У Микала Марголиса была проблема. Он до умопомрачения втюрился в женщину-ветеринара из Дома Двенадцать на той стороне улицы. Но объектом и утолением его любострастия оставалась Персея Голодранина, партнер по постели и бизнесу. У женщины-ветеринара из Дома Двенадцать, а звали ее Марья Кинсана, тоже была проблема. Марья Кинсана была объектом похоти собственного брата Мортона. Только она не любила ни Мортона, даже как брата, ни Микала Марголиса. Единственной, кого она любила, была она сама. Однако ее себялюбие имело огранку бриллианта и отбрасывало от светящейся Марьи Кинсаны столь многоцветное сияние, что окружающие обманывались и верили, что она любит их, а они любят ее.
Одним из таких обманутых окружающих был брат Мортон Кинсана, одержимый странными наклонностями дантист, чей собственнический инстинкт в отношении сестры никого не мог одурачить. Все знали, что он втайне ее желает, и он знал, что он втайне ее желает, и она знала, что он втайне ее желает, а когда столько людей в курсе, говорить о тайном желании не приходится. Но благоговение и собственнический инстинкт Мортона Кинсаны были столь велики, что он не мог заставить себя и пальцем коснуться сестры. Оттого Мортон Кинсана на расстоянии вытянутой руки горел в аду неудовлетворенности. И чем дольше горел, тем жарче становилось пламя одержимости. Как-то вечером он поймал сестру на флирте с братьями Галлачелли: она смеялась над их грубым фермерским юморком, пила их напитки, касалась их грубых уродливых рук. Тогда же и там же Мортон Кинсана поклялся, что не станет лечить братьев Галлачелли, даже если они будут умолять его и орать от зубной боли; даже если агония гниющего дентина высвободит в них зверя, и они будут биться головами о стены; нет, он их прогонит, прогонит не мешкая, обречет на стенания, мучения и скрежет зубовный за то, что они подбивали свои похотливые клинья к его сестре Марье.
Другим таким же дураком был Микал Марголис. Из-за матери он очень долго не мог обрести счастья в любви. Едва мать объявила о своей помолвке, Микал Марголис обрел счастье в любви, счастье с энергичной, жизнерадостной, ненасытной Персией Голодраниной. Потом с еженедельного меридианского товарняка сошли Мортон и Марья Кинсаны. Микал Марголис, забирая со станции пивные бочки и ящики со спиртным, заметил высокую мускулистую женщину, покидающую перрон с природной грацией и потаенной мощью гепарда. Их глаза встретились и разошлись, но в миг контакта Микал Марголис ощутил, как разряд позвоночного электричества переплавляет самый сердечник его сердца, хранящий всю порядочность и честность, в толстый слой черного стекла. Он любил ее. Он не мог думать ни о чем, кроме того, что любит ее.
Когда д-р Алимантандо оделил Кинсан пещерой, Микал Марголис ринулся помогать им строить дом. «Эй, ты, может, лучше стойку протрешь и бокалы помоешь?» – спросила Персея Голодранина. Микал Марголис махнул рукой и ушел. Когда д-р Алимантандо оделил Кинсан участком под огород, Микал Марголис приходил и окапывал, дренировал, запруживал, пока не всходило сверкавшее алмазами лунное кольцо. «Не подашь посетителям пива? – говорила Персея Голодранина. – Не сварганишь кой-какой ужин для изголодавшихся?» И когда Мортон Кинсана с сестрой пришли в трактир «Вифлеем-Арес Ж/Д», Микал Марголис принес им по пиале горячего плова с бараниной и столько бесплатного пива, сколько в них поместилось, а потом шутил и болтал с ними, пока трактир не закрылся. Когда в трактире заболела курица, и ее, предназначавшуюся в вечерний суп, Микал Марголис отнес Марье Кинсане; та стала тыкать и щупать курицу, а он предался фантазиям, в которых ветеринар проделывала это же самое с ним. Той осенью у Марголиса и Голодраниной животные заболевали часто.
И все-таки Микал Марголис не был счастлив. Он колебался между любовью доброй женщины и любовью злой женщины, как крошечный кристалл кварца, отсчитывающий время. Персея Голодранина, вся в заботах и невинная, словно орлица в небе, спросила мужа, не заболел ли он. Микал Марголис застонал, и то был стон беспримесной неутоленной похоти.
– Может, тебе показаться кому-нибудь, любовь моя, последние дни ты совсем не думаешь о работе. Как насчет той женщины, ветеринара? Люди, в конце концов, тоже вид животных, разве нет? Она могла бы тебе помочь.
Микал Марголис обратил взор на Персею Голодранину.
– Ты издеваешься, да? – Нет. Чесслово.
Микал Марголис застонал пуще прежнего.
Что до Марьи Кинсаны, ей было все равно. Именно так, все равно, и она с неприязнью смотрела на любого слабака, который в нее влюблялся. Она презирала братца- придурка, она презирала глупого мальчика из трак- тира. Но не принять вызов не могла. Марья Кинсана отобьет глупого мальчика у боготворящей его простушки, с которой он живет и которую любит. Игра, всамделишная игра; фигуры в ней неважны, важен только двигающий их разум; разум – и еще победа, ибо, победив, Марья Кинсана будет презирать проигравших пуще прежнего. Одним вдохновленным гамбитом она восторжествует и над Микалом Марголисом, и над проклятым братцем. Тогда Марья Кинсана наконец отлепится от братца, и мир узнает ее имя. «Приглядывай за Мортоном, – изрекла на смертном одре ее железная мать, – приглядывай за ним, заботься о нем, внушай, что он все решает, но не давай ему решать на самом деле. Марья, это приказ».
Забота о Мортоне, забота о Мортоне; да, Марья Кинсана вот уже пять лет исполняла волю покойной матери. Она последовала за Мортоном в пустыню после истории с маленькой девочкой в парке, но должен настать час, мама, когда Мортон обретет самостоятельность – и тем же утром Марья Кинсана сядет на первый поезд до Мудрости.
Вот почему так важны игры. Они ее развлекают, удерживают в здравом уме пять лет, пока безумная страсть Мортона становится все безумнее, дарят надежду на то, что благодаря им она станет сильной и сядет однажды утром на поезд до Мудрости. О да, игры хранят ее рассудок. Так что она исхитрялась каждый день кормить кур в один и то же час, когда через улицу на заднем дворе трактира Микал Марголис кормит своих. Именно игра вела ее, когда она попросила его посмотреть метановый реактор, что-то он барахлит, хотя по-хорошему ей нужен был Раджандра Дас.
– Проблемы с химией, мисс, – сказал Микал Марголис, – кто-то загрузил в него большой объем использованного стерилизатора и подавил бактериофагов. – Марья Кинсана улыбнулась. Утром она вылила в бак реактора три бутылки медицинской стерилизующей жидкости. Игра выходит на славу. Из благодарности Марья Кинсана пригласила Микала Марголиса на рюмку, потом на разговор, потом в кровать (Микал Марголис все это время дрожал как тростник), потом к сексу.
И в этой-то кровати пролилось семя гибели Дороги Запустения.