Именно здесь, в кухне Аманды и Жана Моро, я впервые осознала, что люблю Лукаса. Это случилось шесть лет назад, за две недели до Рождества. Мы вернулись с праздничного обеда, который устроил друг Лукаса по работе. Он решил уволиться и начать собственный бизнес, а ещё после нескольких попыток ЭКО наконец выяснилось, что они с женой ждут ребёнка. Он произнёс целую речь в тёмной комнатке, которую снял в местном баре; небольшие кусочки Лукас переводил для меня, приговаривая: «Слушай и учись, Дейдра Барлоу!»
Домой мы вернулись на такси, подвыпившие, но не пьяные, и внезапно разразился такой гром, что мы остались ночевать в доме его родителей, не рискнув пройти крошечное, но опасное расстояние до пристройки. Перешёптываясь, мы на цыпочках прошли в огромную, тускло освещённую кухню, как подростки, которые вернулись домой слишком поздно. Сварили кофе, стараясь не шуршать пакетами печенья, найденными в шкафу.
Ссутулившись над гладким чёрным мрамором обеденной стойки, я смотрела, как его волосы растрепались от дождя, щеки покраснели от холода, смотрела, как он пил и ел, смотрела на его серые глаза и золотые ресницы, на веснушки на его носу и щеках, и внезапно ощутила это чувство. Это притяжение. Это тошнотворное напряжение в животе, будто волнение, возбуждение и страх – все слилось в один шипящий, горящий шар в моем кишечнике. Меня словно отбросило ядерным взрывом. Я стояла напротив Лукаса в тишине кухни, дождь стучал по окнам, но мне казалось, будто неведомая сила швырнула меня через всю комнату. Я поняла. Именно тогда я поняла.
Он улыбнулся мне. Его бледно-голубая рубашка была вся в пятнах дождя. – Где ты, Эмми Блю?
– Нигде, – я сглотнула. Мёртвая тишина дома давила на меня, побуждая признаться. – Нигде.
– Ты уверена?
Я вновь кивнула и сказала, прижав пальцы к тёплому фарфору кружки:
– Эта речь… и то, как расплакалась жена Патриса… я думаю о них.
Лукас поставил кружку, положил руки на стойку. Серебряные часы на его запястье постукивали по мрамору.
– Очень трогательно. Ты про историю о том, как они встретились?
– Да, – ответила я. – Они ведь знали друг друга с детства, но им понадобилось двадцать лет, чтобы разглядеть друг друга.
– Удивительно, – Лукас улыбнулся, свет отражался в его глазах. – И два брака. Ты только представь. Ты встретил человека, который создан для тебя, уже в двенадцать лет, но ещё двадцать ушло, чтобы это понять. Довольно грустно.
– Но любовь стоит того, чтобы ждать.
Он кивнул, глядя на меня. И в этот самый момент, впервые за всё время нашей дружбы, за всё то время, что мы спали бок о бок и передавали друг другу полотенца сквозь приоткрытую дверь ванной, время, когда он, не смущаясь, знакомил меня со своими девушками, я ощутила, что нахожусь к нему слишком близко, и это невыносимо. Потому что я люблю его и всегда любила. И не могу об этом сказать.
Семь недель спустя я встретила Адама, своего первого «настоящего» молодого человека, а ещё через три недели Лукас стал встречаться с коллегой по работе. Это были его первые отношения в том году, и я восприняла их с облегчением. Это была прекрасная причина ничего не говорить. Затолкать свои чувства поглубже, будто они вот-вот вывалятся из шкафа, и поплотнее закрыть дверь.
На какое-то время приём сработал; может быть, поэтому мы с Адамом съехались так быстро – его появление приглушило мою тоску, отвлекло от чувств, охвативших меня в тот дождливый вечер за кухонной стойкой.
Сегодня вечером эта стойка уставлена сверкающими тарелками и стойками, на которых высятся нежнейшие кремовые десерты, приготовленные мамой Лукаса – она успешно закончила первый год обучения во французской кулинарной школе. Теперь она решила закатить десертную вечеринку – звучит легкомысленно и непринуждённо, но напоминает светское мероприятие, куда все мужчины должны явиться в смокингах и галстуках.
– Карамель – вот с чем у меня проблемы, – говорит Аманда Яну и Афине, бывшим соседям Моро, которые приезжают последними. – Мне кажется, Афина, это одна из тех вещей, что стоит лишь немного отвлечься – и пуф! Всё испорчено. Как с вареньем. Как с соусом бешамель.
