Благословенны забывающие, ибо не помнят они собственных ошибок.
Если вы меня спросите, когда я съехал от родителей, я вам не отвечу, потому что не помню. Знаете, как это бывает: живешь себе припеваючи, ни о чем не беспокоишься, а потом бац – и пора в свободное плавание. Но не в моем случае, я был рад этому самому свободному плаванию. Все бы ничего, но только я почему-то снова в родительском доме.
– Что я здесь делаю? – снова и снова я задаю себе один и тот же вопрос.
Так и не найдя ответа на этот вопрос, я, очень уставший, обнаружил крайне удобный диванчик в гостиной. Помню его, очень хорошо помню, ведь я провел на нем детство, как скажет кто-то – лучшие годы жизни. Кто-то, но не я… Повторюсь, я очень устал и хочу спать, поэтому, обнаружив спальное место, я без промедления ложусь и пытаюсь уснуть, тем более за окном уже ночь и лютая зима. Долгая зимняя ночь – ужасная вещь, я вам скажу. Она будет издеваться над вами, пока вы не выдохните в последний раз. Она опустошит вас, как последняя мошенница, вытянет из вас все теплые воспоминания и в конце концов душу.
Увы, но уснуть мне было не суждено. Мать с отцом снова громко ругаются. Они, конечно, и раньше, бывало, ругались, поэтому я совершенно спокойно накрываю голову подушкой и пытаюсь уснуть, рано утром нужно вставать. В какой-то момент я понимаю, что там, в коридоре, ситуация выходит из-под контроля и отец кричит так, словно сошел с ума.
– Какого черта, сука! Сядь там, где сидела!
– Не смей прикасаться к нему! Не трогай!
– Я вышвырну их обоих, это мой дом, заткнись!
– Ты никогда не ухаживал за инвалидом. Тебе этого не понять.
В коридоре слышна возня, звуки небольшой борьбы. Мне все равно уже не уснуть, пора вмешаться. Я удивлен своему спокойствию, может, неспроста.
– Мама, папа, пожалуйста, дайте мне выспаться, – выходя в коридор, говорю я и наблюдаю прозаичную картину «счастливой семейной жизни».
Мама сидит на полу в углу коридора, она рыдает. Брат у входной двери. Почему он одет? Куда он собрался в ночь? Из-за чего весь этот спектакль? Вопросов становится все больше.
– Ты никогда не ухаживал за инвалидом! Тебе этого не понять! – уже повысив голос повторяет мама.
Отец в ярости, он готов разобрать этот дом на кирпичики, я никогда не забуду это перекошенное от злости выражение лица и эти полные крови глаза. Память бывает коварной, она хранит не только теплые моменты, но и то, что мы старательно пытаемся забыть. Отец стремительно надвигается на маму. Время как будто застыло в преддверии чего-то неизбежного, необратимого. Бывает, переступаешь грань, и все, ты уже не будешь таким, каким ты был секунду назад. Отец наносит маме увесистый удар. Он точно спятил!
– Отойди от нее, убери руки! Отошел!
Я незамедлительно встаю между ними и отталкиваю отца от мамы. Ненавижу такие моменты. Я знаю, что ничего серьезного не будет, поэтому, заметив, что обстановка разрядилась, я снова удаляюсь в гостиную, закрываю за собой дверь, ложусь на диван и снова пытаюсь уснуть. Звуки скандала словно отдалились на несколько десятков или сотен метров. Меня окутывает тишина и спокойствие, это похоже на медитацию, я настроен на глубокий сон. Как же тепло под одеялом, в то время как на улице снег и мороз. Взвод, щелк, взвод, щелк…
Я уже почти спал, когда в гостиную тихо вошел Рома. Он был очень осторожен и действовал крайне тихо в надежде не разбудить меня. Рома тихо открыл дверь, на носках подошел к дивану, на котором спал я, наклонился ко мне и шепотом сказал: «Прощай, братишка…» Эти слова я услышал сквозь сон, крайне отдаленно, еще некоторое время пребывал в полубессознательном состоянии, как вдруг меня словно током ударило. Я вскочил с дивана, сердце бешено колотилось, было стойкое ощущение и осознание того, что прямо сейчас, прямо здесь, происходит то, что исправить не получится. Оглядевшись вокруг я не увидел Рому. Сколько я проспал после его слов? Секунду? Минуту? Час? Я бегом помчался к двери и выскочил в коридор.
– Ромка, где ты? Что ты хотел этим сказать?
