Дни прощаний - читать онлайн

Глава 9

Родители завтракают – пьют кофе и едят хлопья, – когда я вваливаюсь в кухню. Они смотрят на меня так, будто я сообщил им, что у меня есть невидимый друг, который приказывает мне коллекционировать ножи и консервировать мочу в банках.

– Привет, милый, – говорит мама. – Мы слышали, что ты не спал ночью.

Я тру лицо.

– Да. Не мог уснуть.

– Сегодня тебе надо бы отдохнуть, – советует папа. – Скоро начнется учеба, а ты последнее время совсем не спишь. А эта история с судьей Эдвардсом только все усложняет.

– Я сегодня уже не усну. Кроме того, я собираюсь помочь бабушке Блейка прополоть огород и сделать все, что она еще скажет.

Мама протягивает мне миску с хлопьями.

– Ты так и не поговорил с нами о том, что произошло. Прошла неделя после похорон Блейка. Вредно держать все в себе. Если ты не желаешь разговаривать с нами, мы хотим, чтобы ты поговорил с кем-то другим.

– Мы уже обсудили все с Джорджией. Я в порядке.

Папа старается говорить как можно мягче.

– Нет, не в порядке. Люди, у которых все в порядке, не попадают в отделение скорой помощи с приступом панической атаки. – В его голосе слышно огорчение. Я не могу винить его, но иногда он тоже огорчает меня, так что все по справедливости.

– Это случилось всего-то один раз.

– Ты работаешь над чем-нибудь новым? Пишешь рассказы или стихи? – интересуется мама. – Это могло бы помочь.

– Нет.

Я чувствую себя абсолютно обессиленным, и этот вопрос никак не улучшает моего настроения. Возможно, моя муза оказалась в машине вместе с Соусной Командой.

Мы сидим за столом, и я чувствую, как мечутся их мысли в попытках найти выход из трудного положения. Ощущаю, как они подбирают правильные слова. Я хорошо знаю, как меняется аура вокруг людей, которые пытаются найти правильные слова, но у них ничего не получается. Поэтому я быстро ем, не говоря ни слова.

Когда я собираюсь идти чистить зубы, папа говорит:

– Мы тебя любим, Карвер. И нам нелегко смотреть, как ты страдаешь.

– Я знаю, – отвечаю я. – Я тоже люблю вас, ребята. (И если нелегко видеть, как я страдаю, представьте, каково мне испытывать эти страдания).

– Так, ребята, зацените. Беличье родео, – говорит Блейк.

– Мы что, собираемся скакать верхом на белках? – интересуется Марс.

– Да, будем скакать на белках. Нет, придурки, слушайте, в чем прикол. Вы видите белку у края тропинки и движетесь вперед, чтобы направить ее на тропинку. Затем медленно идете за ней. Не слишком быстро, иначе она сбежит и вы проиграете. Каждый раз, когда она будет пытаться уйти с тропинки, вы стараетесь помешать ей и снова направить ее обратно. Вы должны удержать белку на тропинке в течение восьми секунд. Это – беличье родео.

– Стоило мне испугаться, что ты исчерпал запасы своей деревенской тупости, как ты превзошел самого себя, – иронизирует Марс.

– По крайней мере он не предложил нам поймать и сожрать этих белок, – замечаю я.

– Пока, – уточняет Марс. – Он пока этого не сказал.

– С таким подходом вы не сможете преуспеть в искусстве беличьего родео, – откликается Блейк.

– Послушай, братан, я согласился на арахисовое масло и бананово-молочный коктейль в «Бобби дэйри дип». Но я не подписывался на то, чтобы гоняться за чертовыми белками в последнюю неделю летних каникул.

– Что если твой отец увидит, как ты гоняешься за белками по Сентенниал-парку? – спрашивает Эли.