– Ты просто гений, – отвечает Афина, сжимая в руке с безупречным маникюром белую тарелочку размером с блюдце. – Даже не знаю, с чего начать. А ты, Ян?
– Ну что ты, я только учусь, – Аманда смеётся, и её глаза сужаются, совсем как у Лукаса. – А эти вы пробовали? Я добавила в них розовую воду, Ян. Даже если ты не любишь розовую воду, я настаиваю, чтобы ты попробовал. Ну-ка, давай!
Я стою чуть поодаль, у раковины, с бокалом вина. Пришло намного больше народу, чем я ожидала. Хотя не знаю, чему тут удивляться. Моро обожают закатывать вечеринки, и каждая из них, даже по самому скромному поводу, напоминает те, что я в детстве видела по телевизору. Тарелки с теплыми золотистыми канапе, крошечные мисочки с оливками и блестящими от масла закусками, мужчины в дорогих рубашках и женщины на каблуках, вручающие подарки, уместные скорее на свадьбе. И неоновые коктейли, которые взбалтывает, смешивает и разливает работник местной сети ресторанов.
– Я хотела прийти в футболке, – успела я шепнуть на ухо Лукасу. – Нацепила блузку, только потому что с футболки не отстиралась «Нутелла».
– Ты же знаешь маму с папой.
– Люк, вон та женщина – в жемчугах!
– Это наш мэр.
– Ну ещё бы.
– Что не так? – Лукас хихикнул.
– «Только семья и близкие друзья», – сказала твоя мама. Скромная вечеринка. Я думала, вроде той, что в прошлом месяце устроила Рози. Мы сидели на улице и ели фастфуд, и к нам заявился её усатый сосед…
Лукас рассмеялся в бокал с апельсиновым соком.
– Буду рад узнать побольше об усатом соседе, – сказал он, – но мне нужно забрать Мари.
И вот я стою тут и жду, когда уже вернётся Лукас. Больше я никого тут не знаю, не считая Жана и Аманды, и не могу вмешаться в разговор, а единственный человек, который попытался со мной заговорить – мэр в жемчугах, но я ни черта не поняла на её ужасно громком и чрезмерно эмоциональном английском, напоминающим скорее неандертальский диалект, и она, смущённо рассмеявшись, ушла, несколько раз обернувшись через плечо, чтобы, видимо, проверить, не напрыгну ли я на неё сзади и не проломлю ли ей голову. Но, не считая этого, мне тут уютно. Это своего рода мой второй дом, потому что у меня и первого-то никогда не было. Мою комнатку на Фишерс-Уэй я ещё не воспринимаю как дом, да и квартиру, где мы жили с Адамом, я тоже так не воспринимала. Но тут мне хорошо. Обо мне заботятся. Может быть, поэтому я ощущаю, что здесь мой дом. Может быть, это совсем не место, а чувство. Что тебя понимают, о тебе заботятся. Тебя любят.
– Ну? Будем смотреть или начнём есть?
Я узнаю голос до того, как оборачиваюсь, и моё тело тут же напрягается, кожа покрывается мурашками. Ну конечно. Элиот. Зелёная бутылка с пивом прижата к груди, лицо расплылось в широкой, дразнящей улыбке.
– О, привет!
– Это десертная вечеринка или что? Никто и не дотронулся до десертов.
Я указываю бокалом на другой конец стола.
– Думаю, все заняты канапе. И салатами тоже.
– Нет уж, листья есть я не желаю. А вот выпечка – другое дело, – Элиот улыбается, поднимает вверх тёмные брови и вслед за ними – бутылку, словно хочет произнести тост. – Рад тебя видеть, Эмми. Как дела?
Трудно поверить, но когда-то Лукас, Элиот и я были неразлучными друзьями. Я помню день, когда Лукас рассказал мне об Элиоте. В один из наших первых телефонных разговоров, незадолго после той первой переписки.
– Да, у меня есть брат, Элиот, – сказал он. – На три года старше.
– Всегда хотела брата или сестру, – я вздохнула, и Лукас рассказал мне, что у них разные отцы. Жан и Аманда сошлись после того, как не стало отца Элиота, Джона. Жан и Аманда были коллегами, и неожиданно получился Лукас.
– Я забываю, что он мой сводный брат, – гордо заявил Лукас. – Мы с ним не разлей вода.
Они всегда были вдвоём, а когда приезжала я – мы были втроём. Элиот, как самый старший и как самый первый обладатель водительских прав, возил нас куда угодно: на пляж, в парк, на вечеринки, – и мы пели, громко и ужасно, под его стереосистему, всегда включенную на полную мощность.
– Всё хорошо, спасибо, – говорю я Элиоту. – А ты? Ты один пришёл?
