Восторг Амиры – волна, возносящая меня так высоко, слишком высоко, что становится опасно. Письмо не спасение, оно лишь мираж оазиса, манящий не к убежищу, но к гибели.
– Афир может быть жив, – громко произношу я.
Амира обхватывает мои щеки ладонями, совсем как баба; он делает это всякий раз, когда призывает меня быть храброй, дерзкой, неукротимой – воплощать все, что составляет величие нашего рода более тысячи лет. От жеста, столь знакомого, я лишь слабею.
– Наш брат – самый умный молодой человек в Сахире, – заявляет сестра. – Он жив где-то там и ждет нас.
Я пытаюсь помотать головой, но Амира сжимает мне щеки:
– Прекрати. Ты строишь надежды на домыслах и ничем больше.
– Нет, я всегда знала, что они жив. Между нами троими тянется невидимая нить прочнее стали. Она связывает нас, и я чувствую сердцем и душой, что Афир все еще здесь. Письмо – доказательство. – Амира вглядывается в мое лицо, изучает наверняка разлившееся багровым румянцем несогласие. Вздыхает, отпуская. – Ты не хочешь, чтобы он был жив.
– Не говори так, пожалуйста. Оглянись, Амира. – Я провожу рукой над разбросанными по ковру предметами. Каждый – загадочный фрагмент головоломки, и один не подходит к другому. – У Афира были чернила и бумаги, а вон там почтовая башенка. Он отправлял кому-то письма. Так почему же ни разу не черкнул ничего нам?
Духи милостивые, простите меня за то, что огонек померк в глазах моей сестры.
– Этому есть объяснение, – натянуто произносит она.
– Да. Он давно погиб.
– Ты этого не знаешь! – На шее Амиры вздувается жилка. – Еще мгновение назад ты даже не знала, что за Песками есть города!
Я поднимаю руки:
– Если мы предположим, что карта настоящая, значит, Афир был явно не в себе, когда покидал Сахир. А больной не может о себе надлежащим образом позаботиться. Мы знаем, что он отправился в эту Алькибу, но не знаем, добрался ли. А если да – пережил ли ужасную бойню, о которой говорится в письмах.
– А еще мы не знаем, погиб ли он.
Я поднимаю свиток с письмом.
– Амира, он делил мисру с чужаками. Мы несем священный долг пред Великим духом защищать от них волшебство. А брат бросил свою семью и народ, чтобы помогать чужакам! Разве это хоть сколько-то похоже на Афира, которого мы знали?
Сестра потирает раскрасневшийся нос.
– Похоже на того, кому нужна наша помощь, даже если он сам этого не осознает. Того, кому нужно, чтобы мы верили, что он живой, и вернули его домой, к семье, где он будет в безопасности. – Амира придвигается ближе. – Ты ценишь разум, логику, то, что можешь увидеть собственными глазами… но хотя бы в этот единственный раз уцепись за надежду. Без нее мы ничего не сможем.
– Надежда, – шепчу я. Как может в человеке вместиться столько несчастья? В груди пылает пожар, и мне больно даже разговаривать. – Я всего лишь пытаюсь подготовить тебя к вполне реальной возможности, что его уже нет. Не хочу видеть, как ты второй раз по нему скорбишь.
Ее взгляд становится жестче, тепло в кофейных глазах застывает, скованное коркой льда.
– За меня не тревожься. Ты единственная, кто страшится о нем скорбеть.
– Нет, я… я не… – тут же заикаюсь я.
– Ты серьезно думала, если вернулась на службу сразу после его исчезновения, что примирилась с его смертью? Ты лишь бегала от сердечной боли.
Пламя вспыхивает, вытравливая воздух из моих легких.
– Неправда, – выдавливаю я.
Но если так, почему я не могу сдержать слез?
– Ты ведешь себя так, будто уверена, что Афир мертв, но в глубине души веришь, что он жив. Доказательств обратного нет и не было.
Сердце замирает.
– Довольно, Амира. Я не хочу это обсуждать.
Она обхватывает мои дрожащие руки своими ладонями, теплыми, решительными. И это расстраивает меня больше, чем должно: младшая сестренка уверена там, где я колеблюсь.