Мама сидела там же, в углу коридора, на полу, смотрела в пустоту. Рома стоял у входной двери и медленно ее открывал. По его щекам катились слезы, а в глазах читалась безысходность, он пытался не показывать вида, что рыдает, но Рома был бессилен это скрыть. Руки его не слушались, но он делал это, он открывал эту чертову дверь! Перед дверью, на пороге, сидел мой трехлетний племянник, Леня, Ромкин сын. Он смотрел на всех непонимающим и потерянным взглядом. Но этот взгляд не сравнится с тем, как Рома смотрел на Леню. Ромкино лицо было залито слезами, но он не мог с этим ничего поделать. Когда дверь уже была наполовину открыта, с улицы повеяло зимней морозной ночью, это был леденящий душу холод. Леня сидел на полу между дверью и обезумевшим отцом, теперь в этом не было никаких сомнений.
– Сначала я выброшу тебя, мелкий выродок, а вслед за тобой твоего папашу! – отец этого не сказал, но я все понял без слов. Также было понятно, что на улице Рома с Леней не протянут и часа.
Время словно остановилось… Все часы в доме будто замерли. На несколько мгновений дом словно погрузился в вакуум, все посторонние звуки исчезли. Остались только незаметные в повседневной суете звуки, они усилились тысячекратно. Я мог слышать, как механизм настенных часов медленно, но необратимо прокручивает часовую стрелку. Я мог слышать, как бешено колотятся сердца Ромы и Лени. Взвод, щелк, взвод, щелк… Кадры, которые навсегда останутся в памяти. Если бы это было возможно, я бы достал эту пленку из фотоаппарата, размотал ее и выбросил на самое яркое солнце, чтоб от нее не осталось и следа. Я бы разбил вдребезги красный светофильтр, чтобы комнату залил яркий свет от лампы и тем самым уничтожил все фотокарточки. Я бы высыпал все реактивы по ветру, чтоб больше никогда их не касаться. Взвод, щелк, щелк… Сюжеты, которые я буду вспоминать как ночной кошмар, который заставляет вскочить среди ночи с кровати и судорожно оглядеться вокруг в надежде не увидеть ничего или никого постороннего. И даже убедившись, что все в порядке, ты все равно не сможешь уснуть, ты помечен ночным кошмаром, и он будет терзать тебя до утра. Взвод, щелк, щелк… Боль с которой ты ничего не можешь сделать, которую приходится просто терпеть изо дня в день, которая испепеляет тебя, мешает тебе жить, но ты бессилен что-либо сделать. Щелк, щелк, щелк… Все это смешалось воедино и пульсировало у меня в висках. ЩЕЛК, ЩЕЛК, ЩЕЛК…
Ума не приложу как, но я подбежал к маленькому племяннику, схватил его на руки и крепко прижал к себе. Леня вцепился в меня железной хваткой, даже если бы я его не держал, он бы остался висеть на мне. Он смотрел мне прямо в глаза и в его кристально чистых глазах теперь читалась надежда вместо непонимания. Я бросился к входной двери, плечом грубо оттолкнул брата, тем же плечом грубо распахнул дверь и выбежал с Леней на улицу. Да, там было холодно! Да, там задувал пронизывающий до костей ветер! Да, там была та самая леденящая душу зимняя ночь! Да, мы мерзли, но, прижавшись друг к другу, было немного теплее. И даже здесь, по ту сторону двери, мы с Леней чувствовали себя намного лучше, чем в доме, где бесновался отец. Я хотел кричать так, чтоб меня было слышно в самых потайных уголках планеты, в самых глубоких пещерах горных массивов, но не мог выдавить из себя и звука. Мы стояли напротив этой чертовой входной двери, я наблюдал за тем, что происходит внутри.
– Давай! Выйди сам сюда! И останься здесь! – наконец закричал я отцу, набрав полную грудь морозного воздуха. – Какого черта ты стоял и просто открывал эту долбаную дверь?! Почему ты не сопротивлялся?! – кричал я брату снова наполнив легкие холодным воздухом.
Леня еще крепче прижался ко мне, он так сильно сдавил мне грудную клетку, что мне было тяжело дышать, но я продолжал вдыхать и выдыхать.
Мама вскочила с пола и с решительностью спартанца бросилась на отца. Теперь он был похож на щенка, которому вот-вот влетит за серьезную пакость. В какое-то мгновение мне показалось, что она его растерзает. Рома тоже словно опомнился, его взгляд стал ясным и сфокусированным. Он смотрел на свои руки и не мог поверить в то, что именно этими руками он сам, лично, открывал входную дверь. За долю секунды все диаметрально изменилось. Жертвы стали хищниками, а хищник – жертвой.
– Пора бы уже забыть… – шепчу я среди ночи, проснувшись в своей кровати, в палате под номером 11 на втором этаже психиатрической лечебницы номер 1389. – Пора бы уже забыть…
Как жаль, что я никого не разбудил. Придется коротать время до утра одному, так как уснуть уже не получится. Воспоминания, которые находились в потаенных уголках подсознания, Морфей вытащил раскаленными железными клещами, оставив ужасный ожог, и теперь они роятся со звуком дикого улья, отдавая шумом в ушах.
Взвод, щелк, взвод, щелк…