Когда Пенни училась в девятом классе, произошло два события, знаменательных для ее будущего. Во-первых, она прочитала графическую новеллу Арта Шпигельмана «Маус». Во-вторых, поняла, что не станет популярной, пока не вырастет, и это нормально, потому что жизнь – долгая игра.
За свою мудрость Пенни должна была благодарить вечеринку по случаю дня рождения Эмбер Фридман. Эмбер Фридман была в ее классе по французскому и славилась тем, что каждое утро вставала в пять сорок пять, чтобы распрямить свои кудри и немедленно завить снова, но в локоны другой формы. Все считали, что у нее небедная семья, потому что ее отец был журналистом и писал о музыке для журнала Rolling Stone. И хотя жизнь Пенни, дочери «горячей мамочки», была тяжела, но когда у твоего отца в инстаграме больше подписчиков, чем у бога, это тоже довольно кисло. Отец Эмбер отбрасывал длинную тень на ее жизнь. Не помогало и то, что его дочь не отличалась красотой. Не то чтобы она выглядела уродиной. Просто у нее было одно из тех лиц, на которых все черты собраны в середине, словно чрезмерно большая комната с крохотной мебелью.
Ее характер тоже не улучшал дело. Эмбер обожала влезать в разговор и заканчивать предложения за людей – даже за учителей – и чихала с высоким звуком «тс-с-ст» по меньшей мере полдюжины раз. Пенни казалось, что это вызывает нежелательное внимание. В общем, Пенни не то чтобы официально пригласили на сборище. Мама Эмбер и мама Пенни приятельствовали после того, как много лет назад вместе ходили на уроки эфиопской кухни, а потом случайно встретились на рынке.
– Но, Пенни, Эмбер так расстроится, – сказала Селеста. – Я купила вам обеим новые наборы геля-лака от «Сефоры».
Тогда Пенни лучше велась на подкуп. Она доехала до дома Эмбер на велосипеде, рассчитывая, что там, во всяком случае, будут еда, торт и достаточно людей, чтобы незаметно смыться.
Когда она приехала и вошла в гостиную неухоженного одноэтажного дома, на нее уставилось шесть пар глаз. Пахло в гостиной так, словно кошачью мочу щедро залили средством для чистки ковров, и Пенни не могла отвязаться от мысли о том, что если ты чувствуешь этот запах, то потому, что вдыхаешь его частицы в себя. Она уговаривала себя не выдавать эти мысли выражением лица, здороваясь с Мелиссой и Кристи из их школы и с двумя девочками, которых Эмбер знала по храму. Большие серебристые воздушные шары, складывающиеся в имя «ЭМБЕР», болтались у потолка, кроме шара с буквой «Б», который висел в середине комнаты и норовил прилипнуть к волосам на затылке Эмбер.
В следующие два часа они делали персонализированные пиццы, которые выпекала в духовке мама Эмбер, и мороженое с фруктами и орехами на десерт. Когда были извлечены прозрачные пластиковые коробки с бусинами, которые предполагалось нанизывать на леску, чтобы сделать серьги, Пенни обнаружила, что у ее скуки есть предел. Извинившись, она ушла в ванную, внимательно прислушалась, есть ли в доме кто-то еще, и тихонько начала разведывать территорию. В комнате Эмбер обнаружилось целых пять черно-белых постеров с Одри Хэпберн, а на ее кровати с балдахином лежал и вылизывался рыжий кот. Он оторвался от своего занятия и гневно посмотрел на Пенни, но решил, что ее вторжение не заслуживает внимания. Когда Пенни сунула нос в комнату, что, по ее предположению, служила кабинетом отцу Эмбер, она наткнулась на золотую жилу. У Майка Фридмана, музыкального критика, были все комиксы на свете. Вообще все. Стопками. От «Человека-паука» и «Супермена» до больших томов сборников с блестящими твердыми обложками, размещенных по тематике.
Пенни не могла в это поверить. Всего в нескольких футах от сводящих с ума бессмысленных разговоров («разве не тупо, что одни говорят «ра́кушка», а другие – «раку́шка»») и пиццы с абсурдными добавками типа порезанного кубиками ананаса (тьфу) нашлись тысячи часов настоящих развлечений. У него было все: от «Болотной твари» до «“В” значит вендетта» и «Персеполиса», от We3 до «Беглецов».
Комната мистера Фридмана пахла новыми книгами: бумагой и лаком. Пройдя целую полку с милым пухленьким персонажем по имени Боун, Пенни нашла «Маус».
Пенни хотела прочитать «Маус» с тех пор, как узнала, что это первый комикс, который получил Пулитцеровскую премию. И когда выяснилось, что у мистера Фридмана есть две копии: в твердой обложке и в мягкой, – Пенни сделала то же, что сделал бы любой ребенок на ее месте. Она засунула комикс в мягкой обложке в джинсы сзади, прикрыла сверху толстовкой, притворилась, что у нее болит живот, и рванула домой.