– Ты боишься, что если возьмешься его искать, то будешь вынуждена узнать его судьбу. А если он мертв, ты не знаешь, как справишься с болью, потому что так этого и не сделала по-настоящему. Ты вернулась к Щитам, притворилась, что ничего не случилось и не изменилось. Ты думала… ох, Имани! – Голос Амиры срывается, ранит мое сердце. – Ты думала, что, если не будет о нем горевать, значит, никогда его по-настоящему и не утратишь. Но разве ты не видишь? Если не скорбеть, можно его никогда и не отыскать.
Ее слова искажаются. На меня наваливается плотная темнота, словно холодный и давящий саван, вуаль смерти. Окутывает меня полностью, и я не успеваю опомниться, как оказываюсь дома, на залитом солнцем заднем дворе, и мне на три года меньше, и на сердце так легко, что оно парит. Я с мечом в руках отрабатываю стойки для экзамена, чтобы вступить в ряды Щитов; Амира, совсем юная, выщипывает бровки перед маленьким зеркальцем. Вскоре ей это надоедает, и она принимается плести венки из лаванды, растущей в саду.
– Принцесса Имани! – объявляет Амира, топает ко мне с венком в пальцах.
Я, вся потная и грязная, застываю на полувзмахе, но все равно наклоняюсь, чтобы сестра надела «корону» мне на голову. Афир, вернувшийся домой на предписанный отдых, помогает бабе объезжать новую лошадь и как раз шагает по дорожке к сараю что-то прихватить.
– Ах! – радуется Амира, взяв еще один венок. – А вот и наш будущий король.
Брат оглядывается, приподняв бровь, но замечает цветочную «корону» и торжественно опускается на одно колено.
– Имани, посвяти меня мечом. Как до́лжно, – подзывает он меня.
Я закатываю глаза, слишком взрослая для этого ребячества, а потом все же хихикаю, мягко касаясь клинком широких плеч Афира. Сестра опускает венок ему на взъерошенные кудри.
– Славься, король Афир! – восклицает Амира, и я восторженно вторю.
Спустя пару минут показывается баба, вытирая вспотевший лоб краем клетчатой куфией.
– Афир, ты где? – зовет баба, оглядывая сад, где Амира водит по волосам тонкой расческой, а я вновь бьюсь с невидимыми врагами. Афир торопливо выходит из сарая с перекинутой через плечо уздечкой. Волосы брата по-прежнему украшает венок.
– Здесь, баба!
Тот округляет глаза:
– Что у тебя на голове, сын?
Мы с Амирой переглядываемся, раздуваем щеки, сдерживая смех. Медовые глаза Афира светятся озорством.
– Это по новой моде, баба. Разве не слышал? Все парни так делают. – Он чуть оборачивается, чтобы нам подмигнуть, затем как ни в чем не бывало проходит вдоль дома, насвистывая. А дорогой наш баба смотрит ему вслед в забавном замешательстве, почесывая жесткую черную бороду.
Воспоминание скорее опаляет, чем озаряет. Печаль обжигает до самых краев, разбавленный смятением гнев ошпаривает их, заставляет свернуться внутри, и я знаю только то, что облегчение наступит, если кричать. И я кричу, страдальчески, до хрипа, вою в полумраке, пока Амира обнимает меня и уверяет, что все будет хорошо. Я кричу, пока легкие не начинают болеть, пока не сдираю горло, пока не оказываюсь на грани рвоты. Я кричу, пока перед глазами не начинают плясать мушки, пока не перестаю слышать себя. И когда я умолкаю, чтобы вдохнуть, воздух обжигает раздраженное нутро, и голова идет кругом. Я падаю навзничь, задыхаясь, плача. И тут в темноте раздается шаг.
Зал затапливает горчащей вонью пожара, гибели, она пропитывает кожу, одежду. Мои слезы иссякают, унимается даже дыхание. Если бы не запах, я бы задумалась, не мерещится ли мне все в таком состоянии. Но из-за него в голове бьется тревожный набат – здесь что-то про́клятое, совсем рядом. В этом самом зале, с нами.