– И я нормально, – он кивает, потирает тёмную щетину на подбородке. – И нет, я не один. Со мной моя девушка Ана, – Элиот выгибает шею, обводит глазами комнату. – Где-то тут.
Ага. Значит, Ана. Элиот развёлся пару лет назад, и Ана была его психотерапевтом.
– Только представь, – удивлялся Лукас, – кто-то видит самые гнусные стороны твоей души, может быть, видит, как ты ревёшь, словно последний кретин, потому что твой брак распался, – и влюбляется в такое.
– Да это просто мечта! – сказала я. – Значит, тебя полюбили по-настоящему, несмотря на все недостатки и всё дерьмо, что с тобой случилось.
– Да, но спать с мозгоправом? – Лукас покачал головой. – Упаси Господь, Эм.
– А где же Люк? – интересуется Элиот. Его широкие плечи расслаблены, свободная рука спрятана в кармане джинсов. Раздолбай – вот как зовёт его Лукас. И хотя этот термин не совсем подходит Элиоту, в сравнении с Лукасом он и впрямь выглядит раздолбаем. Лукас всегда при параде, свежевыбрит, его волосы приглажены и смазаны гелем. Элиот же вечно небрит и одет так, словно собрался на концерт в Кэмден-Тауне. Джинсы, футболка, конверсы, иногда шляпа. Так он оделся и сегодня, минус шляпа, плюс тёмно-синий блейзер.
– Поехал за Мари, – отвечаю я. – Она сегодня без машины, что ли.
– А-а. За невестой.
Я ничего не говорю, только киваю. Молчит и он. Смотрит на меня, ожидая ответа.
– Да, – говорю я. – Всё это так волнительно, правда?
– Да ну? – он удивлённо приподнимает брови, будто ждал от меня каких-то других слов. – Мама сказала, что ты подружка жениха.
– Да. А ты…
– Брат жениха, – уголки его рта приподнимаются в улыбке.
– Точно. Всё так волнительно…
– Ты уже говорила.
Мы пьём, и тишина между нами натягивается, как струна. Когда-то меня сжирало осознание того, что мы с Элиотом из лучших друзей стали чужими людьми, неспособными поддержать банальный разговор. Я лежала ночами без сна, мучая себя воспоминаниями, которые, как кадры, всплывали в памяти: вот мы с Элиотом сидим за столом и истерически хохочем, после того как Жан отругал Лукаса за нецензурные слова за обедом; вот Элиот, прижав к носу платочек, изображает безутешные рыдания, а Лукас так же несерьёзно его успокаивает – они провожают меня на поезд, как супруга на войну. Вот я не могу уснуть, выбираюсь в сад подышать свежим воздухом и вижу Элиота, который, согнувшись над телефоном, пишет сообщения подружке или слушает музыку в наушниках и тихонько подпевает. «Добро пожаловать в клуб неспящих, – всегда говорил он, – выберите, какую психологическую травму хотите обсудить, и присаживайтесь». Я отчаянно скучала по Элиоту, но напоминала себе, что именно из-за него мне остались только эти воспоминания. Понемногу тоска по нему сменилась гневом, а гнев – своего рода безразличием. Теперь у меня не было Элиота, зато остался Лукас. И он был единственным другом, в котором я нуждалась.
– Немного нелепо, да, – говорит Элиот. – Не мне, конечно, судить, но не знаю, всё слишком уж…
– Быстро? – предполагаю я, и он кивает.
– Да, наверное, я это и хотел сказать. Но, с другой стороны, это же Люк, верно? Мистер Внезапность. Думает, что должен идти в ногу со всеми, – Элиот наклоняется поближе. – Но такое мы уже проходили. Когда в универе он хотел жениться на той жуткой девице, Холли.
– Ну, тогда он был почти ребёнком.
Элиот наклоняет голову, как бы желая сказать: «Да, но тем не менее».
Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что меня никто не слушает. Я хотела бы согласиться и добавить в этот список ещё несколько эпизодов: как он отправился путешествовать дикарём, потому что так делали все его друзья, и спустя месяц вернулся домой, потому что «не смог вломиться ни в один отель»; как он съехался с Джоанной, адвокатом на десять лет старше него, зная её чуть больше месяца, чтобы ещё через месяц разъехаться; и много чего ещё. Но я молчу, потому что Лукас – мой друг, а Элиот, который к тридцати двум уже успел развестись, видимо, просто завидует. Может быть, на его месте я бы тоже завидовала. И, если уж совсем честно, я не доверяю Элиоту. Не могу ему доверять. Да, прошло уже одиннадцать лет с той ночи, когда нам с Лукасом исполнилось девятнадцать, но он так и не извинился за то, что совершил. За то, что мы трое уже больше никогда не ездили никуда на машине, не забирались под одно одеяло, не смотрели фильмы и не пили пиво Жана из кофейных кружек. За то, что разорвал связь, которую мы втроём сплетали два года.