– Он наверняка сказал бы: «Тергуд, какого хрена ты гоняешься за этими белками? Как эта погоня за белками поможет тебе в учебе? Ты что, хочешь достичь совершенства в искусстве преследования белок? Твой дедушка не для того ходил в военные походы с доктором Кингом, чтобы ты гонялся за белками». – Марс произносит эти слова внушительным, степенным тоном.

Мы разражаемся хохотом, потому что Марс только слегка утрировал манеру своего отца.

Блейк поднимает руку, делая нам знак заткнуться, и осторожно направляется к белке по краю асфальтовой дорожки.

– Итак, начинаем, – шепчет он, доставая свой телефон и включая камеру. Он осторожно загоняет белку на дорожку. Около семи секунд зверушка скачет перед ним. Блейк пресекает каждую попытку белки спрыгнуть с тропинки, пока, в конце концов, ей не удается ускользнуть. Блейк издает стон огорчения, а мы хохочем.

Следующие пятнадцать минут мы все пробуем свои силы в беличьем родео, а Блейк снимает нас на камеру. Никому из нас не повезло, но мы все довольны.

Наконец мы усаживаемся в тени высокого дуба, разгоряченные от послеполуденной жары. Блейк редактирует видео и выкладывает их на своем канале на YouTube. Эли строчит кому-то сообщения. Марс рисует. А я пишу рассказ в своем телефоне.

– Предлагаю ввести новую традицию, – некоторое время спустя говорю я. – В конце каждого лета перед началом занятий берем с собой какую-нибудь вкуснятину из кафе-мороженого, приходим в парк и играем в беличье родео.

Если бы в Соусной Команде существовали официальные должности, то я был бы хранителем священных традиций. Мне нравится концепция, что мы создаем семьи, обладающие всеми чертами наших собственных семей, включая и традиции.

– Традиция столь же важная, как Рождество и День благодарения, – восклицает Марс.

– Но гораздо более веселая, чем Рождество и День благодарения, чувак, – откликается Блейк.

– А как насчет того времени, когда мы будем в колледже? – спрашивает Эли.

– Будем отмечать этот праздник летом, пока мы дома, – отвечаю я.

И так мы проводим время в относительной прохладе густой древесной кроны, отбрасывающей тени на траву. Закатное солнце пурпурным пожаром опаляет листву, цикады неумолчно стрекочут вокруг, и кажется, что Земля дрожит от их пения.

И в душе такое чувство, что ты никогда не будешь одинок.

Что те, кого ты любишь и кто любит тебя, всегда тебя выслушают.

Даже тогда я понимал, каким сокровищем обладаю.

Когда я звоню в дверь, Нана Бетси открывает не сразу.

– Блэйд? И чем я обязана такой радости?

Прошла неделя после похорон Блейка, и от нее по-прежнему исходит ощущение тяжелой утраты. Взглянув в зеркало, понимаю, что мы с ней выглядим похоже. В доме царит беспорядок, какого я раньше не видел. Лужайка заросла травой.

Я вытаскиваю из заднего кармана брюк рабочие рукавицы отца.

– Вы говорили, что Блейк помогал полоть сорняки, потому что вам трудно это делать. И вот я пришел прополоть сад и помочь еще чем-нибудь.

– О небеса! – Она машет рукой. – Ты не обязан это делать. Я могу позвать какого-нибудь мальчишку-соседа, который сделает это за несколько долларов. Ты проходи. Извини за беспорядок.

– Я должен это сделать. – Я умоляюще смотрю на нее. – Пожалуйста.

Она отвечает мне добрым спокойным взглядом.

– Нет, не надо. – Ее слова звучат одновременно и мягко, и твердо.

– Я должен. – И внезапно мне хочется плакать, поэтому я притворяюсь, что закашлялся, и отвожу глаза в сторону. Меня вдруг охватывает желание рассказать ей о возможном расследовании аварии окружным прокурором. Но я сдерживаюсь. Мысль о том, что она станет думать обо мне как о преступнике, невыносима.