Вскакиваю на ноги, выхватываю кинжал. Амира спешит подняться следом. Я направляю сияющий меч на тени. Я все еще чувствую запах чудовища, но оно еще не показалось из мрака.
– Ей-ей, какой внушительный клинок.
Его голос острее меча. Странно чарующий. Наверняка это джинн, поскольку никакое другое чудовище не славится красноречием – и такой опасностью.
– Я тебя найду, а когда найду, то прикончу, – заслоняю собой Амиру. – Собирай сундук. Быстро.
Она опускается на колени, принимается неуклюже сгребать бумаги. Чудовище издает смешок, легкий и свободный, как ветер, что играет листвой оливы.
– Да еще и в руках ни много ни мало пресловутой Грозы джиннов. Так ты сестра Афира. Вполне предсказуемое развитие событий, с его-то мастерством. – Чудовище умолкает. – Сходство и впрямь поразительное.
Я дышу чаще – и, как никогда, задыхаюсь.
– Говоришь так, будто ты его знал.
– Знал, и очень хорошо.
Позади меня Амира перестает собирать вещи. Я бросаю на нее взгляд через плечо.
– Не обращай на него внимания. Он лжет, такова их натура.
Все джинны обманывают речами. Пытаются убедить, что они нам не враги, пусть целое тысячелетие исторических свидетельств говорит об обратном. Среди первых уроков, которые я усвоила как Щит, был и такой, что лучше отрезать себе уши, чем слушать словеса джинна. А еще лучше – убить его, не дав и шанса заговорить.
Здешний вздыхает:
– Как жестока ты в своем невежестве. Неужто веришь, что твой брат нашел сюда дорогу собственнолично? И по чистой удаче провел столько времени в моем жилище невредимым? Нет, мы с Афиром были друзьями. Он даже упоминал о тебе в наших беседах. Свою любимую сестренку Имани.
– Кончай лгать, – приказываю я. – Ты не знал нашего брата, ты лишь роняешь те крохи, которые подслушал в нашем разговоре, чтобы нас обмануть. Ты глупец, если думаешь, что это сработает.
Тишина. А затем спокойный, как летняя ночь, голос:
– Я знаю, что ваша мать, Захра, – верховная ученая в Калианских архивах. Я знаю, что ваш отец, Муамер, происходит из известного рода коневодов. Я знаю, что ваша тетка Азиза – Ведающая мисрой. Напомни-ка, затрагивали вы эти детали в разговоре?
Амира медленно поднимается на ноги.
– Ты и правда знал Афира.
Сама возможность этого – сущий кошмар. В пустыне я встречала многих чудовищ, но, стоя здесь, беседуя с тенью, которая не сотворила ничего, лишь назвала имена моей семьи… я слабею от сопливого страха.
– Можем ли мы тебя увидеть, чтобы поговорить? – спрашивает Амира.
– Молчи, – шиплю я на сестру, но та встает рядом со мной, беззаботно протягивая руку во тьму.
– Имани не причинит тебе вреда. Мы всего лишь хотим узнать больше о нашем брате.
Я крепче сжимаю клинок, готовясь, что из тени выскочит нечто жуткое. Но из мрака на свет является юноша, примерно моего возраста – и в то же время будто извечный. Он неестественно красив, с худощавым, лисьим лицом, на котором больше всего выделяются безжизненные глаза под прямыми бровями. Зловеще завораживающие, словно отнятые у гиены, черные и непроницаемые настолько, что по ним не прочесть ничего, ни дружелюбен ли он, ни злобен ли он, ни жив ли он вообще. Волнистые черные волосы игриво ниспадают до подбородка, подчеркивая гладкую смуглую кожу цвета песка, раскаленного полуденным солнцем. Стройную фигуру обнимает простая, но изящная черная туника поверх черных же шальвар длиной до середины икры. И джинн бос, лишь тонкая нить черных бус украшает одну лодыжку. Словно он в день отдыха лениво шатается по дому.
– Меня зовут Кайн. Я не причиню вам вреда, если это взаимно.
