Старчество есть весьма интересное явление в русской духовной жизни. Обусловливается оно желанием усердных к вере людей все важнейшие поступки своей жизни подчинять решению опытного духовного руководителя. Это стремление основывается прежде всего на смиренном расположении данной души, на неуверенности ее, что во всяком значащем случае она выбирает путь, угодный Богу и себе полезный.
Мне кажется, что начало старчества можно видеть в первые времена иночества, в пустынях Египта, где великие аскеты-учители требовали от своих многочисленных учеников прежде всего полного повиновения, отсечения собственной воли.
Конечно, далеко не всякий, даже искренне и пылко верующий человек, способен на то, чтоб подчинить свою волю воле руководителя, да и не всякий верующий видит в том необходимость. Разве нельзя верить, что по усердной молитве человека Господь Своими всегда чудными и милосердными путями укажет ему в минуты недоумения выход; что вся совокупность наших склонностей и природных задатков вместе с обстоятельствами, слагающимися вокруг нас так или иначе, и есть то Божие внушение, тот неслышный, но ясный голос Божий в душе, которого другие ищут у старца?..
Но если люди более сильного характера, желающие, так сказать, смотреть и на мир Божий, и на собственую жизнь своими глазами, не имеют никакой нужды в этих старцах, то, наоборот, есть множество и таких людей, для которых «старчество» чрезвычайно дорого и необходимо. Кроме желания постоянно проверять свои мнения и планы мнением уважаемого и любимого ими духовного человека, которого они считают близким Богу, – есть еще и множество других причин тяготения к старцам.
Много лет сосет душу какое-нибудь тяжелое тайное горе, которое нельзя никому рассказать. Обыкновенный духовник не может понять, не может вникнуть глубоко в это горе и не приносит отрады измученной душе. Так нот, если в таком состоянии человек услышит о праведном, обаятельном монахе какой-нибудь дальней пустыни, к которому с доверием относится верующий люд, снося к нему в чаянии облегчения всю свою душевную тяготу, то понятно, что такая «труждающаяся и обремененная» душа жадно будет искать сближения с этим духовным врачом, и, если он сумеет поддержать и ободрить эту усталую душу, она ответит ему безграничным доверием и невыразимою благодарностью. Как сознательный больной, чувствующий в себе сложный великий недуг, подтачивающий его жизнь, инстинктивно рвется к знаменитому врачу, так и грешник, доведенный до отчаяния неисцелимыми и глубокими душевными язвами, инстинктивно ищет могучего духом человека, который уже видел многих таких же, как он, отчаявшихся и измучившихся грехом людей, и сумел на своих плечах из жестокой неволи греха внести их в Божью ограду, к радостно спасающемуся стаду Христову.
С какими грехами идут люди к старцам, можно видеть из одной главы знаменитого «Дневника писателя» Достоевского, озаглавленной «Нечто о старцах». Один мужик побился об заклад с другим, что он выстрелит в Причастие. Весь ужас положения заключался в том, что мужик этот был верующий человек и признавал Причастие истинным Телом Христовым. Приняв Причастие, кощунник не проглотил его, а сохранил во рту и, отправившись в лес, пригвоздил эту часть Тела Христова к дереву и затем стал в него стрелять. Но, когда он собирался дернуть курок, пред ним на дереве явилось знамение Распятого Сына Человеческого… Трудно разобраться в тех чувствах, которые возникли тогда в душе, твердо веровавшей и, вместе с тем, дошедшей в непонятном исступлении до такого неимоверного падения… Словно раскаленные, невидимые клещи должны были нескончаемо жечь эту душу; никакое раскаяние не могло утолить тоски совершённого неслыханного злодеяния, и с этой страшной душевной ношей кощунник побрел к одному известному старцу…
Вспоминается мне также рассказ покойного известного писателя, автора книги «Восток, Россия и славянство», Константина Николаевича Леонтьева. Он пришел к вере великими усилиями от полного атеизма. Когда в нем уже начинался переворот, он, живя в окрестности Константинополя, внезапно заболел холерою и глубокою дерзновенною молитвой пред иконой Божией Матери вымолил себе спасение. Вскоре за тем он отправился на Афон в известный русский Пантелеимонов монастырь, где были знаменитые старцы Иероним и Макарий. Сюда пришел он искать веры и подчинить строгому духовному руководству свою бурную и избалованную природу. Как консула, представителя русской власти, его встретили торжественно, с трезвоном колоколов. На встречу вышла вся братия, во главе со старцем. А на другой день Леонтьев, один, без свиты, постучался в келью старца и упал ему в ноги, рыдая… Он пришел вручить ему себя, полный покорности, отдаваясь ему с доверием ребенка, только бы приобрести веру…
Так совершился этот душевный перелом, доведший Леонтьева до жизни в Оптиной под руководством старца Амвросия и затем до тайного пострига незадолго до смерти.
