Глава 5 По эту сторону
По книге расползались тёмные пятнышки, похожие на леопардовую расцветку, только зелёные. Марта выцепила её с полки. На обложке три небольших рисунка: пантера, медведь на воздушном шаре, толстый человечек. «Маугли», «Винни-Пух и все-все-все», «Малыш и Карлсон».
Она раскрыла книгу на первой странице, провела указательным пальцем сверху вниз.
«Издательство “Правда”, 1985».
– Ну раз «Правда», так и скажи мне правду, – попросила Марта.
– Ты со мной? – тут же откликнулась из кухни бабушка. Она с самого утра кулинарила, ставила какие-то эксперименты.
– Не!
Бабушка с возвращения Марты похудела: ушла даже её молочно-лунная бледность. Она старалась угодить внучке и побольше выведать про случившееся в «Агаресе», что почему-то раздражало.
– Всё ли в порядке с Цабраном? – прошептала Марта в книгу. Переплёт пах орехами и сахарной ватой. – Страница пятьдесят восемь, ммм… ну давай восемнадцатая строка снизу.
Открыла, отсчитала: «Багира его услышала, и этот крик, сказавший ей, что Маугли жив, придал ей силы».
«Уже хорошо», – прочитанная строчка действительно придала ей силы.
– Найдёт ли меня в Москве Ахвал? – снова шёпотом в переплёт. – Страница сто сорок один, первая сверху.
На сто сорок первой был рисунок: Маугли и Багира идут по следу. Пантера поджала лапу, у мальчика кинжал, растрёпанные волосы. Первая строчка была под картинкой, внизу страницы: «Я тоже, – сказала Багира, спрятавшись за скалой. – Я жду, поставив колючку острым концом на камень. Она скользит: на камне осталась царапина. Скажи, что у тебя, Маленький Брат»[22].
«Значит, надо ждать», – она уставилась в окно и вздрогнула от трели телефона.
– Алло? – Красный провод сам привычно накручивался на палец.
– Марта, это ты? – глухой голос Яртышникова.
– Кто там? – крикнула бабушка поверх чайника.
– Василий Викторович! – так же громко ответила Марта.
– Ты как себя чувствуешь? – спросил Яртышников. – Пришла в себя?
Голос его был резкий, как обычно. Несмотря на красочные рассказы Мишаевых о том, как после землетрясения растрогавшийся Василий Викторович хромал меж рядов спящих спортсменов и целовал их в макушки, Марта не могла себе представить старшего тренера хоть в сколько-нибудь сентиментальном настроении.
– Хорошо, спасибо, – вежливо ответила она, удержавшись от вопроса: «А вы чего звоните?»
– Тут такое дело… э-э-э. – Яртышников перелистывал что-то, Марта слышала шуршание бумаги. – Я всех сегодня обзваниваю. Двадцать пятого августа отборочные на открытое первенство России. Так что, если ты уже готова, приходи на тренировку. Завтра в десять. По утрам будем заниматься, пока школы нет. Придёшь?
– Хорошо. Приду.
– У меня на тебя ставки, Веснова. Ты в прошлый раз в финал прошла. – Василий Викторович повеселел.
– И последний вопрос, – обратилась Марта к книге, положив трубку. – Добыл ли Ахвал заклинание, сможем ли мы с Цабраном жить вместе? Ну, положим, пятьсот один, девятнадцатая строка снизу.
Она долго боялась открывать, тянула, разглядывала рисунки. Наконец решилась: «А Пух всё думал, как же этот дедушка выглядит. И ему пришло в голову, что вдруг они сейчас охотятся как раз на двух дедушек, и интересно, если они поймают этих дедушек, можно ли будет взять хоть одного домой и держать его у себя, и что, интересно, скажет по этому поводу Кристофер Робин. А следы всё шли и шли перед ними…»[23]
Даже пятно цвета шоколада – будто кто-то опрокинул чашку с какао – у новой Хорты было таким же, как у старой. В доме с первого же дня она стала спать на угловом диване в кухне – там же, где спала прежняя. Вырин сказал себе, что это совпадение. Чует собачий запах.
Дворняга же в дом почти не заходила, жила во дворе. Ела мало. Спала под грушей. Иногда подходила к забору, ставила на него передние лапы. На прогулках с поводка не рвалась, но всё время рыскала носом по земле. Искала кого-то, ждала. Григорий назвал её Бобиком, потому что это был он, мальчик. Дворняга сразу стала отзываться на кличку, смотрела с благодарностью, но от нежностей отказывалась: я не твоя, я хозяина жду.
Вырин понимал, что её ожидание может растянуться на годы, а может оказаться напрасным: хозяин не придёт никогда. Он развесил объявления «Нашлась собака».