Это был один из самых постыдных моментов в ее жизни. Не стоит и говорить про карму за то, что она, не еврейка, украла у евреев комикс про холокост.
Но эта книга изменила ее жизнь.
Пенни знала, что «Маус» на нее повлияет. Не то чтобы она собиралась начинать карьеру в криминале; скорее, она чувствовала, что ее предназначение – сделать что-то, что заставит других чувствовать себя так, как чувствовала себя она, читая этот комикс.
Пенни всем сердцем верила, что бывают моменты – критические мгновения, определяющие, кем станет человек. Есть подсказки или сигналы, и нельзя их пропускать.
Ее поразило то, что комикс о нарисованной мыши и котах может заставить ее так много узнать о Второй мировой войне. И не только узнать, но и прочувствовать. Она знала об «Аушвице» и о том, как там всем заключенным говорили, что ведут их в душ, а вместо этого отрезали и сбрасывали в кучу их волосы и отправляли людей в газовую камеру, даже детей. В прошлом году на уроке истории они сдавали тест по датам и важным событиям войны, и ее результат оказался почти идеальным. Однако только когда она прочитала «Маус» и прожила его глазами мышей, отца и сына, ей удалось увидеть больше, чем холодные факты. В ту ночь Пенни прочитала «Маус» два раза и плакала. Тогда она поняла, что должна стать писательницей.
Это стоило того, что произошло в школе в понедельник. На уроке французского Эмбер рассказала всем, что Пенни так внезапно уехала, потому что у нее случился понос. После этого Пенни исцелилась от всякого желания вести себя мило с кем-либо из школы. Может, она и была непопулярной, но и Эмбер – тоже. Если ты не суперпопулярна или не во втором ряду популярности, различиями можно пренебречь. Ты неудачница. Пенни отличало от Эмбер то, что отчаяние Эмбер мог учуять любой. Пенни решила перестать пытаться. Вместо этого она готовилась к своему будущему, зарывшись в книгах, пока не начнется увлекательная часть ее жизни. Тогда все будет иметь значение. Тогда все будет иначе.
Пенни хватило десяти минут, чтобы понять: занятия по написанию художественных произведений (по четвергам в восемь утра) станут ее любимым курсом. Стоит отметить, что класс был полон, несмотря на мучительное время начала. Уроки проходили в маленьком кабинете, не сравнимом с «американской историей» или обычным «английским 301», которые шли в просторных лекционных залах с сиденьями как на стадионе и экраном, свисающим с потолка, чтобы даже с галерки можно было видеть лицо преподавателя. В этом классе помещалось человек двадцать за высокими школьными партами, с прикрепленными к столу стульями.
Для профессора Джей-Эй Хэнсон была молода – всего-то двадцать восемь лет. В двадцать два она написала получивший признание критиков роман «Мессия», классический постапокалиптический сюжет, за который ей дали премию «Хьюго». То, что Джей-Эй – женщина, всем взорвало мозг. Критики и фансайты были убеждены, что Джей-Эй Хэнсон – мужчина, особенно учитывая, что тогда нигде не было ее фотографий и никто не знал, как расшифровывается «Джей-Эй».
Пенни открыла для себя научную фантастику вскоре после того, как прочитала «Маус». Она начала сама писать короткие рассказы в качестве хобби, и хотя в ее школе был литературный журнал, Пенни и не думала что-то в нем публиковать.
Не помогло и то, что на уроках английской литературы для продвинутых в одиннадцатом классе они прочитали «Лотерею» Ширли Джексон – практически «Голодные игры», только написанные в сороковых и с неожиданным поворотом сюжета в финале.
Они всю неделю придумывали рассказы с непредсказуемыми концовками, и Пенни написала свой с точки зрения шестнадцатилетнего швейцарского мальчика в 2345 году, который проснулся, точно зная, когда он умрет. Мальчик обдумал, какими должны быть его последние поступки, и решил провести день точно так же, как провел бы в обычных обстоятельствах: играя в шахматы со своим лучшим другом Горди. Его больше всего радовали простые и надежные повседневные детали; неожиданный ход заключался в том, что он не умер, а просыпался каждое утро с одной и той же мыслью в сумасшедшем доме, где у него не оставалось иного выбора, как делать то, что запланировали для него врачи.