Что влечет к старцам народ? Народная вера в близость старца к Богу, в его праведность. Ведь во всякой истинной праведности, во всякой святости есть что-то зовущее, утешающее, греющее.
Что, например, влечет толпы богомольцев к ракам святых Русской земли? За нетленным телом, лежащим в раке и называемым мощами, за этими долгие века безгласно и неподвижно лежащими останками народ чует живую душу и великое, расширяющее эту душу чувство – любви, милосердия, всепрощения. И то, что происходит у этих рак между «угодниками» и вереницами многих сходящихся к ним поколений, есть любовная, искренняя беседа живых людей с небесным, сильным и чутким собратом о земном горе, жалом впившемся в душу «земнородных», о желании возвыситься над землею и стать ближе к Богу, о бессилии этих стремлений, о всех самых дорогих, затаенных надеждах, желаниях, мечтах. С безграничным доверием, с великою искренностью слагает всё лучшее содержание своей души богомолец у раки, потому что чрез пространство веков доносится ему от давно ушедшего с земли человека таинственное дуновение бессмертной, несдающейся, непрестающей любви.
Да, любовь есть непременный спутник праведности, святости. Там, где тяжкими усилиями, кровавой борьбой с собой в голове поражен эгоизм, раздавлены запросы личного счастья, там на почве всё победившей верности, сосредоточенности в Боге возникает жарко пылающий очаг любви, любви совершенной, чудной, всё постигающей. И вот, эта любовь, в большинстве случаев не экспансивная, молчаливая, но деятельная, и влечет к себе, как магнит, людей.
Нам нужно сочувственное сердце. Наше горе – двойное горе, когда мы не находим плеча, к которому могли бы склониться, утомленные, с уверенностью, что нас выслушают.
Вот мне кажется, в чем тайна и основа старчества. Верстах в трех от Сергиевой Лавры начинается обширный сосновый бор с разбросанными в нем кое-где прудами. Местность возвышенная, с холмами, крутыми подчас пригорками, очень красивая. В одну сторону, среди березовых рощ, знаменитый московский митрополит Платон основал свой Вифанский монастырь, где провел последние годы жизни, скончался и погребен. А в стороне от дороги из Лавры в Вифанию, в лесу, на пригорке, еще более знаменитый митрополит Филарет устроил скит Гефсиманию, удаляясь в который, удовлетворял своим аскетическим стремлениям. Там есть скромная деревянная церковь, где нет вовсе металла, и даже паникадило деревянное, и при церкви несколько скромных келий митрополита. Чувствуется тут веяние его великой души, погруженной с молодости до могилы в непрестанную суету множества дел и забот. За этим скитом, над седыми соснами которого как бы веет дух великого Филарета (хотя он положен в Лавре, но желание его было быть погребенным в его родной Гефсимании), чрез дорогу возвышается теперь величественная ограда, громадный собор и высокая колокольня «Черниговская». В одном из домиков-келий этого монастыря и жил старец Варнава.
На крыльце этого домика и в полутемных с маленьким окошечком сенцах всегда толпился народ, и старец сам впускал и отпускал посетителей. Шли к нему люди всех классов с самыми разнообразными нуждами и вопросами.
Чрезвычайно живой и подвижный, всегда торопливый, чтоб всех удовлетворить, он говорил скороговоркой, превосходною, художественно-меткою русской речью, звучавшей, при всей твердости и решительности его характера, неизменной ласкою.
Состоятельные люди из числа его духовных детей приносили ему значительные пожертвования, и, не тратя на себя решительно ничего, – так как он вел не только строгую, но и суровую жизнь, полную всяких ограничений, – он употреблял всё, что ему приносили, на нужды основанного им и выросшего до громадных размеров Иверского женского монастыря на Выксе (в Нижегородской губернии).
Он был полон несокрушимой энергии и умер, исполняя свое дело. Только что отисповедывал он одну духовную, как вошел в алтарь и тут же, у престола, упал безжизненным.
По кончине отца Варнавы в печати появились описания необыкновенных случаев при его жизни, свидетельствующих о бывших в нем благодатных дарах. Так, он во сне предупредил одного находившегося в Москве послушника о грозившей тому опасности… Но это – не главное. Главное – жизнь, отданная на служение русскому народу, это дорогое и любовное стояние при народной душе…