Все началось утром, когда Алька услышала за стеной мамин-папин разговор:
– …И чем они мотивируют свой отказ?
– Как всегда. В связи с сложной ситуацией в стране… тра-та-та… вы нам не нужны. Ну, так они не говорят, конечно… Говорят: советуем быть осторожней… Попса им нужна, как этот кот Давинчи. Прет из всех дырок…
Котов Алька любила. И знала, что не все взрослые разделяют её любовь. Например, вот как так можно говорить о коте – «прет из всех дырок»?
Во-первых, кот не пролезет во ВСЕ дырки, что за глупости такие?
Во-вторых, ну и что, что прет? Может, он голодный. Эти Давинчи ему, видно, и шкурок колбасных жалеют. А вискас он только во сне видел…
Алька тут же стала мечтать себе котячьи сны: голубое небо, солнышко с розовинкой, как в пять утра, и вокруг – накрытые столы с вискасом, только маленькие, специально для котов. Выбирай какой хочешь…
Но папа прервал её мечтания:
– Стэнд ап, Лиса Алиса! В школу пора.
– Па, а где этот кот? – спросила Алька.
– Какой кот?
– Ну, этих, как их… Давинчей.
Пару секунд папа смотрел на нее. Потом переглянулся с мамой.
– Вот ушки на макушке, а? Не кот, а коД, Алиса. КоД. Это такая… такой шифр с секретом. Не всякий сможет прочесть. А Да Винчи – это был такой великий ученый и мудрец. С бородой, как у меня, и ещё длиннее.
Алька надулась. Чего смешного, спрашивается, если кот голодный? Ну и что, что этот бородатый научил его какому-то шифру? Тем более – ученый кот заслуживает хорошего обращения…
Через пять минут, когда сонные пары развеялись, она уже понимала, что никакого кота нет и было, и дулась ещё сильней. За завтраком Алька схопотала от папы обидный титул «царевны кислых щей» – за капризы.
Разобиженная на всех и вся, она топала в школу.
– Ну и что, что кота нет? – решила Алька по дороге. – У всех нет, а у меня будет. И кот Да Винчи будет, и пёс. Как же коту без пса?
А всем было известно: раз Алька что-нибудь решила – обязательно так и будет, хоть ты тресни.
***
Пёс Да Винчи оказался компанейским парнем с густой-прегустой шерстью. Лохмы закрывали ему глаза, и было непонятно, как он видит. Алька очень любила эту породу, хоть и не знала, как та называется.
А вот с Котом было сложнее.
– Он ученый, – говорил ей Пёс, виляя кренделем. – Таинственная личность. Ходит сам по себе.
– По цепи кругом? – спрашивала Алька.
– И по цепи тоже. Ходит и шифрует, шифрует шифры всякие. Его хозяин, Большая Борода, не разрешает ему с кем попало дружить.
– Разве я кто попало? – хныкала Алька.
– А вдруг бобры пронюхают? – строго отвечал Пёс.
Алька притихла. Бобров она боялась. Давно еще, когда она была маленькой (а сейчас-то она огого какая большая), Алька случайно услышала по телеку, что те кушают живых розовых деток, и страшно испугалась. Потом она с гордостью говорила девчонкам в садике, что с ней была Истерика. Так сказал папа. Алька помнила Истерику – добрую белую тетю с прохладными руками. «Какие уколы, вы что? Успокойте ребенка, и все», – говорила Истерика, обнимая Альку. Той хотелось, чтобы она побыла с ней еще, но Истерика ушла и больше не приходила. А Альке запретили смотреть телек, но всё равно оттуда каждую неделю слышалось про бобров – какие те злые, вредные и хотят всех убить.
– Ты защитишь меня? – спрашивала Алька у Пса, и тот с готовностью тявкал:
– Я их покусаю! Ррргав! У них будут попы с дырочками!..
Мама отнеслась к Псу неоднозначно.
– Прекрати разговаривать сама с собой! – говорила она Альке. – А то я тоже сойду с ума.
– Ма, так я же не с собой. Я же с Псом! – разъясняла Алька маме, но та морщилась и бормотала – «дефицит общения? надо поговорить с их учительницей…» (Сама с собой говорила, между прочим.)
В общем, они с Псом стали беседовать, когда рядом никто не крутился – ни мама с папой, ни всякие там. Так было даже лучше: понятнее, что Пёс говорит.
А говорил он разное. О куклах, о роликах, о детской помаде и тенях, которые совсем как настоящие взрослые; о маленьких щенятках, таких смешных и классных; о злых бобрах; о новом купальнике, который Алька втихаря натягивала на себя под майку, хоть лето давно прошло и обновка не была никому видна… И, конечно, о Коте.
