В конце XX века не один я, многие молодые европейцы и американцы открыли для себя иной образ жизни и нормы поведения, нашли новую веру и товарищей.
Прочтя о Мухаммеде, я вскоре принялся обсуждать ислам с друзьями-мусульманами, больше прочел об этой религии и поколениях ее основателей. Взял в библиотеке еще одну из немногочисленных книг об исламе и купил Коран. Сначала Священная книга давалась мне с трудом, требования ислама меня подавляли. Поддержал меня друг-турок, Юмит, вдохновленный тем, что датчанин над его религией не насмехается, а хочет ее принять.
В свое время Юмит был в «Рэйдерс», и мы остались друзьями, несмотря на мои тюремные сроки и членство в «Бандидос». Умный и знающий, он искренне интересовался миром за околицей Корсёра. Он много знал об исламе и принимал его всерьез, хотя выпивал и употреблял кокаин. Юмит сказал мне, что неграмотность Мухаммеда была благословением и сделала веру чище.
– Поэтому каждое его слово – божественное откровение, незапятнанное людьми. Поэтому Коран – чудо.
– Но, Юмит, если ты настоящий мусульманин, почему ты наравне со мной пьешь и принимаешь наркотики?
– Потому что я могу покаяться на пятничной молитве и попросить прощения за свои грехи.
Кто-то пытался меня отговорить. Мой друг Милад, христианин из Ливана, владелец продуктовой лавчонки напротив библиотеки, был ошеломлен.
Мортен Сторм – байкер, бражник и боксер – ударился в религию, да еще не в ту религию.
– Почему ты хочешь стать последователем этого неграмотного извращенца? Мухаммед – идиот, бедуин, не умевший ни читать, ни писать.
– По крайней мере, он был человеком, реальным человеком, получавшим божественные откровения. Не притворялся, что он Сын Божий, – отрезал я в ответ.
Вскоре после моего прозрения в библиотеке Корсёра Юмит попросил меня приехать на пятничную молитву в мечеть соседнего городка. Обычный невзрачный одноэтажный дом в переулке – ни золотого купола, ни минарета, с которого муэдзин созывал бы верующих. Но настрой прихожан и их теплое отношение к белому европейцу, чужаку меня покорили.
Имам был стариком со слезящимися глазами и густой бородой цвета белого пороха. Говорил он низким тихим голосом, перейдя на шепот, когда начал спрашивать меня о пророках и столпах ислама. Датчан среди его прихожан было мало, и Юмит мне переводил. Принимаю ли я пять столпов ислама – нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед – Пророк его, ежедневную молитву, закят (налог в пользу нуждающихся единоверцев), пост в Рамадан и хадж? Принимаю ли я, что Иисус – не Сын Божий?
Я ответил утвердительно, хотя не понимал тонкостей богословия и вероучения.
После ответов на эти вопросы мне следовало прочесть символ веры, шахаду.
– Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – посланник Аллаха.
Короткое молчание. А потом имам сказал:
– Теперь ты мусульманин. Твои грехи прощены.
Юмит перевел и обнял меня.
– Теперь ты стал мне настоящим братом, – сказал он, и его глаза заблестели. – Только ты на самом деле не обращенный, а скорее вернувшийся к прежней вере. Мы в исламе верим, что каждый человек родится мусульманином, потому что всех нас создал Бог, а Бог один. Еще тебе надо сделать обрезание, – добавил он с усмешкой, – но это необязательно. Теперь тебе важнее взять мусульманское имя.
Моя жизнь круто изменилась. Это было преображение, я очистился. Чувство вины испарилось, мне хотелось начать все с нуля.
– Думаю, тебе подойдет имя Мурад, – сказал Юмит. – Оно означает «цель», «свершение».
Предложение понравилось.
Правоверным мусульманином, строго соблюдающим предписания веры, я стал далеко не сразу. И друзья мое обращение отметили весьма нетрадиционно. Мы собрались на квартире и выдули пару ящиков пива. Таким – в стиле Корсёра – было мое первое причастие. Потом я всегда смогу покаяться, смеялись они.