– Мы тоже не хотим причинить никому вреда. – Амира позабыла страх, а у меня нет времени объяснять, что могущественные джинны способны принять привлекательный облик, чтобы, как они думают, обманом усыпить нашу бдительность. – Откуда ты знаешь Афира?
– Нашел его, отчаявшегося, в Пустошах. Незадолго до того он вернулся из Алькибы, куда его с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать, постоянно отправлял на разведку Совет.
Что-то странное творится с моим сердцем. Кажется, оно встало боком.
– Тогда ты его совсем не знаешь, – произношу я с гораздо меньшей убежденностью, чем хотелось бы. И думаю, как заметно стали затягиваться вылазки Афира, когда ему исполнилось восемнадцать и он начал ходить в них в одиночку.
– Наш брат был Щитом, – говорит Амира.
Кайн склоняет голову.
– Верно, и Совет знал о его второй, тайной службе – раз за разом путешествовать взад-вперед через Поглощающие пески и докладывать о найденном. В отличие от предшественников заимы пожелали знать все о делах в мире. – Кайн кивает на карту на полу. – Не такая уж бесплодная пустошь, которую вы себе представляли, а? Народы, очень похожие на вас. Даже можно сказать, что родня. У вас общие предки.
– Ложь! – Мой клинок задевает тунику джинна. – Мы совершенно разные.
Кайн, кажется, проявляет живейший интерес и к мечу, и ко мне, разглядывая нас по очереди.
– И ты понимаешь алькибанский. Он принадлежит к той же языковой семье, что и сахиранский, ты знала? Но жители Алькибы, конечно, лишены благословленного дара волшебства Великого духа.
Джинн сверкает сухой полуулыбкой, от которой на щеке показывается ямочка.
– Афир был прав. – Амира поворачивается ко мне. – А Совет лгал, что снаружи ничего нет.
Я внезапно начинаю перебирать в памяти все, что Афир говорил и делал, прежде чем исчезнуть, переосмысливать в свете новых, ужасных знаний. Подобное лишь сбивает меня с толку, Афир попросту разорвал мой мир на части, развеял в прах законы, которые сохраняли в нем порядок. И я плыву следом по течению, подхваченная потоком, и отчаянно желаю ухватиться хоть за что-нибудь.
– Так что же, – вызывающе бросаю я, смахивая со лба пот. – За Песками лежат города и королевство. Если Афир был, как ты говоришь, лазутчиком, то он все это прекрасно знал. Что это меняет? Великий дух не избрал народ Алькибы, как он избрал нас. Они прокляты, и брату не следовало с ними связываться.
Кайн пожимает плечами:
– Афир не разделял этого мнения. Во время одной вылазки он стал свидетелем прибытия империи Харроуленд. Пока мы с тобой беседуем, эти чужеземцы грабят Алькибу, жестоко притесняют ее народ, и все это для того, чтобы захватить власть над прибыльной торговлей пряностями. Видишь ли, пряности питают Алькибу почти так же, как мисра питает Сахир. Они живительная кровь королевства, потому тот, кто властвует над Дорогой пряности, властвует и над самим королевством. Харроулендцев называют колонизаторами, теми, кто прибирает к рукам землю, которая им не принадлежит, часто силой.
Амира принимается ходить туда-сюда рядом со мной:
– Как тетушка могла скрыть от нас правду? Мы же семья, духи их раздери.
Я мельком бросаю на нее взгляд:
– Не говори глупостей. Нас это не касается, и Афира тоже, лазутчика или нет.
– Зато касается Совета, верно? – Кайн склоняет голову. – Афир сообщил им о кровопролитии, свидетелем которого стал. Надеялся, что они окажут помощь Алькибе. Снабжением, лекарствами, пищей. Чем-нибудь. А они эгоистично решили ничего не делать.
– На каком основании? – спрашивает Амира.
– Посчитали, что подобное вмешательство опечалит Великого духа и любое масштабное перемещение товаров за Пески поставит под угрозу тайну вашего народа.
