Я пялюсь на удаляющиеся в ночь фары до тех пор, пока они не растворяются в пелене дождя окончательно. Мысль о том, что я должна вернуть ему куртку, вспыхивает в голове с катастрофической задержкой, и я растерянно бегаю по опустевшему пространству взглядом.
Он что, ее мне оставил?!
Нашивка на рукаве определяет стоимость бомбера как ни черта не бюджетную, по крайней мере для меня, и я не думаю, что этот шеврон Палач купил в интернет-магазине.
Теперь не знаю, отчего меня колотит: то ли от последствий переохлаждения, про которое успела позабыть, то ли оттого, что в ушах все еще стоят заданные хрипловатым низким голосом вопросы.
Все мысли в кучу, и я не знаю, как быть дальше: вернуться в клуб или отправиться домой; уверена, именно последнее устроило бы Божену больше всего.
Какая разница, если я все еще с места не могу сдвинуться. Стою как приклеенная!
По щеке ударяет ветер вперемешку с моросью.
Закусив губу, засовываю руку в один из карманов и обнаруживаю в нем пустоту, а во втором – пластиковый коробок мятной жвачки.
Эта находка кажется мне такой личной, что я снова кусаю губы, бросая взгляд на опустевший подъезд к клубу.
Я даже близко не представляю, где он и его друзья тусуются. Зато знаю, что его родители погибли, когда он был маленьким. Его воспитывал дядя, какой-то адвокат. В шестнадцать Палач сделал татуировку, кажется, надпись на плече, и опекун заставил ее свести, сказав, что тот может делать с собой все, что захочет, но только после совершеннолетия.
Говорили, на память о том случае у него остался шрам.
Не знаю, правда ли это. Его голый бицепс мне видеть не доводилось, и я понятия не имею, воспользовался он своим правом, когда ему стукнуло восемнадцать, или нет, ведь на открытых и доступных участках его тела никаких тату я не заметила.
На самом деле узнать, где он тусуется, никакой проблемы не составляет, достаточно поискать в соцсетях, но мне такое раньше в голову не приходило, да и сейчас не нужно!
Я не жалею.
Я ведь не из его лиги. Уверена, любое свидание с девушкой, короткое или длинное, заканчивается у Палача сексом, а я представить себя на месте этой девушки просто не в состоянии. Он и сам должен это понимать. Это же очевидно. Тогда чего он от меня хочет?!
Вся моя чертова вселенная словно свихнулась из-за внимания парня, которого я не просила.
Запах его парфюма терпкий, но такой съедобный, что хочется ткнуться носом в подкладку. Из чертового транса меня вытряхивает появление Киры.
Она выходит на улицу, осматривается. Меня находит почти моментально. Развернувшись, бросает взгляд на бомбер, в который я завернута, но вместо того, чтобы повести себя ожидаемо – прокомментировать как-то, молча останавливается рядом.
Ее брови чуть сведены, и мне это не нравится. Не нравится, как она на меня смотрит, будто осуждает за то, что еще не успела высказать.
У меня в спине словно появляется металлический штырь. Я выпрямляюсь и под курткой до боли сжимаю пальцы.
– Волгина… – шикает подруга, оказавшись рядом. – Ты чего устроила?!
Посмотрев на нее исподлобья, спрашиваю:
– Что я устроила?
Она поджимает губы. Хмурит, хмурит, хмурит их…
– Знаешь… – говорит. – Это некрасиво. Я все понимаю, но, Ян… они встречаются. Зачем ты мутишь воду?
Я вспыхиваю.
Не от стыда за то, что сделала, а оттого, что новости опять разлетелись как пожар. И кто его раздул? Илья не мог.
– Кто сказал, что я ее мучу? – спрашиваю трескуче.
– Да и так понятно, – пеняет Кира. – Все отлично было, теперь как кошка черная между ними пробежала.
Я защищаюсь как могу, это инстинкт, рефлекс. Взвившись, говорю:
– Почему ты отчитываешь меня?! Я одна во всем виновата?
Она наседает, продолжая:
– У нее сегодня день рождения. Это по крайней мере нужно уважать. Вот знала же она, что ты не угомонишься. Всю жизнь ты так! На рожон.
Ее слова для меня как пощечина, и я рычу:
– Тогда зачем она меня позвала?!
– Но ведь она попросила прощения! Чего ты еще хочешь?
– Ничего. Ничего я не хочу, – выпаливаю в сердцах. – Будем считать, что теперь и мне тоже есть за что извиняться. Один – один!
– Волгина, – рычит. – Ты же не сука злопамятная. Чего ты добиваешься? Он ее уже со всеми друзьями познакомил. С родителями познакомил. Смирись. Вы же лучшими подругами были. Просто извинись, и все. И проехали!
Эти откровения как гром среди ясного неба.
С родителями?
Я не знала. Да и откуда, ведь не общалась ни с кем толком. Что бы это изменило? Ничего… Я сделала, как велело сердце. Глупо, вот так я и живу. И сейчас тоже. Слишком много всего, слишком…
– Просто извинись… – повторяет. Нет, просит! – Не стоит оно того.
Я мотаю головой.
Уже ничего как прежде не будет. Нож – он и есть нож. Я сопротивлялась, как могла, но не вышло.
Я знаю, что лезу в бутылку. Рву сейчас все. С Боженой, с Ильей, с Кирой тоже… Глупо, но не могу перебороть эмоции. И чувства. Разве должна? Наверное, но в голове водоворот и в груди тоже, когда, сделав шаг назад, выдыхаю:
– Нет.
– Волгина…
Еще один шаг назад, а потом разворачиваюсь и сбегаю по ступенькам прямо под дождь.
– Яна! – летит мне вслед.
Те сто метров, которые отделяют от остановки на противоположной стороне дороги, преодолеваю в аффекте, сама не понимая, как сохранила целыми свои ноги и каблуки.
Когда залетаю под крышу, снимаю с себя бомбер и стряхиваю.
Раз, другой.
Из-за пелены в глазах все плывет, и ветер кусается.
– Черт! – злюсь и снова натягиваю на себя куртку.
Она водонепроницаемая, капли отскакивают от нее как от металлического листа.
Упав на скамейку, прижимаюсь к стенке затылком и делаю глубокий вдох, с тоской понимая, что осталась одна, и это мой чертов выбор.