Начнем с того, что отпущение грехов, очищение молитвой сильно повлияли на мое решение принять ислам. Вскоре я узнал, что говорил Пророк:
«Представь, что перед твоим домом течет река и ты моешься в ней пять раз в день. Останутся на твоем теле грязь и скверна? Так и пятикратная в день молитва смывает грехи».
И в Коране, и в преданиях о Пророке много сказано об «обращенных». В одном из таких преданий, или хадисе, говорится: «Если слуга принимает ислам и блюдет исламскую веру, Аллах запишет всякое доброе дело, совершенное прежде [принятия ислама] и сотрет всякое совершенное прежде зло».
Из «Бандидос» я ушел не сразу и даже взял с собой в мечеть пару товарищей. Главарям банды это не понравилось: они меня вызвали и приказали держать религиозные убеждения при себе.
Самар, хотя была из христианской семьи, проявила больше понимания. Она считала, что мое обращение говорит о зрелости, долгожданном разрыве с бандой. Казалось, против мусульман она ничего не имела, и мы продолжали строить планы на будущее.
А к строгому соблюдению предписаний новой веры меня невольно подтолкнула – кто бы мог подумать – полиция Корсёра.
Славным июньским вечером, сразу после летнего солнцестояния, когда солнце все еще высоко в небе, мы с друзьями сидели в курдском ресторане в Корсёре, собираясь смотреть поединок за звание чемпиона мира в супертяжелом весе – странный бой Майка Тайсона и Эвандера Холифилда в Лас-Вегасе.
Мимо ресторана проехала, но затем вернулась полицейская машина. Из нее вышли два офицера.
– Мортен Сторм, – с самодовольной ухмылкой произнес один из них, – вы арестованы за попытку ограбления банка.
К ограблению я отношения не имел и решил, что они просто меня достают. Думая, что скоро вернусь в ресторан, крикнул друзьям: «Не дайте пиву нагреться».
Я был не прав. То пиво я не попробовал и не увидел, как Тайсон откусил Холифилду ухо.
Вместо этого я провел ночь в полицейском участке, изучая голые стены и размышляя над своей судьбой. Уже в который раз, как только жизнь начинала налаживаться, прошлое и дурная слава меня догоняли.
Я думал, этому не будет конца. «Они от меня не отстанут». Пока я в Корсёре, будут за мной следить, все, что меня ждет, – банда на воле и еще худшая банда в тюрьме. Мне не хотелось провести полжизни за решеткой.
На следующее утро, в ожидании очередного вызова в суд, я просто сказал себе: «Хватит».
Пришло время круто изменить жизнь, прежде чем меня не втянули в бесконечный круговорот судебных разбирательств, тюремных сроков и попыток реабилитации. Под стражей меня продержали десять дней. Нескольких «Бандидос», принимавших участие в попытке ограбления банка, я знал, но не выдал. Верность все еще имела значение. Однако краткое пребывание в тюрьме в Кёге стало знаковым событием, укрепив во мне ценности и самодисциплину, которым я следовал как новообращенный мусульманин.
Первый мой жест был символическим. Я объявил тюремной администрации, что я мусульманин и не буду есть свинину. Потом я встретил еще одного обращенного, Сулеймана, глубоко и сильно на меня повлиявшего. Бритоголовый Сулейман походил на Брюса Уиллиса. Сидел он по обвинению в незаконном владении оружием, но это не мешало ему учить меня исламу и тому, что он несовместим с «Бандидос».
– Ты должен выбрать, – сказал он в один прекрасный день, когда мы гуляли по тюремному двору. – Для Аллаха ты никогда не станешь истинным мусульманином, если будешь пить, принимать наркотики и не руководствоваться в жизни благими намерениями. Сердце – святилище Аллаха, не впускай в него никого, кроме Аллаха.
Сулейман был прав. Из «Бандидос» пора было уходить. Ислам уже менял меня, и не только как еженедельный или даже ежедневный обряд, но мировоззрение, вскоре начавшее определять все мои поступки.
