ей по-другому?! Ведь она так хорошо знала его, так сильно любила и любит по-прежнему… Так что как бы там ни было, в её памяти и в её сердце он действительно жив.
А много ли запомнит двухлетний ребёнок? Я, впрочем, помню, что мама была счастлива рядом с ним и много улыбалась. Помню шинель и фуражку цвета хаки, помню запах, исходящий от всех вещей отца. Он был неповторимым, хотя только теперь я понимаю, что это был запах войны – запах пороха, гари и крови… Иногда мне кажется, что я помню его голос, его лицо. Хотя лицо я хорошо знаю по немногим сохранившимся фотографиям. В памяти отпечатался момент, когда он сажал нас на корабль. Как сейчас, я вижу кромку пустынного берега, граничащего с холодным осенним морем и его одинокую фигуру с поднятой в последнем прощании рукой…
Участь тех, кто не успел эвакуироваться, не сумел бежать, была поистине страшной. Людей загоняли на полусгнившие баржи, а затем топили в ледяной морской воде. Большевики не делали различия между теми, кто дрался до последнего и теми, кто в принципе не был способен взять в руки оружие.
Вместе с пленными и ранеными солдатами гибли женщины, старики, дети. Впрочем, для красивых женщин, девушек и даже девочек одно исключение озверевшие «красные» делали. Только это исключение для последних становилось порой более ужасной участью, чем смерть в ледяной воде.
…Родители познакомились в 17-ом году. Страшный год для моей Родины. Анархия, захлестнувшая страну, разрушила прежние устои жизни русских людей. Поместья разорялись крестьянами, а их владельцам в лучшем случае сохраняли жизнь. В городах же творился бандитский разгул: реформированная и забитая новой властью полиция была неспособна навести порядок. Людей грабили когда угодно и где угодно. Криминальный элемент скоро пополнился дезертирами с фронта и запасниками, нежелающими воевать. Они были вооружены и очень опасны для тех, кто не был способен себя защитить.
Очередной жертвой стала молодая графиня Калязина, от роду которой было 17 лет. На молодую девушку напали на улице в вечернее время. Если днём какой-то относительный порядок ещё соблюдался, то в темноте никто уже не рискнул бы прийти на помощь молящей жертве. Практически никто.
…Ломая пальцы, ей выкручивали руки, стаскивали кольцо. Из ушей вырвали серьги – дешёвка, мама в тот момент не носила дорогих украшений, но кто из налётчиков (бывшие солдаты) понимал их реальную ценность? За желание юности немного покрасоваться она расплатилась шрамами на ушах, которые всю последующую жизнь скрывала волосами. На ней уже рвали одежду, и молодая девушка внутренне готовилась к самому худшему моменту в жизни… Но тут появился ОН! Мой будущий отец, на тот момент являющийся юнкером Александровского военного училища.
С детства физически развитый, он любил на масленицу сойтись в извечной русской забаве – «стенка на стенку». В училище же серьёзно увлёкся боксом. И в тот ужасный вечер мощные удары его рук спасли жизнь и честь матери. До ужаса напуганной, в окровавленной и разорванной одежде, он не мог позволить ей добираться до дома в одиночестве. А на следующей неделе в увольнение явился с букетом цветов.
Сейчас я понимаю реакцию матери и её чувства, связанные с отцом. Те фотографии, что я видел, сохранили его чистый и мужественный взгляд, красивое лицо молодого человека. Человека, выбравшего служение Родине, как главную цель в своей жизни.
А она? По происхождению из достаточно богатой и влиятельной семьи, мама с детства купалась в заботе и любви близких. Родители ни в чём не отказывали любимому чаду, и это, безусловно, отложилось на её воспитании. С годами, превращаясь из шаловливого и капризного ребёнка в яркую и очень красивую девушку, она не знала недостатка мужского внимания. Уже в 16 лет кавалеры признавались юной чаровнице в любви и просили её руки и сердца. Кого только среди них не было: газетчики, крупные помещики, промышленники, офицеры и даже престарелый генерал. Конечно, замуж ей было ещё рано; впрочем, возможно, бабушка и дедушка могли бы дать согласие на брак с выгодной партией. Но тут уже они столкнулись со своенравным и капризным характером матери, которая мечтала о большой любви, знание о которой почерпнула из трогательных женских романов.
