Рана была пустяковой, а отключился он, как было написано в справке, «от пережитого стресса».
То есть струсил, понимал пристыженный Лео.
Через неделю он уже ходил, опираясь на палочку, как старый дед. Из дружины пришлось уйти – и ранение, и мать настояла, а у него не хватило духу возражать, потому что все-таки единственный сын. Мама ухаживала за ним, как за маленьким, и это было вдвойне стыдно.
Лео много думал в это время. И о том, и о сем, а больше всего – ни о чем и обо всем сразу. Думать, оказывается, можно так, что и сам не знаешь, о чем.
И почти во всем, о чем он думал, маячила Дырка.
Она жила с ним все эти годы, а он делал вид, что забыл о ней. А может, и правда забыл, или просто она осела куда-то, куда ум не рискует спускаться…
Лео давно заметил такую любопытную штуку: появится что-то в твоей жизни – и ты сразу обнаруживаешь это у всех. Купили тебе новенький телефон – и видишь у прохожих такие же. Понравилась какая-нибудь песня – и слышишь, как она гупает со всех сторон. Забеременела Малька Шукайло, с которой ты сидел когда-то за одной партой – и встречаешь каждый день по дюжине беременных…
Если бы Лео не узнал в ту давнюю ночь о Дырке – она бы и не мерещилась ему. Слово «дырка» значило бы для него то же, что и для всех… или почти для всех? И когда оно не произносилось, Лео не чувствовал бы Дырку в умолчаниях – в том, о чем не говорят.
То, что о Дырке не говорят, он понял ещё тогда – той ночью у дяди Лекса. Вот только он не был уверен, что ему не приснилось.
Или даже не так. Лео не был уверен, что «приснилось» и «не приснилось» здесь исключают друг друга. Он даже не мог проговорить это себе, потому что и в этом не был уверен. Дырка была и не была одновременно, и – то и другое не так уж и противоречило друг другу.
Это было невозможно, но невозможность совсем не снимала проблемы, и этого Лео тоже не понимал.
***
Когда он ещё был Лёником, он спрашивал у людей – «что такое Дырка?» Вначале у мамы, потом у друзей, у соседей, учителей…
– Какая ещё дырка? – отвечали все.
О Дырке никто не знал.
Казалось бы, это значило, что она просто приснилась Лёнику, и всё.
Или, может, эти дядьки говорили что-то другое, и оно услышалось сонными Лёникиными ушами как «Дырка». Или, в крайнем случае, они называли «Дыркой» какую-то свою штуку, о которой знали только они – чтобы никто не догадался. Дядя Лекс уехал за границу, и спросить его было нельзя.
Лёник уже готов был забыть о Дырке, – но как-то раз, когда он стоял у светофора, ему послышалось из машины:
– …А вот его бы в Дырку! Там поговорим по понятиям!
– Пасть заткни, слышь!..
Лёник задохнулся от холода, кольнувшего под ребрами, и кинулся к машине:
– Дяди, дяди! А что такое Дырка?
Он никогда не забудет их реакции: дяди, как по команде, замерли и втянули головы в плечи, будто Лёник мог их побить.
Потом одновременно заговорили: один протянул – «какая дырка, мальчик?», а другой зашипел:
– Пшел вон отсюдова!
И газанул, чуть не сбив Лёника.
Разжалование в сны не состоялось – Дырка вернулась к нему во всей красе. Лёник уже устал спрашивать у всех, как дурачок – «не знаете, что такое Дырка?» – и потом придумывать ответы на встречные вопросы: «какая ещё дырка?», «что ты имеешь в виду?», «ты не перегрелся?»…
Спрашивать было некого. Даже интернет, знавший всё, рассказывал Лёнику, а потом и Лео, что дырки лучше делать такими-то сверлами, а дыру в нержавейке стоит доверить профессионалам из фирмы «Самоделкин».
Как-то раз к ним в гости пришел Энвер, давний папин знакомый из круга дяди Лекса. Они с мамой посидели на кухне, помянули отца, а потом Лео сообразил, что Энвер вполне мог быть дяди-Лексиным собеседником в ту ночь. А если и нет – запросто мог знать, что это за Дырка такая у его приятеля.
Улучшив момент, Лео подлез к пьяному Энверу и шепнул:
– А вы случайно не знаете, что такое Дырка?
Тот дернулся, будто обжегся.
– Никогда, – зашипел он, оглянувшись, – никогда не говори об этом вслух. Понял?
– Да, но я только хотел уз…
– Понял?
– Да, но…
– Понял??? – заорал Энвер и приподнял руку. Лео вылетел из кухни и заперся у себя в комнате. Энвер не ломился, но Лео не открывал, пока тот не ушел. Трезвеющий взгляд долго ещё буравил ему нервы…
Больше Энвер не бывал у них. А Лео понял, что никогда ничего не узнает о Дырке наверняка.
Скорей всего, думал он, это какое-то место, известное среди банди… то есть предпринимателей. Может, даже камера пыток. И у них считается дурным тоном говорить о нём – чтобы не сглазить. Не накликать беды. Отец имел с ними дело: ведь среди них были противники Великого Бобра и его Единого Налога, как дядя Лекс… И толстяк на митинге, который умер потом в больнице, был из той же компании – специально прилетел из-за бугра, чтобы выступить против Боброго Дела. Лео прочел о нем в новостях.
Версия была стройной и объясняла все. Кроме одного – странного томления, охватывавшего Лео при одной мысли о Дырке.
Томление это было точь-в-точь как после яркого сна, когда пытаешься ухватить плывущие образы, а они всё равно уходят от тебя, хоть ты и пропитан ими до самого нутра. Лео даже подумывал, не съехал ли он с катушек, и не разросся ли его детский сон (если это был он) в какую-нибудь шизу?