Часто захаживала Рэна. Она скучала по Полине, но особенно – по своей спасительной роли в её судьбе, и приходила к Григорию поговорить об этом. Разговоры её шли по кругу, перескакивая с одной обмусоленной детали на другую. Вырин терпел по настроению: если, например, дождик и Хорта ластится к ногам, будто бы даже светясь от радости, что он рядом, то ему бывало жалко Рэну, он слушал сочувственно, кивал в нужных местах, задавал правильные вопросы.
А когда сдавливала духота, из-под фуражки по вискам тёк пот, а рубашка липла к спине, он мог на неё и гаркнуть, и прогнать восвояси, и посоветовать захлопнуть шарманку: много раз слышано, наизусть выучено. Рэна обижалась, кричала, уходила навсегда, чтобы вернуться назавтра – с тортиком или самодельными пельмешками, бросаешь которые в кипяток, и они кружатся в вихре горошин чёрного перца и лаврового листа. Пельмени Вырин любил, его организм заглатывал их, не дожёвывая, глаза сами собой закрывались от удовольствия, язык бесстыдно причмокивал. Ел и чувствовал себя виноватым, что намедни нашумел.
Рыжая позвонила в дверь, когда Марта заканчивала втыкать змееподобные лебединые шеи в эклеры. Только что испечённые, со свежим заварным кремом, они пахли обещанием нежно растаять во рту. Это было особенно прекрасно в сочетании с запахом кофе, который бабушка варила в джезве на плите.
Марта обожала крем. Бабушка готовила его в ковшике на водяной бане и в уже готовый, но горячий вмешивала слиток сливочного масла. Марта любила смотреть, как масло размягчается и тает под бабушкиной вилкой, как крем становится от него нежного бледно-жёлтого цвета.
Масло теперь было в универсаме всегда. Ещё пару лет назад баб Мена шла туда к семи, а Марту просила подходить к девяти – чтобы встать в разные места очереди. На руки давали по три упаковки и пару килограммов гречки. Делая вид, что незнакомы, они получали в два раза больше. Маленькой Марте нравилось стоять в очередях: люди в них шутили, угощали друг друга бутербродами и яблоками, пили горячий чай из термоса. Для неё это было приключением.
Потом крему следовало отправиться в холодильник. И уже холодным, студенистым, цвета луны, столовыми ложками они перекладывали его в кондитерские мешки, чтобы наполнять эклеры, только что выпеченные в духовке.
– Обалдеть. – Пролетова вымыла руки и присела на табуретку, и это её полушёпотом «обалдеть» вышло ценнее любых громких восторгов.
– Угощайся, милая, – баб Мена отвернулась от плиты, протянула Майе блюдце. – Ты новая Мартина подружка?
– Ага. – Рыжая осторожно переложила эклерного лебедя с тёмно-синего блюда себе, на зелёное. – Мы в лагере познакомились.
– Бедные мои, – услышав слово «лагерь», бабушка вновь завела пластинку. – Что вам пришлось пережить! Что пришлось! Где ж ты была во время землетрясения этого?
Вопрос застал Майку на половине лебедя.
– Мы вместе с Мартой были, – сказала она.
Баба Мена налила себе кофе в маленькую чашечку, присела с краю.
– Хорошо сегодня получились, а? – скромно спросила она.
– Ага. – Марта оторвала лебедю голову, зачерпывала крем длинной шеей и откусывала по маленькому кусочку. – Давно ты их не готовила.
– Да вот что-то вспомнила, рецепт-то хороший. – Бабушка посмотрела в окно. – Так, значит, вы были вместе? А почему не в лагере?
– Баб Мен, спасибо за эклеры, мы пойдём, – сказала Марта, вставая. Она схватила Рыжую за рукав и потянула к выходу. Та с сожалением отдёрнула руку от третьего пирожного.
– Как, уже? Я думала, мы посидим, кофе попьём… не спеша… поболтаем… – Бабушка выглядела расстроенной.
Майка глянула на подругу: ей явно хотелось того же самого.
– Да мы просто погулять ещё хотели, до темноты. – Марта была непреклонна. – И кстати, нам завтра на тренировку с утра. Тебе Яртышников звонил?
За поликлиникой тянулся до Ясенево Битцевский лесопарк, по-простому – Битца, со своей Лысой горой, туманами, низинами, легендами и тайнами. Из года в год про Битцу говорили, что тут бродят маньяки. Но люди всё равно её любили: гуляли с собаками, гоняли на велосипедах, ходили на свидания.
