В другом месте
Я не включала свет и бродила по темной квартире. Ее освещали только уличные фонари. Я отодвигала момент, когда надо будет ложиться. Растягивала время, искривляла его. Внимательно наблюдала за деталями моего мира, запоминала его, не переставая спрашивать себя, зачем мне это. Неважно. Для чего лишать себя мгновений, которые я любила все больше и больше? В такие периоды мне казалось, что все останавливается. Тогда я ныряла в воспоминания, спокойно и бесстрастно размышляла над тем, что скоро произойдет. Блуждая по дому, я проводила пальцами по деревянной поверхности мебели или погружала их в подушки, наслаждаясь нежностью ткани и улыбаясь тому удовольствию, которое получала.
Если бы неожиданно ко мне вошла одна из сестер или Васко, они приняли бы меня за призрак, прогуливающийся в ночной рубашке во тьме. А ведь я пообещала им лечь спать, как только они уйдут.
Все было убрано, как если бы мы отменили сегодняшний ужин. Что было бы весьма досадно. Оставшуюся еду и принесенные продукты мои гости спрятали в холодильник, чтобы я правильно питалась в ближайшие дни. Цветы оживляли гостиную. Я зарылась носом в букет, розы пахли так прекрасно. Никогда не стоит забывать аромат цветов. В нем словно таится привкус детства. Он наполняет мирной энергией. Я и забыла, что люблю его. Сюзанна и Анита думали обо всем. Они меня баловали. Возможно, излишне.
Я улыбнулась, найдя на столике в прихожей папку Васко. Завтра под предлогом своей забывчивости он забежит ко мне, чтобы забрать ее и заодно убедиться, что у меня все в порядке, а Лиза будет со мной на выходных. Его нежность и постоянное внимание очень ободряли, правда, вызывая одновременно чувство вины. Это никак не входило в его намерения, что я отлично понимала. Сумей Васко прочитать мои мысли, он, вне всякого сомнения, устроил бы мне головомойку. Его вспыльчивость мне была хорошо знакома. Поэтому я прилагала усилия и скрывала внутренние конфликты, сотрясавшие меня.
Я делала все, чтобы не стать обузой для него, для моих сестер и особенно для дочери, но родные были гораздо сильнее меня. Как с ними бороться?
Невозможно. Они стремятся поддержать меня, помочь, почаще общаться, пока все нормально. Ну или пока сохраняется эта иллюзия. Как бы я хотела снять с их плеч груз, избавить от необходимости постоянно следить за мной, от ожидания, которое изнуряло их сильнее, чем меня, и, главное, мешало им жить своей жизнью.
Я даже иногда мечтала о том, чтобы все произошло быстро.
Еще быстрее, чем предполагается.
Заглядывая в глубины своей души, я осознавала, что хотела бы покончить с этим прямо сейчас, но недостаток храбрости мешал мне утолить это довольно нездоровое желание, в котором нельзя было признаться.
“Нездоровое” – самое правильное слово.
Я должна была умереть.
Я это знала.
И они это знали.
Мы жили с этим знанием, уточню без всякой иронии.
Это был вопрос времени. Максимум нескольких месяцев. Наше преимущество заключалось в том, что мы полностью отдавали себе в этом отчет, никакой надежды нам не оставили. Обе мои сестры были врачами, и, несмотря на свой боевой дух, они в конце концов были вынуждены согласиться с мнением коллег. Я сражалась целый год, ни разу не опустив руки. Однако месяц назад результаты анализов были неоспоримы. Я проиграла.
Скоро моя жизнь закончится.
Каждый должен умереть однажды. Просто я надеялась, что у меня больше времени. Если поразмыслить, сорок три года – это довольно мало. Но мне придется ими удовольствоваться. Что я могла сделать? Ничего. И никто не мог ничего с этим сделать.