Отечественная война тогда ещё никак не коснулась жизни тыла. Конечно, где-то случались перебои со снабжением, и поднимались цены на отдельные продукты, но всё это было частными явлениями. В больших городах ещё давались роскошные балы и накрывались богатые застолья… пока ещё.
С отречения Царя в стране началась настоящая смута. Куда-то пропали все кавалеры, что трепетно признавались маме в любви. Начались перебои с едой – Москва 1917 года голодала. Хуже всего было то, что дед пропал где-то в февральском Петербурге…
Деньги быстро теряли цену, а дворянок и купчих, пытающихся менять драгоценности на продукты, зачастую грабили.
Чем дальше, тем становилось хуже. Если весну 17-го продержались на старых запасах, то осенью нечем было даже топить дом. Мама попалась в руки грабителей во время поиска бесхозного топлива.
Жизнь, разрушенная за год, потеря близких людей, наконец, травма, обезобразившая её красоту – всё это полностью сломало её. От каких-либо необдуманных поступков (а экзальтированная молодёжь любила самоубийства) спасало постоянное присутствие бабушки, да смутные грёзы о герое, что спас её. В темноте, не отойдя ещё от пережитого ужаса, она не смогла разглядеть юнкера. И надломленное сознание посещали разные нежные образы и мечты, что казались совершенно несбыточными.
Но вот он пришёл к ним домой. Не такой, каким она себе его представляла, а гораздо лучше – настоящий. Да вдобавок высокий, сильный и мужественный. В парадной форме и с цветами, он показался ей воплощением истинной мужской красоты. Пытаясь наспех привести себя в порядок после недельной хандры и практически полного отсутствия питания, она провозилась довольно долго. Но отец, тем не менее, терпеливо ждал, хотя увольнение было коротким.
Его напоили жиденьким морковным чаем, а от предложения сдобрить его настоящим французским коньяком юнкер отказался – не хватало ещё прийти с запахом спиртного в часть. Накормить же молодого человека было и вовсе нечем. Подавленная травмой мама не могла вымолвить ни слова от смущения, а вопросы о здоровье и самочувствии заставляли её лишь сильнее закрыться в себе. Беседу в основном вела бабушка.
Однако юнкер тогда неправильно понял переживания матери. Сочтя, что его не воспринимают как ровню в такой именитой семье (а многие офицеры и юнкера тогда жили ещё старыми понятиями), он решил уйти. Отец действительно почувствовал себя чужим; выходец из не очень зажиточной мещанской семьи, он был бы рад спасти кого-нибудь попроще. Но судьба в тот злополучный вечер решила свести именно их. Скорая схватка с вооружёнными грабителями, красивая (даже в темноте это угадывалось) девушка, которую он защитил… Её приходилось (и не без удовольствия) близко прижимать к себе, пока он провожал её, дрожащую, до дома… Разорванная одежда не могла скрыть изгибов нежной шеи и мрамора кожи. Столь волнующее соседство при столь бурных обстоятельствах не могло не сказаться на чувствах юнкера. Практически не знающий женщин (и ни одной до того не познавший), отец и сам грезил новой встречи не хуже матери.
Но холодный приём оттолкнул его. Списав всё это на извечную гордость знатных дворян, он, раздосадованный, направился к выходу. Но в тот момент мама встрепенулась и в неконтролируемом порыве чувств резко встала и непослушные локоны обнажили причину сковывавшего её стыда. Исхудавшие щёки девушки зарделись, а в глазах заиграла непередаваемая палитра чувств: боль, смущение, смятение, надежда. На них сразу навернулись слёзы; из-за волнения и недоедания дыхание её участилось. Она молчала, не в силах произнести ни слова. Но в тот миг всё сказали глаза.
Отец, внимательный и чуткий, мгновенно прочитал во взгляде будущей жены всё то, что не было сказано. И тогда он спросил:
– Сударыня, позволит ли ваша маман, и не будите ли вы против ещё одного моего визита?