– Он большой-пребольшой, – говорил Пёс. – Такой прям большущий!
– Как тигр?
– Ну нет. Он же не тигр, а все-таки Кот. Как… как вон тот, который в витрине «Детских грез» на Большой Патриотической, помнишь? Но чуть-чуть больше.
Алька была очень довольна, что её Кот больше полосатого котяры, на которого она всегда оглядывалась.
– Он пушистый?
– Ооочень! Такой мягкий-мягкий, и в него так приятно зарываться носом…
– А усы у него длинные?
– Длинные-предлинные! Длиннючие! И такие крепкие, тугие, как веточки. На них иногда птицы садятся – всякие там синицы или воробушки. Когда Кот спит, они думают, что это кустик такой, и садятся.
– А он их потом ест?
– Нет. Ему очень хочется, но он знает, что это нельзя, и не ест.
– А его можно увидеть?
– Можно. Но только в темноте, – говорил Пёс, переходя на шепот. – Когда ещё немножечко видно, но уже ничего не видать. Как вечером, когда ты ложишься в постель. Вот как раз в это время он ходит по комнатам, проверяет, нет ли там бобров.
– А что он с ними делает? – шептала Алька, зажмурив глаза.
– Не знаю. Может, ест, а может, превращает в хороших. В наших.
– А как он проходит в комнаты? Ведь всё закрыто?
– Так он же не простой Кот, а ученый. Все коды знает, все шифры. Подойдет к двери, промурлыкает шифр секретный – и оп-ля! Готово…
Алька жмурилась и видела, покрываясь мурашками, как по комнате плывет сгусток сумрака, большой и пушистый.
– Вот он! Видишь? – еле слышно шептала она.
– Виижжжу… – доносилось сквозь темноту.
Алька ныряла туда, как в бассейн, и растворялась в лиловом тумане, где всё было так, будто ничего не было…
***
Микрофоны гнусно фонили. Сквозь уши будто тащили колючую проволоку, и та ещё зудела там, как комар.
Долговязая девчонка из параллельного стояла на сцене и растерянно смотрела на звукорежа дядю Фэрика, колдующего над пультом. Время от времени она пыталась декламировать «Трепещите, враги! В этот день…», но тут же умолкала. Штефа, их классная, кусала губы. В этой битве человека с машиной человек явно проигрывал.
Алиса уже отрепетировала и подбегала к маме.
– Ну как? Нормально? – кричала она сквозь рев.
– Что?
– Я спрашиваю – нормально?
– Что аморально, доченька?
– Но! Рма! Льно?
Мама махнула рукой – пойдем, мол, отсюда.
Алиса кивнула и вприпрыжку помчалась к выходу.
У неё было изумительное настроение. Ни дождь, ни фонящие микрофоны не портили его. Она предвкушала утренник и все-все-все, что в нем будет – взгляды, прикованные к ней, тишину, свой звенящий голос, холодок под ложечкой… Когда она декламировала – «И победою славной навеки…» – она чувствовала, как делается взрослей и красивей прямо на глазах, и чувствовала, что все другие тоже это чувствуют…
Капли дождя обжигали ей горящие уши. Это было странно, и Алиса засмеялась, раскинув руки.
– Телячий восторг, – сказала мама, открывая машину. – Ну что, поехали?
– Минутку! – раздалось сзади.
Алиса оглянулась, и мама тоже. К ним бежали какие-то люди – парень и девушка.
– Минутку! Ты… Алиса Норская?
– Да, – скривилась Алиса. Она не любила свою фамилию.
– Что вы хотели? – спросила мама.
– Мы только что беседовали с ваш… с вашим директ… – говорила девушка. Она запыхалась и глотала слова. – Меня зовут Божен… а… а это Радик. Мы с теле… видения…
– Нашего, городского?
– Нет, центрального. Канал Родина-Плюс. Мы… видели твой ролик в сети и… в общем, мы очень-очень хотим пригласить тебя, чтобы ты прочитала у нас свое замечательное стихотворение, и оно тогда прогремит на всю страну, представляешь?..
– Постой, – мама повернулась к Алисе. – Ты что, всё-таки выложила видео в сеть?
Алиса почувствовала, что её уши сейчас зашипят – так они раскалились.
– Ну… эээ… в общем, да.
– Как же так, Алиса? О чем мы договаривались?
– Ну… ну мам! Там уже знаешь сколько просмотров? Почти миллион за неделю! Оно имеет такой успех… и я же не могу так… ну мам!
– И очень правильно, что выложила! – вмешался парень. – Страна должна знать своих героев! Такие стихи вообще должны звучать отовсюду, я считаю! Сейчас они играют огромную роль в сплочении…
– Алиса! Что ты наделала… – мамин голос вдруг зазвучал серо, будто его присыпали пылью.
