На Власове брендовое пальто, под ним тонкая бежевая водолазка, которую видно между распахнутых пол черного кашемира. Сезонные виды обуви Власов принципиально не признает, независимо от времени года носит исключительно фирменные кроссовки, меняя их как перчатки. Сегодня у него кипенно-белые «найки», и они кричат о том, что передвигается по городу этот человек, не прыгая по сугробам на своих двоих.
Он передвигается на «Порше». Уверена, тачка припаркована прямо у входа в учебный корпус. Я бы заметила, но так сильно боялась переломать себе ноги, что не глазела по сторонам.
Если бы у Родиона была возможность, он заехал бы на своем «мажорском перце» прямо в вестибюль.
Ненавижу пижонство. По крайней мере в исполнении Власова, но семь лет назад я была восемнадцатилетней отчаявшейся дурой, так что закрыла на это глаза.
Останавливаюсь в паре метров и смотрю ему в лицо. Оно не бывает помятым даже после ночи кутежа по городским клубам. У Власова отличные гены, и он отлично за собой следит. Гладко выбрит, волосы в идеальном порядке-беспорядке, словно он только что вышел из салона мужской красоты. Мне не понаслышке известно, как он умеет пускать пыль в глаза. Производить впечатление – его особый талант, которым он и семь лет назад превосходно владел.
Осматривает меня с головы до ног, через секунду на его щеках появляются две параллельные ямочки, которые делают лицо привлекательнее и обманчиво мягче.
Он самоуверенно улыбается, но меня давно этот трюк не цепляет.
– Чего тебе надо? – спрашиваю быстро.
– Доброе утро, любимая, – бросает с издевкой.
Именно этот тон впрыскивает в мою кровь адреналиновую смесь из гнева и раздражения. Подобных эмоций в его адрес у меня за семь лет скопилась целая вагонетка, как и претензий!
– У меня нет времени с тобой разговаривать, – цежу сквозь зубы, – занятие началось, – киваю на дверь аудитории.
Желания вести с ним беседы тоже нет, но он и так об этом знает. Отсутствие желания даже преобладает над отсутствием времени, но если он здесь, значит, ему что-то нужно.
– Ты все равно уже опоздала. Расслабься, – дает свою вседозволенную характеристику ситуации.
Примерно так он когда-то решал любые проблемы в учебе и не только: «расслабься», «не парься», «забей». Жонглировал словами, как теннисными мячиками, разруливая ситуацию, но не решая проблему.
– Чего тебе? – тяжело вздохнув, повторяю свой вопрос.
Родион резким движением оборачивается и подхватывает с подоконника букет красных роз, которых за его спиной до этого момента я не видела.
– Приехал извиниться. Каюсь, виноват, — примирительно улыбается, сунув букет мне в руки.
В нос ударяет аромат роскошных цветов. И запах дорогого мужского парфюма, ведь Власов любит все самое лучшее.
В общении с ним у меня скачущий список эмоций в интервале от безразличия до бурлящего раздражения. Сейчас, когда я не выспалась, опоздала на занятие и мне светит перспектива выслушивать его исповедь, взрываюсь петардой, возвращая ему букет:
– Оставь их себе. И свои извинения тоже. Прибереги их для Маруси, которую ты, – тычу в его грудь пальцем, – подвел.
Вчера она спросила: «Где папа?» примерно десять раз, и, будь у меня в рюкзаке осиновый кол, я с удовольствием воткнула бы его Родиону между ребер.
Полосую его взглядом и купаю в раскаленной лаве своего гнева так, чтобы захлебнулся от чувства вины, но он снова делает это: усмехается чертовыми «ямочками», словно мое бешенство его заводит.
– С Марусей я разберусь, – лениво очерчивает круг по моему лицу. – У меня полный багажник игрушек, – самодовольно оповещает. – Половина детского отдела, ее подружки обзавидуются, – имитирует детский голос сладко-приторными интонациями.
Поднеся к голове руку, массирую виски.
Клоун.
Немыслимо. Невероятно. И в то же время знакомо: откупаться подарками за очередной косяк – его топорный способ приносить Марусе извинения. Настолько будничный, что по нашей с дочерью квартире скоро невозможно будет передвигаться.