Обжитые дорожки были вечно грязные. Урны забиты мусором. Скамейки медленно разлагались под дождями. А чуть отступишь в сторону – и по соснам скачут белки, на полянах растёт мята, горланят птицы.
Небо над Битцей было с закруглёнными краями, как над морем, и именно здесь, особенно если встать рядом с покатым валуном на Лысой горе, его хотелось называть куполом.
– Офигенные твоя бабушка пироженки стряпает! – сказала Майя. – Мой папа из десертов только бутерброд с маслом и сахаром умеет.
– Баб Мена сама рецепты выдумывает. У неё ещё капустный пирог знаешь какой? Зашатаешься! И лимонный…
– Зови меня в гости почаще!
– Ты же скогсра вроде, – сказала Марта. – Ты должна вешней росой питаться, листиками, там, веточками…
– Ты меня с гусеницами, походу, путаешь. Я сладенькое люблю. Но самое вкусное, что ела, – это ветчина в банках, которую в третьем классе гуманитаркой давали, помнишь? Американцы, что ли.
Марта кивнула.
– Она ещё в таком бульоне плавала, ммм… На белый хлеб кладёшь, ветчина его сразу пропитывает…
– Май, перестань. От пуза же наелись, а из-за твоих кулинарных мечтаний снова жрать хочется.
Лесопарк начинался с большого поля. Тропинка быстро брала под горку, как бы забавляясь с ними, призывая сбежать вниз. Мимо потянулись первые деревья, поворот с вечной лужей, выдернутые из земли и больше никогда не закопанные отопительные трубы, заброшенный железнодорожный мост.
Марта бывала здесь летом гораздо реже, чем зимой. Зимой же, как только выпадал снег, они с бабушкой вставали на лыжи и шли в лес прямо от дома. У Марты не было настоящих, но были бежевые, пластмассовые, которые привязывались к сапогам, немногим их длиннее. На них можно было рассекать по снегу, как на коньках по льду, а вот по лыжне идти скучно. Бабушка же любила как положено, с палками, и Марта часто обгоняла её, потом ждала, наматывала круги, каталась с самых крутых горок. Там, внизу, текла мелкая речка Чертановка, которая почему-то никогда не замерзала.
Сейчас они спускались к ней как раз по одной из горок.
– Так, ну здесь, наверное, можно, – оглянулась Рыжая.
– Слишком много баб Мена расспрашивает про Крым, не кажется тебе? – Марта присела к воде.
– Да ладно, она просто переволновалась, – отмахнулась Майя. – В чём ты её подозреваешь?
Марта дёргала верхнюю губу.
– Ну а как так получилось, что её сын по ту сторону жил? Со всей своей семьёй? Кроме меня.
– Она ж тебе рассказала. Она и сама не знает.
– Ой, глупости! Не верю ни единому слову! Враньё, в том-то и дело, Май!
– Слушай, – Рыжая обнималась с кривенькой берёзкой, нашла же такую, – я сочувствую тебе – жуть. Честно! Понятия не имею, как вела бы себя на твоём месте, ну, узнав это всё. Да и ваще. Родители – там, парализованные. Брат – тоже там, да ещё и клятва эта… не видеться. Но это ж не значит, что надо всех во лжи подозревать или в чём похуже. А, Мартын?
Марта смотрела на воду. Отвечать ей не хотелось.
– Давай, что ль, тренироваться? – поняв это, предложила Майя.
– Давай, – согласилась Марта. – А как? Ты меня учить обещала.
– Да я сама толком не знаю, – сказала Рыжая. – У меня ж другое: чувства, внушения, общая память. Деревья. А у тебя воздух.
– Мы когда с Цабраном по ту сторону гуляли, там девочка на пляже воду в воронку заворачивала, – вспомнила Марта, – играла так.
– Отличное начало, – кивнула Рыжая. – Попробуй.
– Да как? Смеёшься?
– Ну просто представь. Оживи своё воспоминание.
Марта попробовала «оживить». Но фокус с той маленькой девочки сползал, яркий образ создать не получалось. Это помнилось ей мазком на фоне счастья: Цабран был рядом, они шли на тайный пляж. И там купались, на камнях лежали, болтали о ерунде.
– Не получается, – она разочарованно посмотрела на подругу.
– Это потому, что ты не стараешься, – парировала Пролетова.
Марта уткнула подбородок в колени. «Фигня какая-то, – уныло подумала она. – Вон трубы облезлые, вон на кусте бумажка какая-то, а я – марид, типа. Волшебное существо, наевшееся эклеров, ага. Да вот даже когда осенью по улице идёшь и ветер в лицо дует, а ты его так… отводишь от себя, отводишь – и то больше верится. Или когда дождя капли кругом себя водишь, мягко так, осторожно…»