И дождь тоже сразу стал серым, и уже не обжигал, а неприятно холодил уши. – Я же говорила тебе… Ну написала, ну ладно. Ну прочитаешь на утреннике…
– Утренника не будет, – сказала девушка. – То есть он будет, но без Алисы. Мы уже обо всем договорились с директором. Она прочитает свои стихи у нас, и трансляцию покажут здесь…
– Нет. – Мама села в машину. – Она не поедет.
– Маааа!.. – вырвалось из Алисы.
– Садись в машину, быстро!.. Простудиться хочешь? Извините, – сказала мама журналистам. – Я знаю, что вы не виноваты, но…
– Я с тобой не поеду! – крикнула Алиса. – Я с ними!
– Поедешь. Пока что я твоя мать, а ты несовершеннолетняя. Везде эти летучие отряды, в Ослобурге черт-те что творится…
– Ничего, мы найдем выход из этой ситуации! – сказал парень. – Не переживай, Алиса! Не прощаюсь с тобой!
– В машину! – сказала мама так, что Алисины мокрые ноги сами втащили туда хозяйку, сжатую в пристыженный ком.
Хлопнула дверца, и Алису вдавило в сиденье, будто она взлетала на орбиту.
***
Конечно, она была виновата, потому что обманывать – это не айс. Но…
За этим «но» стояло очень много всего – Алиса даже не могла разобраться, где там что. Или не хотела.
Вот чего она точно очень хотела – так это попасть на телевидение. Почему? Да нипочему! Просто хотела, и всё. Найдите такую, которая не хотела бы. Ну, кроме мамы, да. Хотя сама, небось, не отказалась бы, если б ей предложили… Просто завидует, и всё, потому что никаких стихов никогда не писала, и…
Алиса знала, что несправедлива к ней. Но и та была несправедлива к Алисе! Раз уже такой успех – смирись и съезди с ней в Ослобург! Так нет – начинает вот это вот, да ещё и на глазах у Божены и Радика. Между прочим, Алисины стихи выражают самую сущность происходящего! И ещё они исключительно важны для духовного подъема нации. Так сказал директор, и учителя тоже что-то такое говорили. Некоторые даже плакали. И чего мама боится?..
Честно говоря, Алиса совсем не была фанаткой духовного подъема нации. И сущность происходящего у неё выразилась почти случайно. До того она пописывала стишки и публиковала их в сети – в основном про любовь и про тающие искры звездной страсти. Их автор прозывался Барбариской, и эта Барбариска сдохла бы со стыда, если бы кто-то сличил её с Алисой.
Шедевр, сделавший её знаменитой, был первым Алисиным опытом в гражданской лирике. Просто тогда училка по национальной идее была в ударе и рассказала им всю правду про бобров, которую они слышали миллион раз, в каком-то новом, шокирующем ключе. Она говорила с ними, как со взрослыми, и завалила их фактами, от которых даже приколисты Бурдак и Каракис притихли, и весь класс вдруг отключился от непрерывного ржача, которым давился на уроках, и училку буравили десятки застывших, потемневших глаз, а она хлестала их словами, красная, как кровь героев…
Тогда-то и совпали сразу несколько обстоятельств:
1) Алиса вышла с урока притихшая, как и почти весь класс, и не улыбалась до самого вечера.
2) У неё было не всё в порядке по нацидее, и она попробовала реабилитироваться.
3) Училка зачитала стихотворение Льва Ослянина, написанное им в бобриных застенках, и Алиса подумала, что она может лучше. (Впрочем, эту мысль у неё вызывали почти все стихи, которые они проходили в школе.)
Так или иначе, но на следующий день она декламировала свое творение на нацидее, которая была у них ежедневно. И потом ещё раз – для училки по родслову, которую рыдающая нацидейка позвала в класс, и потом ещё – для завуча, и ещё – для директора, и потом ещё много-много раз…
Алиса предвкушала успех, но не думала, что он будет таким оглушительным. Она стала звездой на школьном небосклоне, потом на городском, потом на сетевом, – и вот уже пришла очередь и всей страны.
Единственный, кто не разделял всеобщих восторгов – её родители. Мама скривилась, когда выслушала Алисин шедевр, и указала ей на неуклюжести, о которых Алиса и сама знала, но кроме мамы их всё равно никто не замечал. После дифирамбов нацидейки мама долго и тревожно говорила с папой, и потом строго-настрого наказала Алисе не выкладывать её шедевр под настоящим именем. Алиса угукнула, но было поздно – она, пьяная всеобщим восторгом, записала его на видео, и… не пропадать же такой записи? Она для неё красилась полдня… а когда Алиса накрасится – она тянет лет на семнадцать. А то и на все двадцать.