Она дает мне успокоиться и лишь затем отвечает:

– Хорошо. Пойдем во двор. Покажу тебе, что надо делать. А я тем временем съезжу в магазин и куплю все необходимое, чтобы приготовить лимонад и угостить тебя ланчем. Ты заслуживаешь чего-то более вкусного, чем остатки еды недельной давности, с которыми я все никак не справлюсь.

Я не заслуживаю.

– Пожалуйста, не стоит…

– Блэйд, это не обсуждается.

Мы отправляемся на задний двор. Она показывает мне где полоть и дает корзину для спелых помидоров. А затем ведет туда, где хранятся газонокосилка и бензин, объясняет, как ею пользоваться, и уезжает в магазин.

Я берусь за работу. Соленый пот жжет глаза в густой, неподвижной и знойной духоте позднего утра, терпкий аромат помидорных стеблей наполняет мои ноздри. Я растворяюсь в бездумном ритме работы. Забываю о судье Эдвардсе. Об Адейр. Я забываю о Даррене. И об аварии. Возможно, это пригодится мне в будущем, когда я отправлюсь в тюрьму и стану расчищать шоссе в оранжевом полукомбинезоне. Наклоняюсь. Дергаю. Отбрасываю в сторону. Наклоняюсь. Дергаю. Отбрасываю в сторону. Наклоняюсь. Дегаю. Отбрасываю в сторону. Поначалу я работаю в перчатках отца, но вскоре руки так сильно вспотели, что я сдергиваю перчатки и отшвыриваю их в сторону. Ладони становятся коричнево-зелеными от земли и сорняков. Я даже не вижу, как возвращается Нана Бетси.

Я уже скосил половину лужайки, как вдруг замечаю, что она машет мне с крыльца. Я выключаю газонокосилку.

– Пора перекусить! И принеси несколько спелых помидоров.

Я срываю несколько самых крупных и красных плодов и вхожу в благословенную прохладу дома с включенным кондиционером, тщательно вытерев ноги.

– Иди на кухню, – зовет Нана Бетси.

Я уже собираюсь войти в кухню, но почему-то не могу заставить себя это сделать. Мне хочется вернуться во двор и продолжить обливаться потом, продолжить наказывать свое тело. Хочется мучиться от голода и жажды. Я не желаю, чтобы Нана Бетси кормила и утешала меня.

– Ну же, входи, – снова зовет она.

Я отрываюсь от размышлений и иду прямиком к раковине, чтобы смыть с рук грязь и травяной сок. На столе я вижу белый хлеб, банку майонеза «Duke’», солонку и перечницу, кувшин свежего лимонада со льдом, зубчатый нож и две тарелки.

– Садись, – приглашает она, выдвигая деревянный стул. – Ничего необычного, но мне кажется, нет на этой Земле ничего прекраснее, чем сэндвич со свежими помидорами в жаркий денек.

– Согласен. – Насквозь промокшая футболка холодит мою спину в прохладном кондиционированном воздухе.

Нана Бетси выбирает самый мясистый помидор и режет его толстыми кружками. Она щедро намазывает майонезом два куска хлеба и раскладывает помидорные ломтики поверх одного из них.

– Добавь соли и перца по своему вкусу. – Она посыпает специями свой сэндвич.

– Мммммм, – произнесит она и встает за бумажными полотенцами, чтобы мы могли вытирать розовый томатно-майонезный соус с рук и лиц. – Свежие помидоры пахнут солнцем, ведь правда?

– Мммм-гмммм, – откликаюсь я, отпивая глоток ароматного ледяного лимонада. У меня сводит горло от холода. – Они пахнут летом. – Или должны им пахнуть. Я этого не заслуживаю, поэтому они по вкусу напоминают мне песок, хотя сэндвич великолепен.

– Именно так всегда говорил Блейк. Он обожал сэндвичи с помидорами.

– Блейк вообще любил поесть.

Нана Бетси усмехается.

– Это точно.