Девушка оживилась, резко повернулась к бабушке:
– Мама…
Бабушка лишь кивнула с лёгкой улыбкой в ответ:
– Пожалуйста, обязательно приходите ещё. Мы будем вам очень рады!
Юнкер ушёл, пообещав непременно вернуться через неделю. Перед уходом, кстати, успев сделать запас дров.
Всю неделю мама жила надеждой на следующую встречу. Она резко похорошела, в ней проснулся здоровый аппетит, на щеках вновь заиграл румянец. В доме вновь слышался её счастливый звонкий смех. Бабушка тогда сказала:
– Собирай все драгоценности. У Графини Калязиной должно быть хорошее приданное!
Но через неделю к ним никто не пришёл. Это был октябрь 1917-го года.
…Несмотря на то, что власть Временного Правительства поставила страну на край гибели, приход большевиков московские юнкера встретили с оружием в руках. У них были серьёзные мотивы: повальные аресты и расстрелы, призыв к уничтожению Церкви и людей, принадлежащих ранее к правящим классам. Честь будущих офицеров не позволила разделить стремление большевиков к заключению сепаратного мира с Германией. Свою негативную роль сыграл и чересчур «интернациональный» состав правительства. Все вместе, эти факторы стали причиной вооружённого выступления юнкеров.
Всем известен результат восстания. Несмотря на доблесть и мужество молодых людей, отсутствие боеприпасов и численное превосходство противника сыграло решающую роль.
А перепуганные женщины из семьи Калязиных однажды увидели лежащего под дверью дома раненого юнкера. Это был мой отец. Получив рану в бою и находясь в беспамятстве, он побрёл туда, куда страстно желал попасть.
Бабушка сильно колебалась; но пока родительница терзалась в сомнениях, дочь мёртвой хваткой вцепилась в раненого избранника, всем своим видом показывая, что не оставит его ни за что на свете. Время было страшное: раненых юнкеров и офицеров искали по домам, проводились классовые чистки. Мою семью спасло лишь то, что они сумели бежать, наняв повозку с ездовым. Заплатили они одной из семейных драгоценностей. Впрочем, драгоценностей тогда было ещё много.
Первое время они укрывались в деревне под Москвой. Когда отец оправился после ранения, двинулись на Дон – там начиналась организация первого сопротивления большевикам; туда же стекались все те, кто готов был с оружием в руках бороться против внутреннего захватчика. Пока Калязины выхаживали отца, молодой мужчина и девушка стремительно влюблялись друг в друга. Огонь их безудержно вспыхнувших чувств толкал порой на необдуманные поступки. Они венчались, а через девять месяцев у них появился я.
На Дон родители отправились без бабушки – ведь двоим молодым людям было проще перемещаться. Тем более, тогда они не знали о грядущем пополнении. И, надо сказать, что с момента расставания с бабушкой, мама больше никогда её не видела.
За время того тяжелейшего путешествия родителям чудом удалось сохранить ребенка. Вместо того, чтобы воевать, отцу постоянно приходилось находиться рядом с молодой женой, хотя это ничуть его не огорчало. Родители смогли попасть на настоящий пароход, на котором добрались до казачьих областей. Там они сошли. Молодой доброволец оставил жену в казачьей семье, хорошо им заплатив за жильё и питание. Сам же он отправился воевать в составе Донской армии генерала Краснова. Он прошёл долгий и тяжёлый путь, несколько раз был ранен, переболел тифом, бежал из плена. Но судьба хранила его.
Время гражданской войны было очень тяжёлым для страны. Но тогда ещё была жива надежда. Надежда на то, что советскую сволочь прогонят, а мучителей русской земли истребят. Надежда на возрождение и сохранение России. Эта надежда отражалась бликами солнца на штыках добровольцев, которым дали почётное звание «белогвардейцев». Но эта надежда покидала людей, когда они видели удаляющийся берег Крыма в 20-ом году.
Всё это рассказала мне мама. История встречи с отцом, история их любви и приключений, которые они вместе пережили, обрастали всё новыми и новыми подробностями. Её повествования заменяли мне и детские сказки, и приключенческие романы, вроде мушкетёров Дюма. И я понимаю маму, её чувства и безумную надежду на хотя бы ещё одну встречу с мужем.
