В типографии – рабочий грохот. Постукивают, будто перебирая металлическими копытцами, громадины линотипы. Мерно ухает печатный станок.
За станком маячит длинная фигура печатника. Он сух и угловат. Мечтательные глаза – за стеклами очков. Он погружён в раздумья и грохочущее существо рядом очень даже его устраивает: не надо ни с кем разговаривать.
Он пишет стихи.
Опять ветра шальные над Россией
И перемены странные во всем.
Бог, где твоя любовная мессия?
Оставил нас, но мы страну спасем…
Он – стопроцентный романтик. Из тех, что за идею идут на смерть. Они горят и готовы к борьбе.
И если придет время, за их полупрозрачными фигурами замаячит кто-то тёмный и плотный, направляющий.
Печатник женат. Детей его почти никто не видел. Они тихи и диковаты, как идеи своего отца.
Жена его иногда заходит переговорить с мужем. Он – единственный мужчина в женском коллективе линотиписток и наборщиц, но ни ревности, ни настороженности она внешне не проявляет. Она – само безразличие и холодность. Это её вариант неприязни к мужниным сослуживицам.
Жена – маленькая, остроносая и черноглазая, с пучком чёрных гладких волос на затылке. Ей бы очень подошла красная косынка и куртка из кожи. И кирзовые сапожки. И революционный револьвер у пояса.
Она бы поставила мужнину начальницу, пышную рыжеволосую женщину, к стенке, и лепила бы в неё пулю за пулей: «За! Невыплату! Зарплаты!». И ни одна жилочка не дрогнула бы на её мраморном личике.
Когда они, муж и жена, вступили в новую партию, чей вождь беснуется иногда на трибунах и в парламенте, застенчивый муж увидел-таки свои стихи в «Народном голосе»:
Да, в партии нас тысячи достойных,
И миллионы будут вслед идти…
…Ухает станок, и почти бестелесный печатник сутулится рядом. Станок задает ритм, и плывут, слагаются строчки. В ту газету, которую он печатает, не взяли пока ни одной его строки. Но придёт время. Его время. Он верит в это.