Единственная несправедливость терзала меня. Самая скверная из всех возможных. Неизбежность этого испытания для моей дочери. Я возносила благодарности высшей сущности, если таковая имеется, за то, что уйду раньше нее, ведь родители должны покидать этот мир раньше своих детей. Но лишиться матери, остаться сиротой в восемнадцать лет – это должно быть недопустимо. Нельзя заставлять ребенка переживать такую драму, такую потерю в самом начале юности. Как она продолжит взрослеть? Я грустила не оттого, что пропущу важные события ее биографии, меня приводила в отчаяние мысль, что на каждом значимом этапе Лизу будет переполнять печаль, и она будет спрашивать себя: “Что бы сказала мама?”, “Почему со мной нет мамы?”, “Каким было бы мамино мнение?”. Там, где я окажусь, мне не придется страдать. Она же, напротив, подвергнется атакам реальности. Но и против этого мы были бессильны.
После объявления фатального приговора я выплакала море слез, лежа в постели или закрывшись в туалете, чтобы никто не видел, что я сдалась. И вскоре приняла решение. В Лизиной памяти не сохранится образ мамы – подавленной женщины, постоянно перечисляющей все вероятные события, в которых она не сможет участвовать вместе с дочкой. Напротив, я должна дать ей силы, чтобы она жила дальше и двигалась вперед. Без меня. Моя роль состоит в том, чтобы наполнить ее душу всем, чем я смогу, до того как исчезну из ее жизни. Какой единственный выход оставлен нам? Принять неизбежное. Часть своей энергии я потратила на то, чтобы донести эту идею до окружающих. Я всегда восхищалась Лизой, но теперь она пошла даже дальше и, проявив удивительную зрелость, стала моей лучшей союзницей в этом сражении. Мы обе не собирались тратить то малое время, что нам оставалось быть вместе, на борьбу с неотвратимым и сетования на выпавшую нам судьбу. Семья, в конце концов, не устояла против моего упорства и согласилась выстраивать новые воспоминания. Последние.
С этого момента я опять была в ладу с собой.
Я перестала отвечать на некоторые вопросы, приводила дела в порядок и продолжала более или менее нормально проживать то, что мне осталось. Если меня вдруг спрашивали “Чем ты больна?”, я отвечала, что это не имеет никакого значения. Вопрос не в этом. Конец у всех один. Когда он известен, нет нужды выяснять, с чего все началось, разве что для удовлетворения своего рода нездорового любопытства. Диагноз роли не играет. Важны лишь конечная точка и то, как ты живешь до того, как она будет зафиксирована на бумаге.
Я лежала в постели, уставившись в потолок. Сражалась со своими страхами. Я, конечно, сохраняла внешнюю безмятежность, но мне было невероятно трудно, чтобы не сказать невозможно, перестать бояться. Особенно ночью. Особенно когда я лежала в постели. Каждый вечер я задавала себе вопрос, буду ли в этом же положении, когда все закончится. Когда мое тело прекратит сопротивление. Не стоило бы допускать такие мысли, это нехорошо. Но как их запретишь? Это же естественная человеческая реакция, разве нет? Как в тот миг, когда засыпаешь, не спросить себя, не закрываешь ли ты глаза в последний раз? Когда я боролась с подступающим сном, мое дыхание учащалось – и это утомляло и ослабляло меня, – настолько гнетущим был ужас от того, что это может быть концом. Я цеплялась за псевдошестое чувство, убеждая себя, что, когда время подойдет, я это интуитивно пойму. А пока оно еще не пришло. Оно не заставит себя ждать, но у меня есть небольшая передышка. Я успокаивала себя, как умела.
Как странно знать, что скоро умрешь. Меня одолевали самые неожиданные вопросы. Где бы я хотела быть в ту самую минуту, имей я выбор? С кем?
Хотела бы я быть одна? Чье лицо я бы предпочла увидеть в последнее мгновение? Буду ли я в сознании? Или оно окончательно затуманится, защищая меня от горя Лизы, Васко, сестер? Это можно счесть безумием, но я отказывалась сбежать по-тихому. Если бы мне позволили выбирать, я бы потребовала своего присутствия, возможности попрощаться с ними и повторить, как сильно я их люблю.
И еще один вопрос мучил меня. У меня не было ответа на него, и я старалась отодвинуть его подальше. Из-за того, возможно, что ответ причинил бы мне боль, а я полагала, что на мою долю выпало и так достаточно страданий.
Остались ли у меня сожаления?