– И они правы, дурень! – рявкаю я. – Это чужаки, а не наш народ, чтобы рисковать клятвой и нашим благополучием. Могу лишь догадываться, что случится, если эта империя Харроуленд узнает, что растет в конце Дороги пряности, за Песками, и на что оно способно.
– Ровно те размышления, что чуть не погубили твоего брата, – тихо отвечает Кайн.
Пытаюсь сглотнуть камень, который каким-то образом засел в горле, но ничего не выходит.
– Чуть? – хриплю я. – Осмелюсь сказать, им это удалось.
– Возможно. – Кайн задумчиво смотрит в сторону, в темную глубину зала, открывая взору свой красиво очерченный силуэт. – Безразличие Совета сокрушило его, лишило надежды… когда я его нашел, он пытался покончить с собой.
– Ох, Афир… – всхлипывает Амира.
Свободной рукой я смахиваю покатившиеся по щекам слезы.
– И он ведь не покончил, верно?
– Нет, я его спас. Привел сюда, дал кров и воду, место, куда он мог вернуться в любое время, когда пожелает, чтобы вести переписку со своими союзниками из Алькибы.
– Союзниками? Ты про нечестивых чужаков, которые обманом вынудили его отдавать мисру?
Кайн вперяет в меня взгляд, способный заморозить Пустоши дважды:
– Я слушал Афира без осуждения, и он относился ко мне как к другу.
Я слишком взбешена, чтобы отвечать. Афир был моим лучшим другом, но никогда не говорил со мной о своих чувствах. Под влиянием извне брат предпочел общество чужаков и джинна собственной сестре.
Амира забирает из моего кулака смятый свиток:
– Здесь сказано, что он должен отправиться в Алькибу. Он сейчас там?
– Да. В последний наш разговор он сказал, что если ваш Совет не поможет людям Алькибы, то поможет он сам. Он ушел, дабы присоединиться к повстанцам в борьбе против империи Харроуленд.
Мое сердце ухает в пятки.
– Ох, духи, он куда сильнее повредился умом, чем мы считали. В письмах вроде как говорится, что он путешествовал в Алькибу и обратно, перевозил мисру чужакам. Запас у них, должно быть, уже кончился. Может, прямо сейчас он готовится вернуться в Калию.
Кайн усмехается:
– Может, но Афир таки вынес из вашего святилища довольно впечатляющее количество мисры за эти годы.
У Амиры глаза лезут на лоб.
– Годы?! Не может такого быть, мы думали, что это длилось всего несколько месяцев.
Сущее чудо, что я все еще стою на ногах под тяжестью услышанных откровений.
– Если с тех пор он пьет мисру без перерывов, здравомыслие уже давным-давно ему не под силу.
– Едва ли, – насмешливо скалится Кайн. – Афир, конечно, заядлый чародей, и он куда устойчивее к волшебству, чем, думается мне, обычно, однако почти всю украденную Пряность он прятал и тайком переправлял в Алькибу. Уверены, что знали его так уж хорошо?
Вопрос терзает мне душу. Надавливаю острием клинка в шею Кайна, наслаждаюсь видом черной капли крови, что набухает на коже.
– Не смей фамильярничать, змей. Афир не был тебе братом…
– Он был мне другом.
– Игрушкой! – рычу я. – Ранимым, заблудшим юношей. И вместо того чтобы побудить его обратиться к семье за помощью, ты еще больше сбил его с пути. Тебя забавляла его боль, правда?
– Правда? – двусмысленно отзывается Кайн нараспев. Его взгляд и безразличен, и неумолим, как могила – а земля никогда ничего не возвращает.
– Ты должна немедленно рассказать об этом Совету, – говорит мне Амира. – Лишь они знают путь через Пески.
Я не отрываю взгляда от Кайна.
– Согласна. Но сперва нужно кое с чем разобраться здесь.
Губы джинна растягиваются в ухмылке, которая с одной стороны влечет, с другой отталкивает.