– Лучше бы ты купил себе мозги, – голос становится громче и эхом разлетается по пустому вестибюлю второго этажа. – И подумал о том, что быть отцом – это не значит быть записанным в свидетельстве о рождении. Это ответственность! – выплевываю эти слова, надеясь, что они когда-нибудь до него дойдут, я говорила ему их миллион раз. – Ты же хирург, Власов! Ты должен быть знаком с этим словом!
Черт возьми, я понятия не имею, как он работает, но, как ни странно, он хорош в том, чтобы хладнокровно «резать» и успешно оперировать. Это наследственность. Талант, которым он пользуется еще с университетской скамьи.
Власов два года назад окончил ординатуру и сейчас работает практикующим хирургом в медицинском центре своей матери. Я не интересуюсь его работой и успехами, мне достаточно знать, что он в жизни прикладывает ровно столько труда, чтобы затраченные усилия принесли сопоставимый результат, иначе он хромого скинет с операционного стола, но.
Меня слегка потряхивает, когда вижу, как темнеют его серо-голубые глаза, а плечи напрягаются.
Мои нотации – это всегда конфликт между нами, и я отлично знаю, чего ожидать.
Я успеваю сделать глубокий вдох, прежде чем Власов повышает голос, будто ему сдавило мошонку:
– Я, блядь, был занят на работе.
Криво усмехнувшись, произношу:
– Я видела твою сторис.
– Все-таки следишь за мной, да? – говорит самодовольно.
– Я долбанную тысячу раз тебе звонила. Я тебя искала, чтобы сказать, какой ты говнюк. Так что нет, я не слежу за тобой.
Он куролесил в клубе со своими дружками, поэтому я чертовски удивлена видеть его здесь, ведь раньше рассвета их пьянки никогда не заканчиваются.
– Ты мне предъявляешь? – Власов отбрасывает букет на подоконник, а свободной рукой неожиданно хватает меня за локоть, притягивает к себе, выбивая из меня изумленный вздох. – Была бы ты поласковее, все было бы по-другому, Баум. Но ты же у нас, блядь, недотрога. Снежная королева! Ты когда в последний раз трахалась? Помнишь, как голый мужик выглядит? – пренебрежительно выплевывает, встряхивая и заставляя смотреть в его непроницаемые почерневшие глаза.
Желваки на его челюсти перекатываются, когда впивается в меня жестким взглядом. Близость его тела адски нервирует, и мне становится дико неуютно.
Натужно сглатываю.
– Не твое дело… – пытаюсь освободить руку из цепкого грубого захвата.
Горло сжимает спазмом, но я решительно смотрю в глаза напротив, не собираясь выдавать никаких эмоций.
– Не трогай меня. Отпусти, – требую, стиснув зубы.
– Да пожалуйста, – шумно затягивается наэлектризованным между нами воздухом и отталкивает меня от себя. – Я заберу Марусю из сада. Мать хочет ее видеть. Привезу дочь в воскресенье.
Это не просьба и не компромисс. Это факт, как и то, что его родители любят Марусю, а у меня нет оснований препятствовать их общению с внучкой. Дочь любит их не меньше.
– Пусть она позвонит мне вечером. До свидания, – развернувшись на пятках, срываюсь к двери аудитории.
Меня штормит. Сощуренные глаза Власова смотрят мне вслед. Липкий агрессивный взгляд я ощущаю затылком и скрываюсь от него, тихо прикрыв за собой дверь. Мышью проскальзываю между рядами, бросая виноватый взгляд преподавателю за кафедрой.
До трех часов дня я теряюсь в учебе, сливаясь с потоком своих сокурсников, а когда после занятий спускаюсь в гардероб, мой телефон звонит. На дисплее незнакомый номер. Я принимаю входящий бездумно и тут же жалею о том, что в суматохе вчерашнего вечера забыла внести эти цифры в свою телефонную книжку, потому что в трубке раздается чертовски жизнерадостный голос Капустина:
– Приве-е-ет, РозенБаум! Ты где?