Пенни нравился ее рассказ, но мисс Лэнсинг поставила ей четыре с минусом, сказав, что «надеялась услышать больше об экзотической точке зрения Пенни». Пенни не могла поверить своим ушам. Как будто Цюрих в 2345 году недостаточно необычен. Она понимала, что имеет в виду учительница: она хотела чего-то азиатского – хотя Пенни родилась в Сегуине, штат Техас, в двадцати минутах езды от школы. Пенни поклялась не показывать свою работу никому, кроме тех, кого она действительно уважает.
На протяжении многих лет Пенни впитывала классику: «Первому игроку приготовиться», «Дюну», «Игру Эндера» – но только когда ей посоветовали «Мессию» (по иронии судьбы, это был самый ужасный парень в истории парней), она обнаружила, что научная фантастика необязательно должна быть такой… мальчишеской. Работа Джей-Эй была похожа на «Игру Эндера», но если Эндер был умным и его обманывали, потому что он ребенок, то героиня Джей-Эй, Скан, знала, чего сто́ит.
Женщина-протагонист делала историю скорее вдохновляющей, чем вуайеристской. Было невероятно увлекательно писать о том, кем ты могла бы быть. С тех пор истории Пенни строились вокруг женщин и девочек. Для этого даже не требовалось особых фокусов. Достаточно было писать так же, как про парня, только болевой порог выше, потому что девушкам больше приходится терпеть в этом мире, и ты им больше сочувствуешь, отчего все становится более рискованным. Кроме того, в научной фантастике ты сам задаешь правила в начале и можешь разнести все на мелкие кусочки, если только сделаешь это должным образом. То, что Пенни могла учиться у автора опубликованных книг, делало необходимость делить комнату в общежитии колледжа с другой девушкой терпимой.
Бесспорно, Джей-Эй Хэнсон обладала харизмой. Она была чернокожей, с вьющимися от природы волосами, выкрашенными в платиновый цвет и собранными в пышный пучок на макушке. И носила очки в массивной белой оправе. В ее исполнении образ задрота становился гламурным. И не так, как у девочек-позерок на Tumblr, которые играют в игры-стрелялки в трусиках, чтобы привлекать парней.
– Имеет ли право автор-китаец писать о линчевании рабов?
Для раннего утра это тяжелая тема; однако Джей-Эй задала вопрос классу как ни в чем не бывало, настолько, что Пенни засомневалась, правильно ли поняла ее. В классе возникла интимная, потрескивающая энергия, как будто они собрались за обеденным столом, на котором без лишних церемоний разожгли костер.
В душе Пенни была готова ответить – конечно, да. Но она не знала, готова ли об этом заявить, будучи азиаткой, в лицо чернокожей женщине.
Она покосилась через плечо, проверяя, не выскажется ли кто-нибудь.
– Разумеется, – сказал второй азиат в классе, парень. – И я читал об этом в «Таймс».
У него была прическа как у музыканта из бой-бэнда и явное британское произношение, в котором естественно звучали предложения типа «я читал об этом в “Таймс”».
– Почему? – улыбка Джей-Эй стала шире, открывая больше зубов. Пенни это напомнило, как Шерлок Холмс объявлял: «Игра началась!».
– Ну, он не белый, – сказал парень. – Это помогает.
– Но так ли это? Разве в художественной литературе писатель не имеет права описывать кого хочет, независимо от своей идентичности? – спросила девочка неопределенной расы.
Пенни не помнила ни одного раза, когда у нее в классе случалось честное обсуждение расы.
– Что ж, и это тоже, – сказал китаец с британским акцентом. – Если только ты не паразитируешь на трагедии и не создаешь расистские карикатуры. Если ты… талантливый, все нормально.
– То есть если ты делаешь это умело и с благими намерениями, то можно? – спросила Джей-Эй.
– Говорить, что нельзя, – это рефлекторная политкорректность, – сказал другой парень, изобразив ироничные кавычки вокруг «политкорректности».
– Нет, это не политкорректность, – возразила рыжеволосая девушка. – Это как когда Кардашьяны плетут афрокосички. Нельзя красть модные элементы культуры и делать их гламурными, но в то же время не учитывать ужасные стороны, например, что полицейские могут тебя убить за нарушение ПДД.
Джей-Эй вроде бы была довольна направлением, которое принимала дискуссия. Она как будто оценивала их, отстраненно собирала впечатления о каждом, и Пенни жалела, что ничего не говорит.
– Послушайте, я ненавижу писать, – сказала Джей-Эй, когда начавшийся шум утих. – И я из тех писателей, которые ненавидят каждую минуту работы. Но не питайте иллюзий: вы можете себе позволить это делать. Особенно это касается художественной литературы. Я так об этом думаю. – Она села на свой письменный стол и скрестила ноги в позе лотоса. – Если случится апокалипсис: зомби, взрыв солнца, что угодно – работа писателя будет в тысячу раз менее важной, чем работа инструктора по фитнесу на велотренажерах.