– Надеюсь, ты имеешь в виду не меня, Гроза. В конце концов, я единственный, кто знает о тайных делах вашего брата в Алькибе, подробности которых он в полной мере открыл мне во время наших бесед. Пусть Совету известна дорога через Пески, но что тогда? Лишь я ведаю, с кем Афир общался и где их отыскать… повстанцев во главе с девушкой, которая подписывается как «Ф», если тебе любопытно. – Самодовольная ухмылка становится шире, открывая смертельно острые клыки. – Теперь понимаешь, в какой засаде очутилась, правда?
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Амира.
– Великий дух связал Щитов долгом убивать всякое чудовище на их пути, – отвечает джинн. – Но если Имани это сделает, вы потеряете Афира навеки.
Я поудобнее перехватываю кинжал потной, покрытой волдырями рукой.
– Расскажи все, что мне нужно знать, и я сохраню тебе жизнь.
Кайн раскатисто хохочет, не обращая внимания на клинок, скребущий ему уже оцарапанное горло.
– Ох, как хороша сказочка от кого угодно, но не от той, кого кличут Грозой джиннов. Нет, сдается мне, это я здесь угрожаю и предлагаю. – По красивому, угловатому лицу пробегает тень чего-то недоброго, извивается змеей в глазах, прежде чем ускользнуть. – Я хотел бы проведать старого друга в Алькибе и потому отведу тебя к последнему месту пребывания вашего брата. Можешь думать, что сумеешь найти его без меня, но заверяю – не выйдет. Повстанцы, к которым он примкнул, необычайно хорошо скрываются и вовсе не захотят, полагаю, расстаться с ценным чародеем, когда он их единственная надежда.
– Никуда ты меня не отведешь, – цежу я, полыхая от злости. – Можешь хоть сто раз знать тайные тропы, заклятие над Песками заключает чудовищ в Сахире.
– Верно, – кивает Кайн. – Мне их не пересечь без помощи. Но с посредником, человеком вроде тебя…
Я хмурю брови, по виску стекает капелька пота.
– Ты… ты просишь тебя ко мне привязать?
Кайн взмахивает рукой:
– История стара как мир. В более счастливых джинн охотно привязывается к дому, чтоб исполнять желания того, кого избрал хозяином, в обмен на безопасность и материальные блага.
Я изучала древний ритуал в первый год обучения среди Щитов. Привязка чудовища к себе, иногда против его воли, восходит к ранним годам истории волшебства нашего народа. Но как только был создан Орден чародеев и упорядочена вся волшебная практика, Совет запретил этот ритуал, ибо он противоречил клятве, данной Великому духу. Как и все чудовища, джинны – враги Великого духа, но держать их рядом в течение любого времени особенно опасно, учитывая их тягу ко лжи.
– Привязка запрещена, – отрезаю я.
– Не верь в обман, для тебя она всецело безопасна, – спокойно парирует Кайн. – Я ни в коей мере не отличаюсь могуществом, как бы ни было стыдно это признавать. Повелевая мной, ты получишь маловато пользы с волшебством, но я дам тебе свою свободу и обещание помочь в поисках. Отпустишь меня, как только спасешь брата.
Я щурюсь:
– Почему ты это предлагаешь?
– Ну, может, к тому времени ты убедишься в моих благих намерениях и действительно сдержишь обещание меня пощадить. Мне, видишь ли, очень даже нравится жить. – Кайн сдерживает плутоватую улыбку. – И, полагаю, это прекрасная возможность увидеть, что там, за Песками. Сидеть взаперти в Сахире столько, сколько просидел я, безмерно скучно.
Сквозь мое презрение невольно прорывается смешок.
– Конечно, ты ведь только и делаешь, что служишь собственным прихотям. Ты забавы ради вертел моим братом, а теперь хочешь ко мне привязаться, чтобы посмотреть красоты Алькибы. – Я слегка надавливаю на клинок. – Откажешься рассказать мне все сам, и я вытяну из тебя ответы силой и заставлю молить о милосердной смерти.
– Глупая девчонка, я никогда не бросаю слов на ветер, – тянет джинн. – Станешь меня пытать, и я сбегу, не оставив тебе иного выбора, кроме как меня убить, а себе – унести с собой секрет последнего места пребывания вашего брата. Удачи в поисках сведений, куда бы я ни отправился.
– В Алард, – сообщаю я.