– Ну нет, Мари не такая, – наконец говорю я как можно небрежнее. – Она просто чудо. Честно.
И она в самом деле чудесная. Несмотря ни на что, несмотря на мои чувства и боль, от которой моё сердце едва не разрывается, я не могу назвать её никак иначе.
– Нет, ты только не пойми меня неправильно, – бормочет Элиот. – Я просто… ну, скажем так, я пока ещё не собирался покупать костюм. Я имею в виду…
– Канада, – перебиваю я. – Лукас говорит, ты целый год прожил в Канаде. Расскажи мне про неё.
Глаза Элиота чуть сужаются от такой внезапной перемены темы, но он соглашается её поменять.
– Д-да, с приятелем. Марком. Мы вместе работаем, он столяр, и у него была там куча заказов. А мне, если честно, нужно было вернуться в норму.
– После развода?
– Да, – сухо отвечает он. – Идеальное место, чтобы вытащить голову из задницы. Там, где мы жили, красиво. Тихо. Можно почувствовать, что ты в самом деле приходишь в себя.
– Скучаешь?
Он кивает.
– Да. Если честно, думаю в ближайшее время туда вернуться. Марк хочет открыть свой бизнес… – и в этот самый момент появляется Ана. Я узнаю её по фото с дня рождения Жана, которое Аманда в прошлом году выложила на фейсбук. Высокая, лицо в форме сердечка, широкая белозубая улыбка. Которая мгновенно исчезает при виде меня.
– Привет, – говорит Элиот. Рука Аны обвивает его плечо, ложится ему на грудь. – Ана, это Эмми.
– Эмми? – лицо Аны кажется каменным. – Эмми Лукаса?
– Да, – я улыбаюсь шире, чем обычно, пытаясь вновь вызвать ответную улыбку, но ничего не удаётся. Я протягиваю ей руку. Она берёт её, как змею, и тут же выпускает.
– Рада знакомству, – говорю я, и она отвечает просто:
– И я.
Потом поворачивается к Элиоту и что-то шепчет ему по-французски. Его щёки чуть заметно вспыхивают, и он сконфуженно смотрит на меня и бормочет:
– Эмми, нам пора идти, нужно пообщаться кое с кем…
Ана вновь встревает, бормочет что-то непонятное, тянет его за плечо, и, прежде чем Элиот попытается ещё что-нибудь сказать, я обрываю его страдания.
– Увидимся. Пойду поем листьев, – и скрываюсь в противоположном направлении. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, так ведь? Никогда не думала, что брат Лукаса будет встречаться с такой сучкой, но, с другой стороны, надменная Ана и завистливый Элиот – отличная пара, не сомневаюсь.
Я брожу среди гостей, в облаке их духов и сладкого винного запаха, нахожу местечко, чтобы встать и полакомиться помидорами в бальзамическом уксусе. Я наблюдаю за Элиотом и Аной, которые улыбаются друг другу и переплетают пальцы, за Жаном, который с гордостью рассказывает о талантах Аманды всем, кто готов слушать, я обвожу глазами комнату – и вижу одни только счастливые пары.
Я же справлюсь, верно? Я смогу стать самой лучшей подружкой жениха. Пусть Лукас женится, пусть. Я не против. Я буду только ждать и верить. Может быть, наша судьба похожа на судьбу Патриса и его жены. Может, нам понадобится двадцать лет и два брака – ему – чтобы всё осознать. Это должна быть я. Это должны быть мы.
Я ставлю пустую тарелку в раковину и прохожу в холл, направляясь в маленькую каморку с низким, как в туалете, потолком. Но входная дверь щелкает и открывается. Лукас и Мари стоят в дверном проеме, Лукас одной рукой достаёт ключ, а другой обнимает невесту. Кольцо на пальце Мари блестит, как люстра в коридоре.
– Эмми! – она выскальзывает из объятий Лукаса, раскрывает мне навстречу тонкие загорелые руки. – Ты пришла! Давай присядем? Мне нужно столько всего тебе рассказать! Ой, какая ты красивая! – она обвивает меня руками, прижимается к моему лицу тёплой надушенной щекой.
– И ты. Ты просто чудо.
Невозможно. Просто невозможно назвать её как-то иначе.