– Как-то мы с Блейком сидели у меня дома и ужасно проголодались, но у нас не было денег, чтобы сходить в магазин и что-нибудь купить. А наш холодильник был забит капустой и прочей зеленью, потому что родители помешались на здоровой пище. И вот мы стали искать что-нибудь, что могли бы приготовить. Мы нашли упаковку спагетти, но у нас не было соуса. И мы заправили их кетчупом и горчицей.

Нана Бетси фыркает и прикрывает ладонью рот. Она буквально трясется от смеха, а я продолжаю:

– И что вы думаете? Я съел совсем чуть-чуть, а Блейк? Он был в восторге. И он слопал всю миску один. И вот он начал: «Блэйд, Блэйд, мы придумали новое блюдо. Назовем его гамбургерные спагетти. Гамгетти. Мы можем продать эту идею». А я подхватил: «Блейк, ты можешь это есть лишь потому, что ужасно голоден. Это же несусветная гадость».

Нана Бетси шмыгает носом, утирая слезы, но это слезы от смеха. На мгновение я забываю о чувстве вины. На меня снисходит едва уловимое ощущение искупления, но я чувствую его сладость.

– Парень, между нами, мы ведь хорошо понимали Блейка, правда? – спрашивает Нана Бетси.

Я ловлю ускользнувшую капельку томатного сока.

– Да.

– Интересно, как люди идут своими путями в этом мире, даря крохотные частицы своей жизни тем, кто встречался им на этом пути, и навсегда запечатлевая эти частицы в их душах. И вот ты начинаешь задумываться, что произошло бы, если бы все эти люди сложили вместе эти частицы, словно пазл. – Нана Бетси откусывает большой кусок сэндвича и задумчиво смотрит вдаль. – У меня есть безумная идея. Я думаю, что она безумная.

– Расскажите.

– Иногда я очень жалею, что у меня никогда не будет дня прощания с Блейком. Ничего необычного. Никакого восхождения на Эверест или прыжков с парашютом. Мы просто провели бы время за обычными занятиями, которые так любили. Еще один раз.

Медленно покачиваясь на стуле, она на мгновение закрывает глаза. Но это выглядит не так, будто она спит, а так, словно размышляет. Наконец она перестает покачиваться и открывает глаза. В них я вижу едва различимый прежний блеск, и это мой единственный луч надежды за последний месяц. Словно счастье – это нечто, чего нельзя полностью уничтожить, его горячие угольки продолжают тлеть под влажным пеплом.

– Что если бы нам подарили один день прощания с Блейком? Тебе и мне.

– Я не совсем понимаю.

– Я имею в виду, что мы собрались бы и провели с Блейком один день – день, которого у нас с ним никогда не будет. Мы сложили бы воедино частицы, оставшиеся нам от Блейка, и дали бы ему возможность прожить еще один день вместе с нами.

Я чувствую себя так, будто я что-то стащил из магазина и уже прошел полпути до своей машины, как вдруг услышал, как охранник вопит мне вслед, требуя вернуться.

– Я имею в виду, я… я не знаю, смог бы… я…

Теперь она выпрямляется на стуле.

– Конечно, ты смог бы. Во-первых, вы были закадычными друзьями. Готова поспорить, ты знал о нем то, чего не знала я.

– Возможно.

– И готова поспорить, что я знала о нем много такого, чего не знал ты.

– Несомненно.

– А во-вторых, Блейк давал мне почитать твои сочинения.

– Он давал? Что?

– Рассказ, в котором описываются события в Восточном Теннесси, когда во время извержения вулкана погибает большинство жителей. Мне понравилось. Мне надо было сказать об этом раньше.

– Круто.

– Так что суть в том, что если кто и сможет описать жизнь Блейка в этот день прощания, так это ты.

– Но… Вы уверены, что хотите, чтобы это был я? – Потому что я не хотел.

– Уверена. Кто еще мог бы это сделать?

У меня внутри все сжимается от тревоги.

– Я не знаю.

– Ты можешь не отвечать сразу. Подумай. Что в этом плохого? Это не то что по-настоящему вернуть Блейка – это невозможно. Но это то, что мы можем сделать.