Подземный мир. Земля, откуда нет возврата.
Кайн сверкает усмешкой, но его глаза – мертвый обсидиан.
– Значит, в Аларде. Я сказал свое слово, Гроза… и лучшего предложения ты не получишь.
– Принимай, – мгновенно говорит Амира.
– Что? Это опасно…
Сестра тянет меня за край туники:
– И Афир в опасности! Во имя духов, он же где-то там, сражается на войне! Мы должны его вытащить.
– Что значит «мы»? Ты сюда никаким боком…
Амира топает ногой:
– Тьфу, да сейчас не время, упрямая ты ослица. Если ты слишком труслива, то я могу. Кайн, привяжись ко мне.
Я дергаю сестру назад:
– Прекрати немедленно. Я запрещаю как старшая.
Амира выцарапывается из моей хватки:
– То, что ты старше, не дает тебе права лишать меня свободы воли. Кайн, скажи, что нужно сделать, чтобы…
– Амира! – гаркаю я, но джинн прерывает поток моей ярости.
– Ценю твое рвение, моя дорогая, но я привяжу себя лишь к Имани.
Не знаю, что чувствовать – триумф или ужас, оба варианта мне не по нраву.
– Почему? – спрашивает Амира, поникнув.
Кайн улыбается мне, и в его глазах пляшет нечто смертельно коварное.
– Гроза джиннов – да привяжет к себе джинна? Ни за что не пройду мимо такой иронии.
Рука горит желанием его убить, но я вынуждена скрепя сердце поразмыслить над предложенным.
– Как я могу верить, что ты со мной честен?
– В противном случае отвяжи и убей. Но я говорю правду, Гроза. Что мне еще остается под твоим клинком? И, если не ошибаюсь, тебе тоже.
– Будь ты проклят, – шиплю я.
Джинн прав: какой у меня выбор? Иначе он ничего не расскажет. Я могу его убить и никогда не узнать ответов. Я могу его освободить, и тогда он исчезнет в Пустошах без следа. Лишу ли я маму и бабу радости воссоединиться с сыном? И Амиру, которая не теряла надежды, что брат жив? А как же я? С тех пор как Афир ушел, я не проспала ни единой ночи спокойно, не прожила и часа, о нем не подумав. Если он мертв, ничего не изменится. Боль, которую я сдерживала целый год, вырвется на волю стремительным потоком и утопит меня, и я буду молиться, чтобы вынырнуть на другом берегу и вдохнуть полной грудью. Но если есть хоть малейший шанс, что Афир еще жив, мой долг – ухватиться за него. И да простит меня Великий дух, но я нарушу тысячу законов и рискну собой, если это означает, что я наконец сумею собрать осколки нашей изломанной семьи воедино.
– Ладно, – говорю я, снова глядя на Кайна. Он ухмыляется, и Амира вздыхает с облегчением. – С одним условием: ты будешь привязан к моей вещи, но не к душе. И не спорь. Я не позволю тебе видеть моими глазами и слышать моими ушами все, что происходит вокруг, или черпать из моих мыслей и памяти. Заключенный в вещь, ты по крайней мере будешь ограничен.
Джинн издает нарочито тяжелый вздох:
– Как мало ты питаешь ко мне доверия. Что ж, полагаю, и так сойдет.
– Хорошо. У меня есть масляная лампа…
– Я согласен только на твой клинок.
Хихикаю:
– Почему? Неужто признавший себя бессильным демон считает, что обитать в простой лампе ниже его достоинства?
– Прости за нежелание вечность оставаться пленником забытой, никому не нужной лампы. – Кайн понижает голос, пока тот не становится совсем вкрадчивым. – Но этот клинок, древний, как сама Калия… он ведь всегда при тебе, верно? Твое подобие ему стало легендой даже среди таких, как я. Держу пари, когда спишь, ты держишь его на прикроватной тумбочке.
– Под подушкой, – поправляет Амира.
Кайн находит это чрезвычайно забавным, из глубины его груди вырывается смешок.
– Даже лучше.
Как бы я ни любила Афира, как бы я за него ни боялась, я все еще испытываю искушение вонзить меч этому джинну в брюхо.