Красивая, несмотря на все невзгоды, молодая русская женщина, даже на руках с ребёнком могла ещё найти себе мужчину, обрести новую семью. Однако она была венчана с отцом и не желала себе кого-либо ещё. Она также не знала о том, жив ли муж или нет, и это давало повод для отказа очередным предложениям.
…Румыны привезли нас в Болгарию. У мамы тогда ещё оставались кое-какие средства: в первую очередь вшитые в детскую одежду драгоценности. Она искала дорогу во Францию – однажды, ещё до войны, будучи ребёнком, матушка была в Париже. У деда там оставались какие-то знакомые и общее предприятие. И она надеялась на помощь этих людей просто потому, что надеяться больше было не на кого. Молодая, неопытная и не приученная к самостоятельной жизни женщина, она допустила слишком много ошибок…
Детские вещи, в которые были вшиты драгоценности, у нас украли. Кое-как добравшись до Парижа, она потратила всё оставшееся, ведь не зная истинной ценности украшений, она отдавала их практически за «так». Она верила, что добрые и галантные французы, улыбчивые кавалеры и шутники, в своём великодушии окажут помощь одинокой матери. Тем более, те люди, к которым она направлялась за помощью, дружили и имели деловые связи с её отцом. В частности, часть своих капиталов дедушка вложил в их промышленное производство.
Но в молодой русской женщине с двухлетним малышом на руках просто отказались признать графиню Калязину. Французские дельцы давно уже считали средства нашей семьи своими собственными, и признавать в маме наследницу совершенно не собирались. Конечно, в былые времена на них легко можно было бы найти управу. Но в 20-е годы Европу наводнили русские эмигранты, пытающиеся хоть где-то и как-то пристроиться. «Правящий класс»: дворяне, купцы, промышленники, интеллигенция, офицерство… что их ждало? Только те, кто в своё время позаботились открыть счета в европейских банках и сумели доказать свою личность, получили возможность жить достойно.
Большинство же превратилось в третьесортных рабочих: дворников, таксистов, грузчиков. Генералы белой армии, сражавшиеся ещё в Русско-Японскую и Мировую войну, «спасители Франции» 1914 года, теперь трудились метрдотелями в ресторанах. Те, чью независимость, жизнь и достоинство спасла русская армия в начале войны, забыли о долге чести. Да и была ли у них когда-нибудь честь?
Так что мама оказалась никому не нужна, податься ей было некуда. Неоткуда было ждать помощи: соотечественники не могли её оказать, французам же было наплевать на трагедии русских беженцев. Быть чьей-то содержанкой или даже женой она отказалась. Для нас наступили голодные и холодные дни на чужбине. В поисках заработка и более тёплого климата (а зима в Париже без нормального крова остаётся зимой) мы отправились на юг. Приморский Марсель стал для нас второй родиной, а для меня в принципе родным городом, в котором я вырос.
Нормальная работа для русских отсутствовала и в Марселе; но, по совести сказать, у большинства эмигрантов не было полезных специальностей или определённых навыков. Мать пыталась приткнуться и на рыбный завод, и на фабрику по вышиванию. Но домогательства со стороны руководства предприятий вынудило её покинуть эти более или менее тёплые места. В конечном итоге её основной профессией стала уборка улиц. Как женщина, она перестала стараться быть хоть сколько-то привлекательной, чтобы не стать добычей очередных молодчиков. Тяготы суровой и бедной жизни, потери и внутренний пожар чувств (в которых переплелось всё: любовь и жалость к сыну, тоска и надежда о муже, гнев и обида на несправедливость) и наконец, чисто женское одиночество – всё это надломило и состарило маму.
…Но рос я. Маленький, жизнерадостный и весёлый мальчуган, который был рад своей маме, который любил её, и с детства приучился ей помогать. Которому было достаточно иметь только одного родного человека. И я стал тем, кто наполнял её жизнь и тоскующее сердце без остатка, тем, ради кого она жила и боролась.