В ее глазах светится нежность. Теперь она не кажется такой отстраненной, как в последний раз, когда я ее видел. Я не хочу говорить «нет». Но не могу заставить себя сказать «да».

– Ты ничего мне не должен, – сказала она. – Если ты не сможешь, я пойму. Возможно, завтра утром я проснусь и пойму, что это плохая идея или что я не смогу с этим справиться. Но ты подумаешь над моим предложением?

– Подумаю. Обещаю. – Я вглядываюсь в ее лицо, выискивая признаки того, что огорчил ее, но ничего не вижу. По крайней мере, мне так кажется. – Спасибо за ланч. Мне надо вернуться и закончить с лужайкой.

Нана Бетси наклоняется ко мне через стол и обнимает, ее ладонь касается моей холодной спины.

– Спасибо, – шепчет она.

Я лежу на постели, все еще мокрый после душа, а вентилятор обдувает меня прохладным воздухом. Это успокаивает. Я представляю себя беспечным ребенком, который вылез из плавательного бассейна и обсыхает на солнышке.

Я обдумываю свой вечер. В основном все варианты сводятся к просмотру фильмов на Нетфликсе вместе с Джорджией. Но она собралась на тусовку с друзьями. Внезапно я осознаю, какой тихой и скучной стала моя жизнь, как редко мой телефон оповещает о новых смс или звонке. И сколько одиноких вечеров ждет меня впереди.

Я не хочу оставаться один. Обычно я спокойно переношу одиночество, но только не сегодня. Я вспоминаю о своей единственной возможной компании.

Начинаю писать Джесмин и внезапно останавливаюсь. Разве это не странно? Между нами возникло что-то вроде эмоциональной связи, но не вызвано ли это сложившейся ситуацией? Из-за переписки и телефонных разговоров?

В других обстоятельствах я помучился бы еще немного. Но одиночество порождает отчаянную храбрость. Да и что я, в конце концов, теряю? Я торопливо дописываю смс, чтобы не успеть передумать.

Мой телефон жужжит в ответ.

Я облегченно вздыхаю.

Это похоже на то, как если бы я вскрыл склянку с целебным бальзамом.

Я отправляюсь на кухню и разогреваю жареного цыпленка из магазина, которого обнаруживаю в холодильнике.

– Какие планы на вечер? – интересуется Джорджия. Она уже принарядилась для встречи с друзьями и, сидя за кухонным столом, пишет смс.

– Встречаюсь с другом, – говорю я с набитым ртом.

– С парнем или…

– Нет, с Джесмин. Это подруга Эли. Девушка, которую ты видела с родителями Эли на похоронах Марса и Эли.

– Та смуглая? Тебе надо было познакомить нас.

– Мы с ней сильно сблизились с тех пор.

– И чем вы займетесь?

– Есть пара идей. Но в основном мы с ней просто болтаем.

В таких случаях Джорджия обычно всегда начинала меня дразнить, ерошила мои волосы, пыталась смачно поцеловать в ухо. И мне бы хотелось, чтобы она сделала это и сейчас, потому что это стало бы намеком на нормальность. Странно произносить вслух, что я встречаюсь с девушкой моего погибшего друга. Мне нужно поддразнивание Джорджии, чтобы успокоиться.

Но вместо этого она хлопает меня по плечу с таким видом, словно хочет сказать: «Ну, классно, что твоя жизнь продолжается».

– Тебе будет полезно с кем-нибудь поговорить.

В кухню входит мама.

– Привет, милый. Как поживает Бетси?

– Хорошо, – бормочу я, жуя. – Грустит.

– Мы с папой идем сегодня вечером в кино. Ты приглашен.

– Я собираюсь встретиться с другом.

На ее лице отражается радостное удивление. Я не знала, что у тебя есть еще друзья.

– Мы его знаем?

– Нет.

– Ладно. Если передумаешь или вернешься рано, мы здесь.