И теперь мама сидит с ней в одной комнате и молчит. Вот-вот приедут телевизионщики – на «Родине-Плюс» решили ради такого дела сгонять к ним домой, – и Алиса, нарядная, сияющая сразу двумя красотами – живой и нарисованной – не знает, что ей думать и чувствовать.
– Мам, ну чего ты так за меня боишься, – гундосит она. – Ведь всё равно я всю правду написала…
– Почему так боюсь? Ну, например, потому, что ты теперь станешь объектом ненависти миллионов людей.
– Я?.. Ты про бобров?
– Я про людей. Остальное не имеет значения.
– Что не имеет?
Мама махнула рукой. Потом спросила:
– Ты читала комменты под видео?
– О дааа. Там такой срач развели, я просто в шоке…
– А теперь представь, что все эти тролли – не тролли, а люди. И что они встретили тебя…
Алиса хихикнула. Но вышло не айс, потому что она таки представила себе это, и у неё получилось что-то похожее на тот самый рассказ нацидейки…
Заиграла мобилка. Это были телевизионщики: они подъезжали, и Алиса в сто пятый раз кинулась к зеркалу.
Через двадцать минут она, глядя влажными глазами в камеру, декламировала:
Этот грех не омыть ни водою,
Ни слезой, ни моею строкою.
Этот грех можно смыть только кровью —
Злой бобриной дымящейся кровью…
***
…И иссякнут кровавые реки,
И луч солнца пробьется сквозь тучи,
И победою славной навеки
Воссияет Осландец могучий!
Ее голос звенел в ящике так, что саму Алису пробирали мурашки, хоть она хорошо помнила, что думала о своих ресницах, когда читала эту строфу, – не сыпется ли с них тушь. Интересно, от чего зависят эти мурашки в человеке, и кто их выпускает?
Вы не люди, не люди по сути,
Вы рабы, а рабов не жалеют.
Не вдыхали бобры ни минуты
Воли дух, свое рабство лелея —
– слышалось из всех ящиков города, и страны, и – казалось Алисе – всей Вселенной. Она слышала свой голос из чужих окон, из мобилок, сверху, снизу, – отовсюду. Её стихи положили на музыку и распевали звезды шоубиза в аутентичных одеждах. В день она принимала по две сотни запросов в друзья и удаляла вдвое больше угроз. Алиса не читала их – попробовала как-то раз, и вовремя остановилась, сообразив, что теперь ей страшно выйти из квартиры.
Ей вообще было не по себе. Она продолжала ходить в школу, отвечать на уроках, и ей заискивающе улыбались и ставили пятерки – не живой Алисе Норской, а картинке из телевизора. Уже и самой Алисе казалось, что она – не она, а вот та самая картинка, которая подменила её, и теперь Алисы больше нет, а есть плоская самозванка с подведенными глазами.
Как-то раз ночью ей приснился давно забытый Пёс да Винчи. Алисе было так странно видеть его, что она чуть не проснулась, но все-таки ухватилась за сон, чтобы как следует разглядеть и вспомнить старого знакомца.
– Я соскучилась, – говорила она Псу. Тот печально молчал, и Алиса не понимала, живой он или тоже картинка, как и она. Потом вдруг увидела, что вокруг него рамка экрана, и он светится. И вокруг себя увидела такую же рамку…
«Мы просто телевизоры, стоящие друг напротив друга» – поняла она. И это почему-то было так тоскливо, что она проснулась на мокрой подушке…
– Алиса? Что случилось? – говорила мама, наклонившись над ней. – Ты уже знаешь, да? В сети висела ночью?
– Не, – врала Алиса. – Не висела. А что именно знаю?
– Про войну.
– Какую войну?
– Войну Бобра с Ослом. Утром объявили.
Алиса вскочила и кинулась к ноуту.
Все новости (она впервые в жизни влезла в них) – все новости кишмя кишели войной. В некоторых были фотки оружия и солдат – Алиса не разбиралась, где чьи, но по улыбкам и добрым глазам было видно, что наши. В некоторых цитировали – с ошибками – её стихи.
Потом она открыла, как обычно, свою страничку ВТусовке. Приняла пару десятков запросов в друзья. Хотела закрыть, и не утерпела – глянула в сообщения.
Там было всё то, что и обычно: тьма новых диалогов, зашкаливающих за край экрана.
Алиса зачем-то ткнула в один из них – и пискнула, как мышка.
Какой-то Леонард Дворский писал ей:
ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА???
ИЗ-ЗА ТЕБЯ НАЧАЛАСЬ ВОЙНА!!!