Палестинский друг подарил мне кольцо с гравировкой «Аллах», я хранил его как сокровище. Из почтения я держал Коран на самом высоком месте в камере.
Еще одним заключенным, с которым я познакомился в Кёге, был палестинец Мустафа Дарвич Рамадан. Он сидел за вооруженное ограбление, совершенное ради дела джихада. Сидел он в одиночке, и я слышал, как он молился. Мне удалось принести ему немного фруктов, и мы смогли перемолвиться парой слов. Впоследствии он всплыл в одном из самых жестоких видеороликов из Ирака.
Обвинений в ограблении против меня не выдвинули, и я вышел из тюрьмы в Кёге, решив поскорее уехать из Дании и порвать с «Бандидос». Некоторые из моих бывших товарищей не могли смириться с тем, что я ушел из банды, и даже заподозрили, что я переметнулся к «Ангелам Ада». Я скрывался, переезжал с места на место и всегда держал наготове заряженный пистолет.
Вскоре вышел Сулейман. Пакистанская родня его жены обосновалась в Центральной Англии. Он хотел к ним переехать – и его старый фургон открывал мне путь к новой жизни.
Хмурым летним утром мы отправились в Кале, потом пересекли Ла-Манш. Белые – точнее, цвета грязной яичной скорлупы – скалы Дувра звали к новому приключению. Я уезжал от разгневанных байкеров и запутанных любовных связей. Сексуально ненасытная Самар мало походила на ангела. Я даже возобновил связь с Вибеке, но вскоре понял, что хочу вернуть Самар. Она приехала на свидание в тюрьму в Кёге, и мы говорили об исламе. Она даже сказала, что готова стать мусульманкой.
Когда устроюсь на работу, найду жилье, откроются новые горизонты – я ей позвоню. Она обещала приехать ко мне.
В Англии моим пристанищем стал Милтон-Кинс. Город спланирован архитектором и представляет собой безликие жилые кварталы, разбросанные прямо в полях. Родственник Сулеймана помог мне найти жилье и работу на складе. Благодаря исламу я впервые в жизни скопил немного денег. Я надеялся, что Самар поймет, что я справился с трудностями, и приедет.
Сулейман ежедневно подталкивал меня на путь правоверного мусульманина. Он был прозелитом, я – обращаемым. Он заставлял меня молиться пять раз в день и носить феску.
– Спутники Пророка Мухаммеда никогда не ходили с непокрытой головой, – объяснил он мне однажды, когда мы проезжали мимо одной из мечетей Мидленда.
Вскоре я стал молиться сам. С рвением новообращенного впитывал обычаи и предписания ислама. Впервые в жизни ощутил почву под ногами.
Два месяца спустя после переезда я набрался смелости позвонить Самар и попросить приехать. Я надеялся, что смогу убедить ее тем, что изменился, начал новую жизнь.
Обычно я владею собой, но бросая фунтовые монеты в щель таксофона, почувствовал, что ладони у меня мокрые, а язык прилип к небу.
После пары гудков она подняла трубку.
– Дорогая, это Мурад, то есть Мортен. Как ты?
Она молчала.
– У меня хорошая работа. Я подкопил денег. И у меня приличное жилье. Милтон-Кинс не ахти что, но недалеко от Лондона.
Говорил я точно телефонный торговец. На другом конце провода – молчание. Собравшись с духом, я продолжал:
– Нам хватит на хорошую свадьбу и медовый месяц. Я знаю людей, которые помогут устроить настоящую мусульманскую свадьбу.
Она меня перебила и плюнула в трубку чистым ядом.
– Пошел ты и твой ислам! Я не хочу жить в Англии, я не хочу жить с тобой.
Я стушевался.
– Самар…
– Не звони мне больше!
И бросила трубку.
Я смотрел сквозь грязные стекла. Помолвка разорвана – навсегда. Шатаясь, вышел на улицу. Моя первая попытка серьезных отношений разлетелась в прах. Я был один.
Звонил я с уличного автомата рядом с домом.
– Ас-саляму алейкум.