– Спасибо за приглашение.

Джорджия пристально смотрит на меня, и я тут же опускаю глаза в тарелку и принимаюсь за еду.

Джесмин живет в Белвью. Я выхожу из дома и через пятнадцать минут уже сижу в своей машине перед ее домом на одной из безымянных дорог без единого деревца. Это один из новых жилых массивов, которых полно в той части Нэшвилла.

Я приехал на пятнадцать минут раньше. Я постоянно приезжаю раньше назначенного времени и потому уже привык к ожиданию.

Я сижу у дома Джесмин до семи, слушая музыку и пытаясь представить, о чем думал Эли, когда впервые подъехал к этому дому. Этот район – прямая противоположность тому месту, где жил Эли. Он жил в Хилсборо Виллидж, рядом с Университетом Вандербилта, в красивом старом доме на улице, утопающей в зелени деревьев. На мгновение я задумываюсь – что если бы он смог увидеть, как я сижу в машине напротив дома его девушки? В моем сердце теплится надежда, что он сумел бы заглянуть в мою душу и понять, как сильно я желаю, чтобы на моем месте был он.

Ровно в 19:02 (я знаю, что людей раздражает, когда я прихожу точно в назначенное время) я стучу в дверь Джесмин. Мне открывает высокий белый мужчина с густой шапкой седых волос.

– О… простите, наверное, я ошибся домом, – произношу я.

Он улыбается.

– Ты ищешь Джесмин?

– Да.

– Я отец Джесмин. Джек Холдер. Рад познакомиться.

Мы пожимаем друг другу руки.

– Я – Карвер Бриггс. Раз знакомству.

– Проходи.

У нее просторный, чистый и светлый дом. Белые потолки, белые стены. В воздухе витает аромат ягод и зеленых яблок. Паркетные полы сверкают. Все выглядит абсолютно новым. Часть гостиной занимает огромный рояль.

– У вас красивый дом, – говорю я, поднимаясь за ним по лестничным ступеням, отделанным ковролином.

– Спасибо, – отвечает мистер Холдер. – Мы только месяц назад полностью распаковали вещи. Переехали сюда в середине мая, как раз после того как Джесмин закончила учебный год.

– А почему вы переехали в Нэшвилл? – интересуюсь я.

– Я получил должность в «Ниссан». После того как мы решили, что учебные заведения округа Мэдисон не станут для Джесмин трамплином для поступления в Джуллиард.

Мы идем вперед по коридору. Мистер Холдер оборачивается ко мне.

– Так значит… вы с Эли были друзьями?

– Лучшими друзьями. – Я был готов к этому вопросу, но мне все равно больно.

– Сочувствую.

– Спасибо. – Мне ужасно хотелось бы согнать на один стадион всех, кто когда-либо пожелает выразить мне сочувствие в связи с моей потерей. И там на счет три (и возможно, под пальбу артиллерийских орудий) все они стали бы одновременно выражать свое сочувствие в течение тридцати секунд. А я бы стоял посреди поля, ощущая, как их сочувствие омывает меня, словно морская волна. И таким образом я раз и навсегда покончил бы с отдельными группами сочувствующих.

– Для отца все парни кажутся недостойными его дочери. Но я всегда считал Эли приятным и талантливым молодым человеком.

– Он таким и был.

Мы подходим к открытой двери в спальню. Мистер Холдер заглядывает внутрь и стучит по дверному косяку.

– Джес? Милая, твой друг пришел.

Я тоже заглядываю в комнату. В ней повсюду разбросана одежда. Стены украшены концертными афишами. Современная музыка, классическая музыка, современные плакаты, старинные афиши. Джесмин сидит за синтезатором, соединенным проводом с ноутбуком. Она играет с закрытыми глазами, и я слышу приглушенное звучание клавиш. У нее на голове наушники. На лице – блаженное выражение, так сильно отличающееся от того горестного выражения лица, которое я видел у нее в последний раз на похоронах. Мне жаль прерывать ее. Джесмин подскакивает, услышав голос отца, поднимает взгляд на нас, а затем переводит на свой ноутбук. Потом нажимает на клавишу пробела, останавливая что-то похожее на звукозаписывающую программу, стягивает с головы наушники и кладет их на синтезатор.