– Ладно. Твои условия меня устраивают. Поспеши, пока я не передумала, а то рука соскользнет.
Джинн чуть заметно растягивает губы в улыбке:
– Прелестно. Повторяй за мной.
Я неохотно произношу слова:
– Кайн, к этому клинку я привязываю твою душу, твою свободу, мне над ними властвовать и даровать волю. Даруешь ли ты согласие?
Он проводит ярко-красным языком по губам, затягивая момент и лишь сильнее действуя мне на нервы.
– Дарую.
Налетает великий шквал, воет у меня в ушах, треплет плащ. Воздух стынет, обращая пот на моей коже льдом, делая всякий выдох облачком пара. Я упрямо стою на месте, щурюсь, когда меч вспыхивает ослепительным светом. Белки глаз Кайна затапливает стеклянная чернота, затем его окутывает пульсирующая тень, и он теряет прежний вид юноши. Тень сжимается, закручивается спиралью по длине меча, который дрожит в моем кулаке, сердце бешено колотится, ветер нарастает еще сильнее, барабанные перепонки пульсируют от его напора. Боюсь, что буря никогда не отступит, но тень с хрустом впитывается в мой меч. Возвращается тепло, и воцаряется тишина.
Я опускаю клинок, часто дыша. Наступает лишь краткое облегчение, прежде чем плечо затапливает болью от того, как долго я держала руку на весу.
Амира подкрадывается ближе:
– Готово?
Я верчу клинок в руке:
– Не знаю… Кайн, приказываю тебе явиться.
– И я к тебе явлюсь.
Мы обе подпрыгиваем от неожиданности, обнаружив, что джинн стоит рядом, сунув руки в карманы шальвар.
– Ритуал прошел успешно.
Я снова наставляю на него меч:
– Докажи, что ты мне верен. Кто та женщина, что называет себя «Ф», и куда Афир отправился, чтобы с ней встретиться?
– Ее зовут Фарида, – отвечает Кайн, разглядывая клинок с явным отвращением. – Она живет в столице королевства, Таил-са. Твой брат признался, что влюблен в нее.
– Потерявших голову от страсти легко использовать в своих целях, – говорю я, оправдываясь. – Где в Таил-са они познакомились? Мне нужны подробности.
Кайн мотает головой:
– М-м, не-а, в интересах моего выживания, думаю, на данный момент этого достаточно.
– Ты клялся мне помогать.
– И я помогу, со временем, – тихо воркует джинн.
– Великий дух свидетель, я жажду тебя убить, – цежу я сквозь зубы.
Кайн смеется с раздражающей легкостью:
– И ты еще хотела, чтобы я поверил, будто ты сохранишь мне жизнь.
– Я приказываю тебе убраться с глаз долой, демон! – рявкаю я, затем ворчливо добавляю: – Хотя лучше бы приказала вонзить тебе промеж глаз шип.
– Простого «уходи» достаточно, Гроза. – И в мгновение ока ухмыляющееся лицо Кайна исчезает.
Меч ярко вспыхивает, затем меркнет и укорачивается до кинжала, высасывая остатки моего волшебства. По коже пробегают мурашки, вместе с ними накатывает невыносимое желание покинуть Пустоши и больше не оглядываться. Я убираю клинок в ножны, опускаюсь на колени на ковер, бросаю вещи в деревянный сундук. Краем глаза отмечаю, что Амира за мной наблюдает. Сую сундук под мышку и направляюсь в коридор.
Сестра идет следом, в ее руке покачивается фонарь.
– Ты в порядке?
Свет рисует на стенах наши изломанные тени. Они переплавляются друг в друга, бросишь один взгляд – нас двое, бросишь второй – и нас уже трое. Я борюсь с бессмысленным страхом, что пытается меня охватить. Я повелеваю Кайном, а не наоборот. Он привязан к моему клинку, а не ко мне и не к моей душе и будет привязан до тех пор, пока я не спасу Афира. И тогда я убью джинна, исполню свой долг.
– Имани?
Я прочищаю горло.
– В порядке. Не стоит терять время.