Средних лет пакистанец по феске признал во мне мусульманина. Звали его Дж. М. Батт, и он был владельцем лавки у кинотеатра «Пойнт».
Мы здоровались, когда я заходил к нему в магазинчик. Будучи благочестивым человеком, он видел в совершении угодных Аллаху дел одну из своих земных обязанностей.
Я вкратце пересказал ему телефонный разговор. Он мне посочувствовал.
– Брат! Приходи и помоги мне, а я постараюсь помочь тебе. Я уже не так молод – мне нужна помощь со всеми этими коробками и поставками.
Итак, невеста меня из-за религии отвергла, а едва знакомый человек заключил в объятия.
Дж. М. был хорошим человеком. Пару недель спустя я рассказал ему, как плакал по ночам. Однажды попросил у Дж. М. выходной, чтобы поехать в Лондон и помолиться.
Самая известная лондонская мечеть стоит на краю Риджентс-парка, посреди розариев и изящных эдвардианских террас. Построенная в 1970-е годы преимущественно на саудовские деньги, в этом зеленом уголке Лондона она уже прижилась. Золотой купол поблескивает сквозь кроны платанов, а сквозь шум уличного движения прорывается призыв к молитве.
Я зашел в книжный магазин мечети. Подумал, если пришлю Самар пару книг об исламе, она сможет лучше меня понять. Продавец направил меня в офис, или «дава», где меня встретил высокий смуглый саудовец-мулла с длинной черной с проседью бородой.
– Машаллах [на то была воля Аллаха], – воскликнул он, довольный, что в его мечеть зашел обращенный европеец.
Представился он как Махмуд аль-Тайиб.
– Откуда вы? – спросил он.
Я рассказал ему, что недавно приехал из Дании, а ислам принял всего пару месяцев назад.
– Вы женаты?
Я начал рассказывать о Самар, о том, что она обещала ко мне приехать, о планах мусульманской свадьбы.
Тайиб мне посочувствовал. И принялся ласково меня утешать. В нем, как и в Сулеймане, жила страсть к прозелитизму. И он был человеком глубоких познаний.
– А вы хотели бы изучать истинный ислам? Поехать в мусульманскую страну?
Сказано было ненавязчиво, но серьезно.
– Я могу порекомендовать вам Йемен. В эту мусульманскую страну легче всего получить учебную визу. У вас есть паспорт?
Паспорт был. Однако о Йемене я никогда не слышал. И слабо представлял, что имел в виду Тайиб под истинным исламом. Он был один из множества разосланных по всему миру и хорошо оплачиваемых богатыми саудовцами эмиссаров для обращения мусульман в ваххабизм. С момента Исламской революции в Иране саудовцы тратили огромные деньги, продвигая в ответ на вызов, брошенный аятоллой Хомейни, свою «истинную» версию ислама. Пуритане-ваххабиты – суннитские фундаменталисты – считали шиитов еретиками, повинными в осквернении ислама.
Я почти не знал об этом идущем в мечетях по всему миру сражении за душу ислама. Но собирался стать одним из его рядовых солдат.
– В Йемене есть медресе. В глуши, и условия там по европейским меркам примитивные, – продолжил Тайиб. – Но чисто. Многие иностранцы, ищущие исламской истины, едут туда. Называется место Даммадж. Я могу организовать билет на самолет для вас и людей, которые позаботятся о вас по приезде.
Глаза у него загорелись.
– Имам в Даммадже – шейх Мукбиль, великий ученый. Он возвращает Йемен на истинный путь Сунны. Но вам следует учесть, что не все так скоро и вам потребуется хорошо выучить арабский.
Я был взволнован. Путешествовать я любил, а о поездке в Аравию мог только мечтать. А тут мне предлагали билет в оба конца, жилье и шанс погрузиться в мою новую веру.
Предложение Тайиба я принял и сказал, что мне понадобится пара недель свернуть дела в Англии. Он был рад.
– Только не сделайтесь суфием или шиитом, – криво усмехнувшись, сказал он, – и с сегодняшнего дня не брейтесь.