– Привет, Карвер. Прости, я совсем забыла о времени.

– Ничего страшного, – отвечаю я.

Мистер Холдер прислоняется к стене.

– Ты серьезно, пап? – спросила Джесмин.

– Джес.

Она закатывает глаза.

– Мы пробудем здесь от силы пару минут, пока я надену сапоги.

Я заливаюсь краской.

– Я могу подождать внизу…

– Нет, все в порядке. Карвер, рад был с тобой познакомиться, – говорит мистер Холдер. Предупреждающе вскинув брови, он смотрит на Джесмин и поднимает вверх два пальца. – Две минуты, или я возвращаюсь сюда. – Он направляется вниз.

Джесмин закатывает глаза ему вслед.

– Прости.

– Отец есть отец. – Я киваю на ноутбук. – Над чем работаешь?

Она отмахивается.

– О… это… я сочиняю и записываю песни. По крайней мере, пытаюсь. Входи. Судя по всему, у нас мало времени.

Я переступаю через валяющиеся на полу джинсы и сажусь на кровать (кровать, на которой когда-то сидел Эли).

– Я думал, что ты только на рояле играешь.

– Это единственное, что я неплохо умею. Эли говорил, ты пишешь рассказы.

– Да. Не песни или что-то в этом роде. Этим занимается мой отец. Я сочиняю короткие рассказы, стихи и тому подобное. И хочу когда-нибудь написать роман.

– Он говорил, у тебя хорошо получается.

– Не знаю.

– Ты поступил в Художественную академию Нэшвилла.

– Да.

Джесмин подходит к шкафу. Она садится и, отвернувшись, натягивает носки и потертые коричневые ковбойские сапоги. Именно так я привык ее видеть (если можно привыкнуть к кому-то, кого ты видел от силы несколько раз). Не в черной траурной одежде. На ней свободная белая блузка без рукавов и джинсовые шорты с бахромой. Ее ногти на руках и ногах покрашены черным и белым лаком. Два белым, один черным, один белым, один черным. Как фортепианные клавиши.

Мою душу омрачает тень при мысли об обстоятельствах, благодаря которым я сейчас смотрю на красивую девушку, собирающуюся на прогулку со мной. В обычной жизни этот момент скрывал бы в себе множество возможностей. В эти мгновения могла бы зародиться сверхновая звезда любви. Нечто, о чем впоследствии можно было бы рассказывать внукам: Я помню, как приехал за вашей бабушкой, чтобы повести ее на первое свидание. Она еще не собралась. Я пару секунд наблюдал, как она нажимала клавиши синтезатора. Она напомнила мне медленно падающий лист, кружащийся на ветру. Она бросила игру, и я сел на ее постель, наблюдая, как она ищет пару свежих носков. Она схватила свои ковбойские сапоги и, усевшись на пол, принялась изо всех сил натягивать их, так что кожа скрипела. В ее комнате пахло жимолостью, так пах ее лосьон, и присутствовал еще какой-то головокружительный аромат, казавшийся мне новым и одновременно невероятно знакомым. Я смотрел, как она совершает все эти обычные приготовления, и даже в такой обычный момент она казалась мне необыкновенной.

Но настоящее мгновение – всего лишь жестокая пародия на этот рассказ. Это мгновение мне не принадлежит. Между нами ничего не зарождается. Мы прощаемся с чем-то важным, предавая это нечто важное забвению.

Надеюсь, однажды придет тот день, когда я для меня станет вполне естественным пригласить девушку на свидание, купить мороженое и вместе с ней съесть его в парке.

Надеюсь, что в будущем меня ждут новые приобретения.

Я устал от потерь.

Я устал от прощальных литургий.